Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

– Что, нечего сказать, маленький ублюдок? – спросила она. – Где твой поганый отец теперь, когда он тебе так нужен?
Мне удалось поднять голову и посмотреть ей в глаза. Я моментально понял, что этого не стоило делать, и отвернулся, но было слишком поздно. Мать набросилась на меня, схватила за волосы и ударила головой о трубу:
– Не смотри на меня так, ты, маленький кусок дерьма!
Я прикусил язык и почувствовал во рту вкус крови. Я помню, как в тот момент думал, что, будь у меня пистолет, пустил бы себе пулю между глаз, чтобы больше не пришлось терпеть все это. Мама вихрем вылетела из подвала, яростно топая по лестнице. Все мое тело безудержно тряслось, и я снова потерял сознание.
Затем, как я припоминаю, меня резко привел в чувство звук чьих-то шагов на лестнице. О нет, подумал я, только не это, только не снова. У меня раскалывалась голова, в ушах звенело, и я не мог разобрать, кто пришел. Несомненно, в этот раз мать пришла убить меня по-настоящему, как она всегда обещала, и положить конец моим страданиям. Должно быть, я зашел слишком далеко, осмелившись взглянуть ей в глаза, и она вышла из себя, решив, что я совсем обнаглел. Мне с трудом давался каждый вздох, и я чувствовал, как слезы медленно текут по щекам. Ключ дважды щелкнул при повороте.
– Все хорошо, Джо, – сказал Уолли. – Я один. – Он с грустью оглядел меня. – Зачем ты ее доводишь? – мягко спросил брат. – Что я тебе говорил? Никогда не смотри ей в глаза, глупыш! Всегда смотри в пол, когда она болтает.
Наверное, мать дала Уолли разрешение спуститься, потому что он отвязал мои запястья от трубы, на что никогда не решился бы сам. Как только мои руки освободили, я рухнул на твердый холодный пол замертво. Уолли осторожно массировал мои запястья, пытаясь восстановить кровообращение, потом поднял меня под мышки и очень аккуратно переложил на матрас, спиной кверху.
– Знаешь, это все твой отец виноват, – сказал он, нежно омывая мои раны соленой водой, но мне было не до этого. Я испытывал невыносимую боль, да и слушать одно и то же каждый день, пусть даже от Уолли, мне страшно надоело. – Сейчас будет немного больно, – предупредил он, и я стиснул зубы, чувствуя, как соль попадает в порезы.
Мне было приятно, что он обо мне так заботится, хотя соль ужасно жалила. Через некоторое время Уолли встал и сказал мне лежать тихо и ждать его возвращения. Я слышал, как снова закрывают дверь. Потом погас свет. Звук шагов Уолли постепенно удалялся и наконец совсем стих. Меня сильно тошнило, так что пришлось подползти к ведру-туалету. В тусклом свете, пробивающемся через вентиляционное отверстие, мне показалось, что я видел в рвотной массе кровь. Сил вернуться на матрас у меня уже не осталось, так что я просто положил голову на бетон и провалился в столь желанное забытье.
Меня разбудил грохот, с которым Ларри ворвался в подвал.
– Привет, говнюк, – сказал он, сильно шлепнув мне ладонью по спине. – Ой, прости, – засмеялся он, – забыл, что у тебя все болит. Наслаждайся лимонадом, кретин!
Ларри кинул на пол передо мной большую пластиковую бутылку. Когда он ушел, я попробовал ее открыть, и стало ясно, что они приклеили крышку. У меня не было сил сорвать ее зубами, я снова потерял сознание.
Мать оставила в подвале те три прочных стула, чтобы напомнить о том, что мне предстоит в ближайшем будущем. Как будто я мог хоть на секунду забыть. Я лишь мечтал, чтобы у меня снова прорезался голос и я мог бы сказать ей, как сожалею о том, что папа так ее разочаровал. Я мечтал, что могу сказать или сделать хоть что-ни будь, чтобы она перестала меня ненавидеть. Но я не мог, даже если что-то подобное и было возможно. Мамин гнев становился с каждым днем все более свирепым.
Из-за того, что я был измучен до предела и постоянно дышал влажным, затхлым, вонючим воздухом подвала, у меня начала развиваться астма. Я все время задыхался, особенно когда был испуган, а испуган я был большую часть времени. Хрип и свист, издаваемые мной при попытке набрать в легкие достаточно воздуха, стали еще одним раздражителем для мамы, еще одной причиной ударить меня или дать пощечину, от чего я только сильнее задыхался и хрипел. Я ничего не мог поделать. Я был в высшей степени беспомощен. Абсолютно беспомощен.
