Поцелуй дочери канонира
– Так что вы там делаете, миссис Мью?
Она снова задумалась. Тело ее оставалось неподвижно, но глаза меняли положение чаще, чем то обычно свойственно человеческим глазам. А теперь они так и забегали туда-сюда. К полному непониманию Вайна она сказала:
– Это у них черное.
– Вы делаете черную работу, миссис Мью, – сказал Вексфорд. – Понимаю. Метете полы, протираете пыль и все такое?
Неуклюжий кивок в знак согласия.
– Вы мыли холодильник, я слышал?
– Холодильники. У них их три. – Она замедленно покачала головой. – Я видела по телевизору. Не могу поверить. Вчера у них все было в порядке.
Будто бы, подумал Вексфорд, Танкред-Хаус опустошила эпидемия смертельной болезни.
– В котором часу вы ушли домой? – спросил он.
Если назвать собственное имя потребовало у Биб столь сосредоточенной внутренней работы, то на обдумывание такого вопроса у нее могли уйти минуты. Но она ответила почти сразу:
– Они уже начали есть.
– Вы имеете в виду, что мистер и миссис Коупленд и миссис и мисс Джонс прошли в столовую?
– Я слышала, как они разговаривали и закрыли дверь. Я все там сложила обратно в холодильник и включила его. У меня руки озябли, так что я немного погрела их под теплой водой. – На секунду-другую она замолчала – многословная речь отняла у нее много сил. Казалось, она собирается с духом. – Надела пальто, пошла за великом, как он был у меня сзади, где за кустами.
Вексфорду стало интересно, говорила ли она когда-нибудь с соседом-американцем, и если говорила с ним так же, как с ними сейчас, понял ли он хоть слово?
– Вы заперли за собой дверь?
– Я? Нет. Не моя работа закрывать двери.
– Так который был час? Без десяти?
Долгое размышление.
– Наверное.
– Как вы добрались домой? – спросил Вайн.
– На велике.
Ее рассердил глупый вопрос. Они должны и так знать. Все знают.
– Как вы ехали, миссис Мью? По какой дороге?
– По короткой.
– А теперь подумайте хорошенько, прежде чем отвечать…
Но она и так всегда хорошенько думала. Потому разговор и вышел таким долгим.
– Вы не встретили машин по дороге домой? Не проезжал ли кто навстречу или, наоборот, догнал вас? На короткой дороге. – Но вопрос пришлось растолковать еще. – Машину, фургон, может быть, такую, как та, у соседнего дома.
На секунду Вексфорд испугался, что внушил ей мысль, будто в преступлении замешан ее американский сосед. Она поднялась, прошла к окну и поглядела на “форд”. Теперь она смотрела неуверенно, прикусив губу.
– Ту машину?
– О, нет. Любую. Хоть какую. Вообще кого-нибудь вы встретили вчера вечером по дороге домой?
Она думала. Кивнула. Покачала головой. И наконец сказала:
– Нет.
– Вы уверены в этом?
– Да.
– Долго вы добираетесь до дому?
– Домой мне под горку.
– Да-да. И долго вы добирались прошлым вечером?
– Минут двадцать.
– И никого не встретили? Даже “лендровер” Джона Габбитаса?
Хоть какое-то оживление впервые мелькнуло в ее лице. Засветилось в ее беспокойных глазах.
– Он говорит, что я его встретила?
– Нет-нет. Да вы и не должны были, если, скажем, в восемь пятнадцать уже были дома. Мы вам благодарны, миссис Мью. Не покажете ли нам, как вы отсюда выбираетесь на короткую дорогу?
Долгая пауза, и потом:
– Могу.
Улица, на которой стояли коттеджи, полого спускалась по склону долины маленькой речушки. Биб показала, куда уходила дорога, и произнесла какие-то малопонятные наставления, постоянно стреляя глазами в сторону “форда”. Вексфорд понял: должно быть, он прочно внушил ей мысль, что она должна была видеть эту машину прошлым вечером. Отъезжая, они видели, как Биб стоит, облокотившись на калитку, и провожает их своим пронзительным взглядом.
