Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

  
Глава 2
 
Яблоко раздора
 
Гараж, где работал отец, был всего лишь небольшой мастерской на глухой улочке. Внутри была пара подъемников, предназначенных для машин, требующих осмотра механиков, и пара грязных комнаток, которые использовались под офис. Сбоку к ним примыкала комнатка для посетителей, стены которой были сплошь покрыты масляными отпечатками грязных рук. Мне нравились шум и запах этого места, особенно когда все были заняты делом.
Если подъемник был не нужен, папа иногда работал с машинами на обочине дороги, где Граэм хранил несколько старых драндулетов. Они были отполированы до блеска и выставлены на продажу за какие-то гроши. Отец любил работать на свежем воздухе, и мне это тоже очень нравилось – только он, я, автомобили и удивительный мир вокруг.
Я всегда просил папу сделать мне такое же испачканное лицо, как и у него, и просто визжал от восторга, когда он сначала проводил рукой по грязному мотору, а потом по моему носу и щекам, словно принимал меня в какое-то тайное общество механиков. Когда отец работал под машиной, он сажал меня в свой «капри», припаркованный на внешнем дворе, наказывая оставаться в машине и играть, пока он не закончит. А если он работал с мотором, то всегда приносил мне высокую табуретку и ставил ее рядом, чтобы я мог возиться под капотом вместе с ним. Обычно я больше мешал, чем помогал, но он никогда не злился, если я что-то портил, он только шутил.
Думаю, что одна из причин, по которой отец так любил работу, – это то, что она заставляла забыть о тяготах личной жизни. Ни один мужчина, пытающийся угодить сразу двум женщинам, не преуспеет в этом деле, тяжелом не только для него, но и для них, каким бы очаровательным он ни был. Конечно, отец сам заварил эту кашу, и ему приходилось расхлебывать ее каждый день. Дружеское подтрунивание коллег было для него настоящим спасением по сравнению с тем, что творилось в его семейной жизни.
На самом деле вряд ли что-то могло изменить мамин характер в лучшую сторону и сделать ее мягкой и приятной в общении женщиной. Если после смерти четвертого ребенка и краха своего первого брака она обозлилась на мир, то теперь была просто в бешенстве, обнаружив, что ее муж открыто спит с ее лучшей подругой и явно предпочитает ее общество. Не думаю, что папа скрывал свои чувства к Мэри, и маме трудно было с этим справиться. В то же время, хорошо зная мамин нрав, я сомневаюсь, что она предпринимала какие-либо попытки отвоевать папу обратно, используя обаяние. В отношениях других людей всегда трудно разобраться, а я был еще слишком мал, чтобы понять что-либо в урагане эмоций, бесновавшемся вокруг в первые пять лет моей жизни. Все, что я понимал, это то, что отец является моим защитником, в то время как мать всегда норовила меня побить без видимых причин, если он не присматривал за мной. Кто знает, быть может, мои старшие братья испытали на себе точно такие же методы воспитания, когда были маленькими, но рядом с ними не было отца, который мог бы их защитить. Главной заботой моего отца было оберегать меня от маминого гнева, и он справлялся, стараясь при любой возможности брать меня с собой.
Мама видела нас с отцом как единое целое, потому что мы всегда были вместе и он никогда не скрывал, как сильно любит меня. Она считала меня участником заговора против нее, членом команды папы и Мэри, частью ее унижения. Мать знала, что для отца я – самый любимый человек на свете, и она пользовалась этим при первой возможности. Мне рассказали, что однажды, когда я был еще младенцем, она высунула меня, держа за ногу, из окна на втором этаже. Папа как раз только вылетел из дома после очередной ссоры, и она крикнула ему из окна: «Может, прихватишь своего маленького ублюдка?»
