Перед прыжком (Роман)

12
Совместное заседание бюро партийной ячейки и членов завкома началось в обстановке открытой вражды. И сели за стол порознь, друг против друга. И выражение плохо выбритых лиц не сулило согласия, особенно у Драченова и его единомышленников, явно чувствующих за своими плечами поддержку той части рабочих, к которым они в конце концов обратятся.
Но самым задиристым, готовым к немедленной драке, был председатель губпрофсоюза металлистов Ершов, прочно усевшийся рядом с Драченовым. Он приехал сюда из Москвы на час раньше Веритеева, успел за это время провести «свое» совещание с группой наиболее надежных драченовцев, поэтому сидел теперь уверенно, с выражением вызова на чиновничьем, серовато-бледном лице, украшенном небольшими усами и совсем уже крохотным, любовно ухоженным клинышком бороды.
«Только троньте, мы вам покажем!» — было написано на этом надутом враждой лице.
«А вот возьмем да и тронем! — мысленно отвечал на этот вызов сидевший напротив Ершова Веритеев, пока все рассаживались и приглядывались друг к другу. — Не только тронем, а и кое-кого повыкидаем из партии, это факт!»
Он давно уже выругал себя последними словами за то, что поздно приехал на завод, дал возможность «подпольщику» Ершову провести сепаратное совещание, вернее — сговор, и теперь едва владел собой от злости и возмущения: дело явно упущено, поправлять его будет трудно…
Между тем, закончив раскладку необходимых бумаг, среди которых была и копия отрицательного ответа Драченова на постановление Совнаркома и ВСНХ, вконец больной секретарь партбюро Платон Головин осевшим от жестокой простуды голосом открыл заседание.
— На повестке дня у нас один вопрос, о неправильном… вернее сказать, непартийном поведении члена ячейки товарища Драченова и некоторых других из завкома.
— Не слишком ли загибаешь? — подал голос Драченов. — Это нужно еще доказать!
— Вот именно, — поддержал Ершов.
— И докажу! — охваченный лихорадочным жаром, глухо сказал Головин. — Вот письмо Московского союза металлистов с изложением решений Совнаркома и ВСНХ. А вот и ответ Драченова, с которым вы уже знакомы и где черным по белому написан отказ подчиниться решениям вышестоящих организаций о посылке рабочих завода в Сибирь.
— Отказа там нет, — опять перебил Драченов. — Там лишь дано объяснение, а также совет не посылать рабочих нашего завода в Сибирь… в угоду сытым крестьянам! — добавил он, кинув многозначительный, взгляд в сторону Ершова.
— Значит, нечего и передергивать! — угрюмо буркнул техник центральной котельной, правая рука Драченова в завкоме, Шукаев. — Привыкли к демагогии…
— Нужно правильно читать чужие документы, даже если они и не нравятся! — не удержался от насмешливой реплики и Константин Головин, старший сын Платона.
Он произнес это с виду спокойно, но так, что именно его негромкая фраза больше всего рассердила и обидела Головина. С сыном у него давно уже не было слада. С каждым днем их позиции по многим местным и общим вопросам политики партии расходились все больше… Это мучило и пугало отца, заставляло с особенной остротой прислушиваться к каждому слову Константина. И теперь, пропустив мимо ушей другие реплики, он едко ответил сыну:
— Где уж нам, простым рабочим, уметь читать ваши хитроумные документы! Тем, кто вроде тебя протирает штаны в конторе, конечно, оно сподручней!
И, не давая времени на ответ, добавил:
— Ответ Драченова прочитан везде как нужно. И не только нами, но прежде всего в Москве. Драченов товарищ тертый, впрямую писать отказы не будет. Но что же это иное, как не отказ? Не желает, видите ли, помогать крестьянам… И дело не только в этом, — в ответ на попытку Драченова опять перебить его добавил с нажимом Платон. — А и в том, что ответ был сочинен и отослан в Москву без согласования не только со всеми членами завкома… а я тоже ведь член завкома! — но и без ведома членов бюро партийной ячейки. А если без партячейки, то значит — против нее. Я так считаю.
— У меня на эту волокиту… то есть на всякие согласования, не было времени, — переглянувшись с Ершовым, небрежно ответил Драченов. — Надо было срочно, поскольку требовала Москва.
