Мой дом там, где любимый

— Летом здесь интересно наблюдать за овцами, — проговорил он. — У нас самая большая отара в Северной Америке. Почти тысяча голов. Здесь даже строят национальный центр овцеводства.
— Гета говорила мне.
— Послушайте, прошу прощения за то, что я ляпнул там, в кафе. Просто все прежние поварихи у нас на ранчо годились мне в матери. И я…
Она медленно опустила бинокль и, повернув голову, вгляделась в его лицо. Он замер, не в силах отвести взор от ее карих глаз с золотыми искорками.
— Забудьте об этом, — произнесла наконец девушка.
— Я бы начал сначала, если вы не против. — Хотя она не шевельнулась, Хэнк заметил, что золотистые искорки потухли. — Что-то не так?
— Извините, но я не могу работать у вас. Я собираюсь учиться у Этьена Бушода.
То, с каким почтением она произнесла это имя, говорило о многом.
— Наверное, классный повар? Длинные ресницы возмущенно дрогнули.
— Повар? Мсье Бушод — один из величайших кулинаров Соединенных Штатов.
— Какая разница?
— Повар может только накормить, не более. Вот я — повариха, а мсье Бушод — художник.
— Вы имеете в виду хитроумные соусы и цветочки на тарелке? — Он фыркнул. — В таком случае мне нужна повариха. Не более…
Она, очевидно, уловила шутливую нотку в его голосе и качнула головой.
— Нет, я не могу.
Хэнк выругался про себя и отвернулся. Скажите, пожалуйста, какие тонкости, И что дальше? Напечатать в газете объявление и ждать у моря погоды? А если люди разбегутся? Что тогда? Сейчас ведь не просто найти толкового работника, особенно в Дубойсе, где многие ранчо превратились в дачные поселки толстосумов и кинозвезд, поскольку налоги на недвижимость росли с такой быстротой, что большинство фермеров остались не у дел.
До сих пор Хэнк каким-то чудом удерживал Райский Сад от разорения, но дальше… Месяц назад он объявил о продаже ранчо. Агент сказал, что пройдет пара месяцев, прежде чем появится серьезное предложение. А пока кому-то необходимо ухаживать за скотом, стало быть, нужна повариха. Нужна Алекс.
— Послушайте, не хочу показаться назойливым, но как вы думаете добираться до Калифорнии? Гета сказала, что ваша машина сломалась, и у вас нет денег на ремонт.
Девушка пожала плечами.
— Гета слишком много говорит.
— Да, с этим спорить трудно, но как бы то ни было, а работа вам нужна. Если только не собираетесь стоять с протянутой рукой…
Она гордо выпрямилась.
— Мне не нужны подачки.
Хэнк одобрительно кивнул.
— Так что, договорились?
Алекс бросила взгляд на сидевшего рядом мужчину. И что он так на нее смотрит, словно кроссворд разгадывает? Алекс поежилась. Мужчины разглядывали ее и раньше, но от их липких взглядов хотелось потом смыть с себя грязь. Никогда еще она не чувствовала, чтобы кожу так приятно покалывало в ответ, сердце с убыстренной силой гнало кровь по жилам, а голова восхитительно кружилась.
Как сможет она работать на этого человека, если руки перестают слушаться, стоит ему только взглянуть в ее сторону? Да она в первый же лень перебьет всю посуду на его кухне.
— Ну, так как? — спросил он. — Я не требую обязательств на всю жизнь. Всего-навсего несколько недель. Я был бы вам бесконечно благодарен.
Он назвал новую сумму, на сей раз куда более разумную: поработав у него месяц, она сможет отремонтировать машину, доехать до Сан-Франциско и даже немного поваляться на пляже. Почему бы не принять предложение? Все равно на следующий месяц придется искать работу. Вайоминг или Калифорния — какая разница?
Она заставила себя снова повернуться к нему. Под тенью широкополой шляпы его лицо казалось высеченным из камня, а голубые, немного робкие глаза… Не глаза, а небо в Вайоминге.
Итак, прочь сомнения. От нее требуется не так много — работа на кухне. В самом деле, нельзя же так, одна улыбка — и она уже готова сдаться!
— Вы хозяин ранчо? Он кивнул.
— Да, это в десяти милях отсюда.
— Как оно называется?
— Обычно его называют просто «Сад».
Алекс почувствовала, как ее лицо расплывается в улыбке.
— Эдем — райский сад? Он кивнул.