Спустились к речке. Моста не было, только брод. Вайн переехал речку – дюймов в шесть глубиной, она стремительно бежала по плоским бурым камнями. Только узкий деревянный мостик для пешеходов и велосипедистов. На другом берегу они выехали на “Т-образный перекресток”, как его упрямо именовал Вайн, хотя этот термин никак не вязался с полной запущенностью места, крутой насыпью, обсаженной деревьями, нависшими кронами и густой травой. Инструкции Биб, если их так можно было назвать, предписывали повернуть здесь налево, а потом свернуть в первый же поворот направо. Это и был выезд из Помфрет-Монакорума на короткую дорогу в Танкред-Хаус.
Внезапно показался лес. Придорожные посадки расступились, и высокая темно-сизая стена леса встала впереди. Еще полмили – и лес уже окружил их со всех сторон, там, где глубокий желоб проселка выводил на дорогу к поместью и стояла доска с надписью: “Только для жителей Танкред-Хауса. Сквозного проезда нет. Две мили”.
Вексфорд сказал:
– Как останется миля, я выйду и дальше пойду пешком.
– Хорошо. Они должны были знать эти места, если проехали здесь.
– Они знали. По крайней мере, один из них.
Он выбрал удачный момент, чтобы выбраться из машины – показалось солнце. Лес не зазеленеет еще по меньшей мере месяц. Пока не закурилась даже зеленая дымка в посадках по краям грунтовой дороги. Деревья были насыщенного светло-коричневого цвета, кора на ветвях искрилась и золотилась, а почки отливали горячей медью. День стоял холодный и сухой. На исходе прошедшей ночи небо разъяснилось, и выпал иней. Он уже растаял – ни одной серебряной нитки не осталось, – но холод разливался в спокойном прозрачном воздухе. Небо в просветах между деревьями и над косматыми и ажурными верхушками леса было светлое, нежно-голубое, бледное, почти белое.
Из интервью Вин Карвер Вексфорд кое-что узнал об этих лесах. Когда они посажены: какие участки – в тридцатые, какие, тогда только подновленные, существовали и раньше. Древние дубы и одинокие каштаны с круто выгнутыми сучьями в клейких почках возвышались над ровной порослью меньших деревьев, с аккуратными, будто постриженными округлыми кронами. В этих Вексфорд узнал грабы. На стволе одного он заметил металлическую табличку. Так и есть, граб обыкновенный, Carpinus betulus. Немного дальше по дороге начались деревья повыше, стройные, изящные. Рябина, прочитал он, Sorbus aucuparia. Узнавать деревья, на которых нет листьев, – упражнение для специалиста.
Рябины уступили место насаждениям норвежского клена (Acer platanoides), чья кора – как панцирь крокодила. Хвойных здесь не было вовсе: ни сосна, ни ель не темнели зеленым пятном в сквожении голых ветвей. Самое красивое место здешнего лиственного леса – рукотворного, но повторяющего природу, четко спланированного, но с природной элегантностью. Валежник здесь не убирали, и упавшие деревья обрастали яркими грибами: гирляндами, гребешками, шишками желтого и бронзового цвета. Не упавшие мертвые деревья, белесые от старости, давали приют совам и охотничьи угодья дятлам.
Вексфорд шагал, ожидая, что любой поворот узкой дорожки выведет его прямо к восточному крылу дома. Но за каждым изгибом дороги продолжался лес: взрослые деревья, молодая поросль, валежник, кустарник. Вверх по стволу дуба метнулась серебристо-бурая с серым белка, скакнула с ветки на ветку и длинным прыжком перелетела на соседний бук. Последний плавный поворот, дорога расширилась, вышла на опушку – и вот уже дом, окутанный вуалью тумана, будто снящийся.
Восточное крыло величественно возвышалось перед инспектором. Отсюда были видны и двор, и сад позади дома. Не в пример общественным садам и уличным клумбам Кингсмаркэма, засаженным нарциссами, здесь голубыми самоцветами сверкали у подножий деревьев крохотные колокольчики подснежников. Но здешние сады еще не пробудились от зимнего сна. Цветочные бордюры, розарий, дорожки, кусты, аллеи и лужайки – они сохраняли такой вид, будто их причесали, постригли, подровняли, местами даже упаковали и уложили на зимнюю спячку. Высокие ряды тисов и кипарисов образовали стены, скрывающие все другие постройки от взглядов обитателей дома, – темные занавеси, искусно возделанные для привилегированного уединения.