— В бумаге союза металлистов о срочности не сказано.
— Значит, сказано на словах, — нашелся Драченов. — А тут запарка с делами, то да се. Я собирался сказать в ячейке, да враз подошло воскресенье, так и случилось…
— Собирался, когда уже отослал свой отказ в Москву?
— Говорю, что требовали ответить скорее…
— Кто требовал?
— Ну этот… в общем истинный бюрократ, каких теперь насажали повсюду! — почти издевательски уклонился от прямого ответа Драченов. — А мне как раз надо было в союз. Я кстати и захватил свой ответ да отдал. До этого вон с Константином Платонычем, с Шукаевым также ну и с какими другими советовался. Так что…
— Понятно! — оборвал его Головин. — Плети свои лапти, да только не здесь. Не тем кочедыком ты орудуешь, Драченов, поэтому твои лапти и не слаживаются, как ни старайся…
Гул раздраженных голосов покрыл слова Платона, и сразу началась взаимная перебранка.
В первые месяцы германской войны Драченов был сильно ранен, сразу после госпиталя вернулся домой, в подмосковную деревеньку Панки. Ее крайние избы отделял от заводского поселка лишь небольшой деревянный мост через речку Люберку. В одной из этих изб, хорошо слаженном еще отцом пятистенке, он и жил с небольшой семьей.
В удобренной навозом рыхлой песчаной почве приусадебного надела рано и крупно вызревал картофель, его хватало с осени до весны, да еще оставалось и для продажи. Кроме того, как и большинство крестьян Подмосковья, Драченов вместе с вдовым отцом, столяром и плотником, занимался зимой отходничеством, чаще всего в Москве, возле Красных ворот с трубящими на них в золотые трубы архангелами. Там всегда можно было приглянуться нанимающему на срочное дело частнику-артельщику и подработать.
В конце войны отец умер. Пришла революция. Найма не стало. А рядом негромко, но все же гудел завод хозяев-американцев. Рабочих рук там тогда не хватало: заводских что ни месяц отправляли целыми взводами то против Деникина и Колчака, то против Врангеля и Пилсудского, а то и против разных «зеленых» банд. Прикинув, что его как инвалида никуда не пошлют, а выгода в том большая, Драченов «записался» в партию и как хороший столяр оказался на заводе в цене. Нравился он многим и когда выступал на стихийно возникавших в те годы по всякому поводу митингах в роли героя-фронтовика, бил себя в грудь, требовал всяческого внимания к рабочему человеку. Кончилось тем, что вначале его выбрали членом, а месяца три назад председателем заводского профсоюзного комитета.
— Всякому ясно, — сказал он теперь, когда взаимная ругань кончилась и Веритеев потребовал дать, наконец, точное объяснение: что же все-таки произошло с бумагой из Москвы? Кто и с кем ее обсуждал? Почему ответ был отослан без ведома партячейки? — Да, всякому ясно без объяснений, что про Сибирь постановили через голову завкома, а значит — бюрократизм! Может, конечно, ВСНХ, а тем больше Совнарком, хотели только посоветоваться с нами, спросить, — поправился он на всякий случай, — а чинуши из московского профсоюза — бац сразу приказом! Может, и так. Но как таковое, повторяю, московское распоряжение является бюрократизмом сверху не в пользу наших рабочих…
— Чего ты все время плетешь? — выругавшись, спросил Головин.
— Ничего не плету… Такие приказы и есть настоящий факт!
— Уклон твой… вон только понять не могу: влево или же вправо? А может, и к контре? Вот это и есть настоящий факт!
— Когда сказать настоящего нечего, тогда обязательно пришьют какой-нибудь уклон! Особенно этот, — почти довольный упреком Платона, подхватил реплику Драченов. — Однако в целом я разве против заготовки хлеба? С хлебом, оно конечно, я понимаю. Однако ведь и в Сибири есть люди. Пускай убирают свой урожай сами. Наш завод ни при чем. У нас собственных забот полон рот. А тут, не спросивши мнения и желания рабочих в лице избранного ими завкома, легким росчерком пера — взяли да и решили оторвать людей от родных голодных семей, направить на цельное лето к чужому дяде…