Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

Я был потрясен, когда Амани вышел из камеры, не сказав ни слова, хлопнул дверью и запер ее. Я все еще пытался убедить себя, что он расскажет о происходящем тете Мелиссе, как только ему удастся выбраться из дома, а она приведет кого-нибудь мне на помощь. Но вскоре я осознал, что вызволять меня вообще не входило в его планы. За те несколько минут, что он провел в подвале, рассматривая меня, Амани обнаружил для себя неплохие возможности и намеревался полностью воспользоваться ими.
Чего я тогда не понимал, так это того, что Амани был человеком, который «трахает все, что движется». Он появился в нашем доме, чтобы спать с мамой – или со всеми, с кем еще можно переспать, – и не собирался добровольно рассказывать о своих планах тете Мелиссе. Ему было плевать на мое ужасное положение, на мое состояние; на самом деле, мое заключение натолкнуло его совсем на другие мысли, чем мою мать.
Когда Уолли снова удалось пробраться ко мне в камеру, он рассказал мне немного о нашем новом «отчиме», догадываясь, что меня очень интересует этот вопрос. Не каждый день тебе говорят, что теперь у тебя новый отец.
– Амани приехал из Нигерии, – сказал Уолли, но я понятия не имел, где находится эта Нигерия. Я думал, что это где-то в Шотландии, единственной стране, кроме Англии, о которой я когда-либо слышал. Я поднял брови, чтобы показать свое недоумение. – Это очень жаркая страна, – объяснил брат, – далеко-далеко отсюда, в Африке.
Мне стало любопытно, не солнце ли сожгло лицо Амани в этой жаркой стране, сделав его таким непохожим по цвету на меня, мальчика, чья кожа уже давно не видела дневного света.
– У них там есть слоны, и жирафы, и львы.
Еще он рассказал, что Амани любит целыми днями курить какой-то табак и что я, может быть, уже чувствовал странный запах.
Как только Амани узнал, что я заперт в подвале и никак не могу себя защитить, и понял, что мама будет рада не только позволить ему делать со мной все, что он пожелает, но и понаблюдать за этим, он стал наведываться в подвал достаточно часто. Вскоре звук его шагов приводил меня в такой же ужас, как и шаги матери, Ларри и Барри.
Иногда Амани приходил один, когда в доме становилось тихо. Думаю, все остальные уже спали, когда он рыскал вокруг. Или, возможно, они прекрасно знали, что происходит в это время, но им было абсолютно наплевать. Я слышал, как со скрипом открывается дверь наверху лестницы. Я научился узнавать его шаги так же, как походку остальных. Если я слышал Амани, я знал, чего ожидать. Я лежал с плотно закрытыми глазами, притворяясь, что сплю, но его не беспокоило отсутствие света в подвале, так что я просто зря тратил время на разыгрывание этих спектаклей. Ему было все равно, сплю я или нет. Амани ложился рядом со мной на мерзкий матрас и шептал мне на ухо, чтобы я был «хорошим мальчиком», запуская руку в трусы, если они на мне были, и терся об меня всем телом. Когда он впервые проделал это, я оттолкнул его и затряс головой, показывая, что мне это не нравится и я хочу, чтобы он прекратил. Уолли как-то сказал мне, что никто не имеет права трогать меня в таких местах, и я ему верил. Так что я отбивался и пытался освободиться. Даже в темноте Амани должен был чувствовать, что я сопротивляюсь.
«Не отказывай мне, малыш», – сердито шептал он, хватая меня за гениталии и до боли теребя их. Я не осмеливался снова сопротивляться, потому что Амани был таким же, как мать, – одним их тех людей, которые не терпят неповиновения и не заботятся о том, какую боль причиняют другим при достижении своих целей. Я очень хотел громко закричать, но звук не появлялся, так что я просто лежал неподвижно и надеялся, что будет не слишком больно.
«Если ты кому-нибудь расскажешь об этом, я выколю тебе глаза и отрежу твое хозяйство», – предупредил Амани перед уходом. Но все угрозы были бессмысленны – я не мог разговаривать, так как же я тогда мог рассказать кому-нибудь хоть что-то?
