Проклятие рода Плавциев
— Пойди принеси книги. Мы еще не закончили второй том риторики, — приказал он и, переломив розгу, отшвырнул ее в сторону.
* * *Два месяца спустя после того, как Публий Аврелий Стаций облачился во взрослую тогу, Германик, доблестный полководец, любимец Рима, скончался в Антиохии во цвете лет от какой-то загадочной болезни. Кое-кто подозревал преднамеренное отравление, устроенное Плотиной, ближайшей подругой Ливии, матери императора Тиберия. Она и в самом деле лично вмешалась, чтобы спасти виновницу от плахи.
Одно время года сменяло другое, год следовал за годом, вода в водяных часах неустанно капала, отмечая неумолимое течение времени. После смерти Диомеда честнейший Парис занял его место, став управляющим и состоянием Публия Аврелия, и его большим домом на Виминале.
Аврелий послужил в легионе, потом неудачно женился и со временем развелся. Убежденный последователь философии Эпикура, [14] патриций целиком посвятил свою жизнь изучению классиков, путешествиям по многим странам, какие были известны в то время. В Александрии, в Египте, он купил раба, спасая его от виселицы, нахального Кастора, хитрого грека сомнительной честности, которому суждено было стать его бессменным секретарем.
В 41 году — через двадцать с лишним лет с того памятного года, когда Аврелий отмечал свое шестнадцатилетие, — Клавдий, всеми забытый брат Германика, которого так стыдилась семья, взошел на трон Цезарей, поспешив назначить ближайшим помощником опытного Палланта, своего бывшего раба-счетовода… того самого, что однажды помог молодому Стацию разобраться в несходившихся счетах.
Настало лето 44 года. Оно прошло спокойно, без каких-либо особых преступлений, без загадок, которые нужно было бы распутать, без виновных, которых следовало бы разоблачить. После отдыха в Байях [15] Аврелий решил вернуться в Рим и собрался в дорогу вместе со своей подругой Помпонией и верным секретарем Кастором.
Однако до возвращения в Рим им предстояло остановиться в одном месте…
1
Год 797 ab Urbe condita (44 год, осень)
Шестой день перед ноябрьскими календами [16]
— Небольшой караван миновал Лукринское озеро [17] и начал медленно подниматься по склону кратера. — Да, в Байях теперь уже совсем не то, что прежде! — вздохнула Помпония, поудобнее устраиваясь в повозке на подушках, чтобы не испортить свою громоздкую прическу.
— Но, тем не менее, праздников там было немало! — Сенатор Публий Аврелий Стаций, лежавший рядом, с грустью в последний раз окинул взглядом панораму залива.
— На побережье теперь одни мальчики на побегушках — приспешники Клавдия — да чиновники! — посетовала матрона.
— И в самом деле, в этот раз мы встречали там больше дворцовых вольноотпущенников, чем римских сенаторов, — согласился Аврелий. — Но с другой стороны, среди сенаторов мало найдется тех, у кого не было бы деда-торговца или даже раба.
— Конечно! После стольких казней и заговоров настоящих аристократов теперь можно пересчитать по пальцам одной руки, ну а те немногие, кто еще остался, проматывают свое состояние, лишь бы жить, как Крез. Сегодня у любого лавочника не меньше пятидесяти слуг! Если так пойдет и дальше, что останется от великой римской аристократии?
Публий Аврелий покачал головой и добродушно усмехнулся. Он не был согласен с категоричным суждением Помпонии. Времена меняются, подумал он, и приходится с этим считаться. А стенать об ушедшей эпохе, которая уже принадлежит истории, если не стала еще легендой, просто глупо.
— Клавдий правильно делает, — заметил он, — что поддерживает всадников и плебеев-латифундистов. Патриции, похоже, уже совершенно ни на что не способны.
— Забавно — потомок столь знатной римской семьи так говорит о собственном сословии! — не без ехидства произнесла матрона.