— Так его окрестил мой прадед. Хотел, наверное, увековечить фамилию. Даже змия-искусителя изобразил на клейме для скота.
Алекс засмеялась и почувствовала, как спадает напряжение. По крайней мере, ее работодатель не лишен чувства юмора.
— Клеймо хоть куда!
Собака потерлась о ногу Алекс, и девушка наклонилась, чтобы почесать ее за ухом.
— Скажите, все остальное вы готовите так же вкусно, как тот лимонный пирог?
— Вам понравилось?
— Еще как! Но ведь есть еще и любимые ковбоями бифштексы.
— Понимаю, — улыбнулась она. — И мой ответ — да. Я — хороший повар. А сколько человек мне придется кормить?
— Сейчас посчитаем… Я и моя сестра Клэр. Пятеро постоянных работников, но двое из них женаты, их кормят жены. Остаются Джед, Дерек и Бак. Ну, еще мой брат Трэвис время от времени наезжает. Думаю, вы справитесь с такой оравой? Предупреждаю, едоки мы все — отменные. Исключая Клэр.
Чем больше, тем лучше, подумала Алекс.
Чтобы оставалось как можно меньше времени размышлять об этих голубых глазах и широких плечах.
— Сколько лет вашей сестре?
— Семнадцать. В этом году заканчивает школу.
— Она что, не умеет готовить?
Он хмыкнул.
— Примерно так же, как бизон летать. Занятное сравнение.
— Возможно, я смогу научить ее чему-нибудь.
— Итак, договорились?
Опасаясь передумать, Алекс быстро протянула руку. Дрожь пробежала по телу, когда его теплые пальцы коснулись ее ладони. Пришлось откашляться, слова застревали в пересохшем горле.
— Да, мистер Эдем. Надеюсь, я не пожалею о своем решении.
Ярко-желтый «фольксваген», который Алекс ласково называла Солнышко, трясся и громыхал по гравию дороги. Внезапно переднее колесо провалилось в глубокую выбоину, и сидевший на соседнем сиденье огромный рыжий кот недовольно заворчал. Алекс участливо погладила его.
— Знаю, знаю, Сахарок. Вот и я о том же. Во что ввязалась? Наш передвижной металлолом скоро останется без колес. — Она шлепнула рукой по приборной доске. — Ну что ж, теперь по крайней мере я знаю, что такое полигон для вездеходов. Ничего, мы на правильном пути, Сахарок. Он говорил, третий поворот налево. Терпи, мой сладкий, терпи. Вот только почему он называл эти колдобины «хорошей» дорогой?
С «шоссе» она повернула в узкую долину, которая вилась между холмами, поросшими сосной и осиной. Этот край был так не похож на ее родную Алабаму! За несколько месяцев, проведенных на Западе — сначала в Колорадо, потом в Вайоминге, — она успела полюбить эти открытые пространства, простиравшиеся до самых гор. От бескрайнего ночного неба захватывало дух. По ночам иногда казалось, что стоит только протянуть руку, и пальцы коснутся одной из мерцающих звезд, рассыпанных в бархатной темноте. Эта необъятность делала ее маленькой, смиренной и… еще более одинокой, чем всегда.
Всю свою жизнь Алекс была одинока. Даже в приюте в Ла-Нете среди пятидесяти таких же, как она, сирот. Подруг у нее никогда не было: девочки приходили и уходили — кого-то удочеряли, кого-то забирали родственники, а кого-то переводили в другие приюты.
Алекс попала в приют в возрасте восьми лет после смерти матери, которую унесла в могилу долгая, затяжная пневмония. Алекс с трудом сходилась со своими сверстницами, но, когда те, к которым она уже успевала привыкнуть, уходили из приюта, чувствовала себя покинутой, никому не нужной и еще более одинокой. В конце концов она обрела себя на приютской кухне, где были рады добровольной помощи. Там, в ежедневных трудах, чувство одиночества притупилось и постепенно отступило.
— Теперь у меня есть ты, Сахарок. Ты-то меня не покинешь, правда? — Она погладила пушистую шерсть, кот от удовольствия зажмурился. — Кстати, я не сказала мистеру Эдему, что нас двое. Надеюсь, он не рассердится.
Через полмили каменистая дорога круто свернула направо. Миновав мостик без перил, девушка оказалась перед неким подобием арки. Поверху вилась надпись: «Эдем Райский Сад», кованые буквы обрамляло примитивное изображение змея.