Отец, конечно, испугался, увидев меня болтающимся над мостовой на почти пятиметровой высоте, и бегом вернулся домой. Почти выбив входную дверь, он помчался наверх, чтобы спасти меня. Видимо, он знал, что в таком состоянии мать была более чем способна бросить меня головой вниз. Когда он ворвался в комнату, она уже втащила меня обратно, добившись желаемой реакции от отца. Очевидно, после этого разразился настоящий скандал, в результате которого у мамы раздулась губа, а у папы появились синяки под обоими глазами. Он сказал, что никогда раньше не поднимал руку на женщину, но мать зашла слишком далеко, поставив под угрозу мою жизнь. Папа покинул дом, крепко прижимая меня к себе, поклявшись, что никогда больше не оставит меня с ней наедине.
Тогда мама позвонила в полицию и заявила, что отец похитил меня и ей нужна помощь стражей закона, чтобы вернуть сына. Она могла быть очень убедительной, разговаривая с полицейскими. А со следами побоев на лице ей тем более не составило никакого труда убедить их, что она – потерпевшая сторона, что она – хорошая и ответственная мать, которая заботится о благе ребенка, а отец – просто чудовище и бабник, которому нельзя доверить присмотр за детьми. Ударив ее и забрав меня, он невольно стал марионеткой в ее руках и помог ей создать образ невинной жертвы жестокого человека. В дело вмешалась полиция и приказала вернуть меня матери. Это означало, что отцу тоже придется вернуться, если он не хочет рисковать и оставлять меня с ней. Представляю, как это было мучительно для папы и, должно быть, заставило его еще сильнее невзлюбить маму.
Конечно, пока маме был нужен муж, ее план вполне себя оправдывал (согласно которому я использовался как средство воздействия: мой отец должен был бросить Мэри и остаться с мамой). Папа не хотел меня терять и был вынужден вернуться домой, зная, что мне нужна его защита. Мать играла на том, что меня он боится потерять больше, чем Мэри, и это сработало, хоть и ненадолго. Бедный отец, должно быть, чувствовал, что его словно разрывают на части. Он не желал бросать ни меня, ни Мэри, но боялся и предположить, что мама может предпринять дальше. Несмотря на то, что отец снова жил с ней, он нервничал, даже когда оставлял меня с ней в соседней комнате, он везде брал меня с собой, особенно на работу или к Мэри, когда больше не мог устоять перед соблазном быть с ней рядом.
Очень скоро мама поняла, что ее план провалился и чувства отца к Мэри слишком сильны, чтобы порвать с ней отношения. По крайней мере, пока он знал, что я в безопасности. Мамино самолюбие очень уязвляло то, что папа предпочитает быть с Мэри, и во мне она видела соучастника его преступления, еще одного врага, несмотря на то, что я был слишком мал, чтобы понять, что происходит между взрослыми.
Несмотря на взрывной характер отношений, мама и папа умудрялись настолько уладить все разногласия во время примирений, что мама беременела еще дважды, подарив жизнь девочке, названной Элли и рожденной через восемнадцать месяцев после меня, и мальчику Томасу, младше меня на три года. Наверно, в их отношениях была и настоящая страсть, помимо всего того гнева и ссор, посреди которых они продолжали играть в семью.
С самого рождения моя сестренка Элли стала маминой любимицей, ее маленьким ангелочком, и ей никогда не хотелось причинить ей вред или боль так, как мне. С Томасом мама обращалась плохо, но она не питала к нему такого глубокого отвращение, какое испытывала ко мне.
Согласно какой-то странной, извращенной логике, мать обвиняла меня в папиных проступках, но не Томаса и Элли. Может быть, потому, что я определенно был его любимчиком. Может быть, потому, что я был на него очень похож.
Люди, знавшие нашу семью в то время, рассказывали мне, что отец никогда не был так одержим моей сестрой и братом, как мной. Может быть, он считал, что они не были в такой же опасности, как я. Или что мать питает ко мне неприязнь, заходящую далеко за грани разумного. Или он специально держал двух других детей на расстоянии, в надежде, что она сильнее к ним привяжется, если они не будут напоминать ей о нем и Мэри. Возможно, папе просто нравилось быть со мной, потому что я был постарше и так преданно его любил. Когда у него появился сын, ставший его постоянным спутником, ему было больше нечего желать. Я не имею ни малейшего представления о том, что папа думал или чувствовал в первые годы моей жизни. Я только знаю, что он был моим героем, другом и защитником.