После его прибытия мне дали грязную простыню подходящего размера, чтобы накрыть матрас, и Амани вытирался ей, оставляя после себя мокрое и холодное пятно. Потом он выходил из комнаты, как будто ничего и не было, и закрывал за собой дверь.
Я скоро осознал, что в его понимании меня держали в доме только для его удобства, и мама была счастлива поддержать эту идею. Они с матерью любили вместе спускаться в подвал и насмехаться надо мной и говорить, что я – пустая трата времени и места. Амани быстро перешел от «трений» об меня к тому, чтобы заставлять меня вытворять что-либо перед ним или для него. Я не всегда понимал, чего он от меня хочет, и если не выполнял какое-то из его приказаний должным образом, особенно когда внизу была мать, они оба избивали меня. Казалось, они наслаждаются насилием почти так же, как и сексуальными утехами. После избиения я должен был правильно повторить какое-то действие. Мать оставалась смотреть. Как только Амани заканчивал со мной, он снова бросал меня на матрас, называл «грязным маленьким ублюдком», и они вместе уходили наверх с довольным смехом.
Я часто догадывался заранее, когда должен прийти Амани, потому что перед этим Уолли обычно посылали вылить мое ведро с нечистотами, а мама приходила и разбрызгивала освежитель воздуха, чтобы сделать воздух менее удушливым и отвратительным. Но освежитель мало что мог изменить, когда вонь пропитала уже все предметы в подвале. Я быстро понял, что не было никакого смысла сопротивляться Амани, потому что, будучи в тысячу раз сильнее меня, он мог сделать со мной что угодно. Его руки были просто чудовищно большими. Он смыкал их у меня на шее и говорил, что мне делать, сжимая их ровно с такой силой, чтобы я понял, что выпустить из меня дух для него так же просто, как зажечь спичку.
– Если ты не будешь делать все как надо, – говорил Амани каждый раз, – я убью тебя.
И я был абсолютно уверен, что он на это способен. Я уже знал, что они могут делать со мной все, что им взбредет в голову, и никто не придет меня спасать, так почему они не могут меня убить? Ни у кого в доме не хватало духу пожаловаться на них, даже у Уолли. Если бы я умер, обо мне забыли бы через несколько дней, но, по крайней мере, я был бы с папой и освободился бы от всей этой боли.
– Мама и Амани мастера, – сказал мне однажды Уолли. – Они любят промывать всем мозги, и ты должен быть сильным, чтобы выстоять против них.
Мне нравилось видеть себя воином, противостоящим силам зла, но я не мог постоянно быть сильным, и обычно мои схватки с ними заставляли чувствовать себя не просто побежденным, а разгромленным.
Иногда Амани брал меня наверх, в ванную, и заставлял вставать в ванну перед собой. Он запирал дверь и снимал трусы. Во время одного из таких походов я увидел себя в зеркале и ужаснулся. Кости были видны прямо через кожу. Я смотрел на все испуганным, затравленным взглядом.
– Смотри на меня, – прикрикнул Амани, а потом стал онанировать. Сначала я пытался не смотреть, но он сильно ударил меня по лицу. – Я сказал, смотри на меня! Лучше не беси меня, а то я сделаю тебе чертовски больно!
Потом он поставил меня перед собой и заставил мыться. Мне было стыдно и противно. Никто не говорил мне, что происходящее абсолютно ненормально, но я понимал это на уровне подсознания. Папа никогда не стал бы так делать, не говоря уже о других отвратительных вещах, которые заставлял меня делать Амани. Казалось, будто во время каждого посещения ему в голову приходит новое ужасное сексуальное извращение, и через некоторое время он стал меня насиловать. Поначалу было так больно, что я терял сознание. Меня оставляли истекающим кровью и трясущимся в агонии. После его визитов у меня болели многие части тела, и они не успевали зажить до следующего изнасилования. Для меня началась новая ужасная пытка, отправляющая меня на самое дно отчаяния.
Когда я подумал, что хуже быть уже просто не может, меня лишили последнего оплота счастья и добра. Однажды Уолли спустился ко мне, и по выражению его лица я понял, что он хочет сообщить нечто очень важное.
– Я ухожу, – сказал он.