Холодный как лед (ЛП)

Он ждал, что она кинется прочь, как зайчишка–трусишка, прикрывая свое выставленное напоказ тело. Но вообще–то в ее теле не было ничего уродливого, просто она немного фигуристей, чем ей хотелось. Эти лишние пятнадцать фунтов перешли прямо в бедра, а неприглядная правда в том, что одежда лучше сидит на узких бедрах и плоской груди. Однако сейчас адвокатша была без одежды, просто купальный костюм был слишком мал, но даже если она и чувствовала себя немного незащищенной, то не собиралась убегать. Нечего давать этому демону незаслуженное преимущество.
Посему она села напротив Йенсена, скрестила голые ноги и откинула за плечи длинные влажные волосы.
– Так сколько мне осталось жить?
Конечно, она не застала его врасплох. Женевьева сомневалась, что вообще такое возможно.
– Мы что, затеваем свару?
– Да уж не сидим сложа руки. Так каковы ваши планы? Хотелось бы знать расписание.
– Зачем? Вам требуется заключить мирное соглашение со своей совестью?
– Думаю, это больше по вашей части, чем по моей, – парировала она. – Лично моя совесть чиста как стеклышко. Я прожила относительно безгрешную жизнь.
– Жаль слышать такое. Люди имеют стремление жалеть о несделанных вещах скорее, чем о том, что совершили, а мне очень не хочется видеть вас в печали.
– Как милостиво с вашей стороны беспокоиться обо мне, – сказала она. – Но единственное, о чем я сожалею, что меня вообще занесло на Каймановы острова.
Он долго смотрел на нее, о чем–то размышляя.
– Полагаю, об этом и я главным образом сожалею, – наконец признался он. – Так или иначе Гарри умрет, а вот вы могли бы сейчас благополучно топать по джунглям, вместо того чтобы вести разговор с хладнокровным убийцей.
– Это вы–то? Хладнокровный убийца?
– В жилах ледяная кровь, мисс Спенсер.
Она в нем не сомневалась.
– Может, так и будет. А, может, я остановлю вас и спасу Гарри.
Йенсен откинулся в шезлонге. Она знала, что даже под зеркальными солнечными очками он закрыл глаза с утомленным раздражением:
– Верьте во что хотите.
– Так сколько мне отпущено? Или вы боитесь сказать?
Его рот скривился в смутной улыбке, и Женевьева пожалела, что заметила. У него и в самом деле потрясающий рот.
– Я ничего не боюсь, – ответил Йенсен самым что ни на есть мягким тоном. – Было бы лучше, если бы боялся.
– Так сколько времени?
Он вздохнул.
– Работа закончится завтра вечером. Ну что, вам стало легче, что узнали? Большинству людей лучше не ведать, когда они умрут.
– Тогда вам не стоило говорить мне, что вы собираетесь меня убить.
– Не верю, чтобы я говорил, используя столько слов.
– Ваши намерения и так ясны. Если вы не изменили решение.
– Боюсь, не могу позволить себе такую роскошь.
– Тогда чего вы ждете? Почему бы с этим не покончить сразу?
Просто глупость с ее стороны, запоздало подумала Женевьева. Чем больше у нее будет времени, тем больше вероятности, что она сможет придумать, как спастись. Хотя на поверку непохоже, что вообще такая вероятность существует.
– Простите, но я работаю по своему графику, а не по вашей указке.
Ей бы хоть чуточку его ледяного спокойствия. Казалось, ничем его не прошибешь – хоть подстрекай его, хоть игнорируй.
– Предположим, я ударюсь в слезы и стану умолять пощадить меня?
Не станет она, да и не смогла бы, подумала Женевьева, но спросить не помешает.
Если она надеялась на какую–то реакцию, даже на легкое недовольство, то не получила ничего, кроме «пожалуйста, не надо».
– Вам станет тяжелее? А то я готова.
Он ничего не сказал, а ей стало любопытно, не явилось ли это первым признаком, что она задела противника. Или же он просто–напросто заскучал. Наверно, последнее, а она напрасно тратит время, пытаясь уговорить его.
– Я хотела бы увидеть Гарри, – резко заявила она.
– Зачем?
– Убедится, что он все еще жив.
– Зачем? Днем раньше, днем позже – какая разница.
– Это важно. – Она тоже может напускать на себя таинственный вид.