Обычно я не мог определить, как долго нахожусь в подвале, но день своего семилетия я узнал безошибочно, потому что Ларри и Барри прогремели вниз по ступенькам, начали включать и выключать свет в моей камере и кричать: «С днем рождения, ублюдок! Готов к сюрпризу, заморыш?» Они ворвались в дверь, смеясь без умолку, и я знал, что сейчас будет, потому что со мной делали такое и раньше. Я не был взволнован, только напуган.
– Ты не заслуживаешь никаких подарков, – сказала мама, войдя в подвал вслед за братьями, – потому что ты ребенок лживого, мертвого, ублюдочного предателя.
На каждый день рождения мои братья избивали меня изо всех сил, и в этом году не собирались делать исключения. Они подбросили меня как можно выше, и дали упасть на бетонный пол. Мама одобрительно кивала. Они хватали меня за руки и за ноги, а я неистово тряс головой, давая понять, что мне это не нравится, но они притворялись, что не понимают.
– Говори, если хочешь, чтобы они прекратили, – сказала мать, прекрасно зная, что я не могу.
От падений на пол я получил такой шок, что стал задыхаться.
Как раз когда они закончили, вошел Уолли с подарком в руках.
– С днем рождения, братишка, – сказал он, аккуратно передавая подарок мне прямо в руки.
Я с ужасом посмотрел на него. Что он творит? Это что, шутка? Почему он стал дарить мне подарок при маме? Он ведь точно знал, какова будет ее реакция.
Мама схватила подарок и бросила в стену со всей силы, разрушив его содержимое, каким бы оно ни было. Я слышал хруст. Резко повернувшись, она влепила Уолли сильнейшую пощечину и начала орать и ругаться на него за то, что он осмелился быть со мной добрым, хотя это было строго запрещено, что я не заслужил подарков и должен быть наказан, что мне нужно преподать урок.
– Успойся, мам, – сказал Уолли, стараясь выкрутиться. – Это была просто шутка. Я его просто дразнил, просто хотел побесить. Я надеялся, что ты окажешь нам честь и разобьешь подарок о стену прямо перед маленьким ублюдком.
Это была самая неубедительная ложь, какую я только слышал из уст Уолли. Я не мог поверить, что ему сойдет это с рук, но мама немедленно перестала кричать и начала извиняться за то, что ударила его.
– Прости, сынок, – сказала она, ласково улыбаясь. – Ты знаешь, на меня иногда находит. Маленький ублюдок ни хрена не заслужил! Пусть гниет. – Она рванулась ко мне и прокричала прямо в ухо: – Смотри, что ты заставил меня сделать с моим Уолли, маленький ублюдок!
Я не отрывал взгляд от пола, боясь посмотреть вверх, так что не видел кулак, пока тот не врезался в мою голову. Мать подняла сломанный подарок, развернулась и выскочила из подвала, приказывая Ларри и Барри следовать за ней, а Уолли – закрыть за собой дверь, когда он будет выходить.
Когда я убедился, что все ушли, я взглянул на Уолли, и он подмигнул мне, но я видел слезы, появившиеся на его лице и казавшиеся огромными через толстые линзы его очков. «Прости», – едва слышно прошептал он, прежде чем уйти из комнаты и закрыть дверь, как ему было велено.
Я не осуждаю его за ложь, зная, что он боялся матери не меньше меня. Удивительно, что Уолли вообще отважился рискнуть и принести мне подарок. Вряд ли он совершил бы такую ошибку снова.
Я почувствовал, что последним ударом мама сломала мне еще несколько зубов. Я вспомнил, что мой дедушка раньше держал свои зубы в стакане на тумбочке рядом с кроватью, и вставлял их, когда вставал утром. Тогда я подумал: смогу ли иметь вставные зубы, как у дедушки, когда лишусь всех своих? Но идея вставить эти ужасные пластмассовые штуки себе в рот заставила меня вздрогнуть.
Несколько часов я провел сидя на матрасе, крепко обхватив себя руками и пытаясь сохранить тепло собственного тела, прежде чем снова услышал шаги. Сердце начало бешено колотиться, дыхание перехватило. Неужели очередное избиение? Ключ повернулся, и оказалось, что это Ларри.