— А ты, неизлечимая расточительница, разве сама не жалуешься на сумасшедшие расходы? Удивительно, как только муж твой до сих пор не разорился! — пошутил патриций, отлично зная состояние дел своего друга Сервилия, супруга матроны. — Один лишь прощальный ужин обошелся тебе в полмиллиона сестерциев, и это помимо золотых табличек, которыми ты отмечала места за столом и которые потом щедро дарила на память гостям…
— А эти мужланы прикидывали на ладони их вес, пытаясь оценить стоимость, и даже не заметили гравировки! Нет, ты правильно делаешь, что строишь дом на Питекузе. [18] Байи становятся все вульгарнее: побережье слишком близко к Неаполю… Не понимаю, зачем Сервилий решил там остаться после окончания сезона!
— Для лечения в термах, Помпония, — терпеливо объяснил патриций.
На самом деле бедный Тит после нескольких месяцев изнурительных застолий мечтал только об одном — отдохнуть вдали от своей говорливой и чересчур деятельной супруги.
Тут легкое покашливание за занавеской на окне повозки обозначило присутствие Кастора, вольноотпущенника и секретаря Публия Аврелия.
— Господин… — заговорил он с невозмутимым видом. — Носильщики устали, а мулы больше не слушаются погонщиков.
— Но мы же только что выехали! — удивился хозяин.
— Мой господин, ты удобно устроился — лежишь себе да беседуешь с дамой знатнейшего происхождения. — Кастор изящно поклонился в сторону Помпонии. — А мы идем с тяжелым грузом на плечах, по горным тропинкам, крутым подъемам и непроходимым тропам, по которым гонят скот…
Грек, сидевший на мирной кобыле с широким крупом, выразительным жестом показал на прекрасную мощеную дорогу, что тянулась вдоль Лукринского озера.
— Пожалуй, можно сделать небольшую остановку… — согласился Аврелий.
— Да защитит тебя Адеона, хозяин! — поблагодарил Кастор, взывая к богине счастливого возвращения. — Кроме того… жуткая жара, и у носильщиков пересохло в горле.
Патриций посмотрел на горизонт: середина осени, небо затянуто облаками, ветерок довольно прохладный.
— Ты, наверное, хочешь сказать, что страдаешь от жажды, не так ли, Кастор? — спросил он, холодно глядя на александрийца. — Тебе повезло: вон там фонтан с отличной водой.
Кастор покачал головой, явно обескураженный:
— Неужели ты хочешь, чтобы мы простудились, напившись холодной воды в такую жару?
— Я угощу тебя вином, Кастор, — засмеялась Помпония.
— Перестань баловать его! — упрекнул ее Аврелий, когда грек направился к бурдюкам с вином. — Все говорят, что я слишком потакаю этому наглому бездельнику, но при этом каждый раз, когда я пытаюсь ему в чем-то отказать, у него тут же находится защитник.
— Пусть выпьет, Аврелий, или он остановит нас еще раз десять, и мы опоздаем к Плаутилле. Тем более ехать осталось уже недолго.
Караван и в самом деле приближался к входу в ущелье. Когда поднялись на последний утес, перед ними открылось во всей своей тревожной красоте темное озеро.
— Аверн входит в моду, — заметил Аврелий, удивленный, что так много его сограждан стремилось возвести роскошные дома у самого входа в Тартар, в загробный мир, куда набожный Эней спустился, чтобы посетить его обитателей; здесь пророчествовала сивилла и мертвые вновь обретали голос. [19]
Почти отвесно над водой возвышались скалистые стены ущелья. Земли, пригодной для строительства, здесь было совсем мало, поскольку весь правый берег озера занимали давно неиспользуемые портовые строения и огромное здание терм. Проезжая дорога, чрезвычайно узкая в некоторых местах, казалось, прямо переходила в ровную гладь Аверна. Озеро считалось когда-то местом истока Стикса — реки царства мертвых; даже карфагенянин Ганнибал, спустившийся сюда с целью разграбить цветущую Кумскую долину, остановился возле этих загадочных вод и принес в жертву Орку [20] стадо черных овец.