Не считая того, что эта ледышка может прочесть ее, как открытую книгу.
– Если Гарри умер, то вам не придется учитывать его в своем плане побега. На вашем месте я бы выбросил Ван Дорна из головы. Его судьба предрешена, и вы, черт возьми, с этим ничего не можете поделать. Сосредоточьтесь на себе.
– Думаю, моя судьба также предрешена, как драматично выразились вы.
Он ответил улыбкой:
– В своем роде я человек, склонный к мелодраме. Это часть рабочей характеристики.
Неожиданно по ее выставленной на обозрение спине пробежал мороз, уж не дошел ли до нее наконец его безжалостный расчет. Однако Йенсен, разумеется, приметил эту дрожь и отнесся к ней более прагматично.
– Вы замерзли, – произнес он. – Да и поздно становится. Как сильно мне этого не хочется, но придется предложить вам переодеть этот соблазнительный купальник, пока я соображу нам что–нибудь поесть. По правде говоря, для всех будет лучше, если вы прикроетесь. У вас склонность оказывать на меня распутное влияние.
Дьявол снова ее дразнил, а она была не в настроении сносить его насмешки.
– Ага, точно. Как ни погляди, вы просто беспомощное скопление обманутых сексуальных желаний.
– Никогда не был беспомощным.
Что–то в его голосе насторожило ее, и она пригляделась к нему внимательней. И ничего не увидела. Несмотря на тень, лицо его представляло из себя чистый лист под зеркальными очками, а ее чтение мыслей пока далеко не продвинулось.
– Не думаю…
– Вы слишком много думаете, – оборвал он ее. – Перестаньте докучать мне и пойдите переоденьтесь. Уж поверьте, у меня толстая шкура.
Она ему поверила. По крайней мере сейчас. Еще один приступ дрожи накатил на нее, и Женевьева осознала, что вела себя глупо. Ни один мужчина в ее жизни не падал ниц перед ее неземной красотой, и уж тем более не станет этот бесчувственный хладнокровный убийца. Даже если у него рот как у падшего ангела.
Собрав все свое достоинство, она встала, но эффектность сего жеста несколько смазалась необходимостью снова подтянуть повыше купальник, не имевший лямок. И она понимала, что глаза за зеркальными очками отслеживают каждое ее движение. Только не могла взять в толк почему.
– Я очень надеюсь, что вы умеете готовить, – сказала Женевьева. – Я умираю от голода и не стремлюсь уйти в могилу на пустой желудок.
И на сей раз он позволил ей оставить за собой последнее слово, и, не оглянувшись назад, она удалилась.
– Не подкинете ли мне еще этой дряни? – Голос Гарри звучал не отчетливей, чем нужно, но умудрился до смерти напугать Рено, сидевшего снаружи маленькой хижины и курившего сигаретку.
– Что за хрень? – воскликнул тот, неуклюже вставая. – Вы же должны быть в отрубе.
Гарри знал власть своей улыбки и выдал ее на полную мощь сидевшему на корточках французику. Эта улыбка заставляла самых больших параноиков в мире верить миллиардеру, а президентов превращала в его лучших друзей. А такое ничтожное дерьмо, как Рено, вряд ли обладает иммунитетом. Француз, должно быть, из судовой команды – он выглядел смутно знакомым, но Ван Дорн редко обращал внимания на нанятый персонал.
– Эй, чтобы свалить меня, нужно больше, чем этот детский наркотик, что вы всадили мне. Даже прилично вдарить не может. Что–нибудь покруче есть?
Они привязали его к стулу под навесом, и у него затекли мышцы, и вообще было неудобно. Еще одно нанесенное оскорбление, за которое он с удовольствием отплатит, когда настанет время, и маленький француз – одна из многих целей.
– Мужик, ты с ума сошел, – прислонясь к открытой двери хижины, сказал Рено. – Они тебя прикончат.
– Как бы не так. Свалить Гарри Ван Дорна куда трудней, чем думает большинство народа, – ухмыльнулся Гарри.
– Вы не знаете, с кем имеете дело.
– Что ж, не знаю, верно. Меня держат для выкупа?
Он уже думал, что ответ ему известен. Хотя он был наполовину вырублен, когда лежал в каюте, но ухитрился сделать вывод, что тут задействованы не финансы, а суть операции – в приведении в исполнение смертной казни.