Ничего личного. Дилогия (СИ)
– Теплая, – заметил Павел, приложив ладони к беленым, но вытертым печным кирпичам.
– Топил, – пожала плечами Томка. – Чего ты хотел, апрель же.
– Непривычно как-то, – засмеялся Павел. – Печка. Туалет на улице. Назад к природе? Еще есть что интересное?
– Вот, – прошептала Томка заговорщицки и присела на корточки у печки. – Видишь? Умереть – не встать! Эта дырка называется «шесток».
– «Всяк сверчок знай свой шесток», – тут же вспомнил Павел. – Там что? Шанцевый инструмент?
– Ухваты. Кочерга. Совок для золы, – загремела отполированными рукоятями Томка. – А если руку подальше засунуть, справа внизу кирпич вынимается, а за ним – нычка. Бутылка водки. И не боится, что выдохнется от жара. Хотя жара там и нет никакого – прохлада с погреба, жар, наверное, вверх идет. Представляешь? Мамки уже лет двадцать как нет, в этом доме она и не была ни разу, а майор до сих пор по привычке нычку сохраняет. Ой! Идет!
Тесть загромыхал в сенях сапогами, вошел в кухоньку, которая сразу стала еще теснее, бросил на стол деревянный кругляшок и водрузил на него закопченный чайник. Томка тут же загремела посудой, тесть, не глядя на дочь, кивнул и, выложив на клеенку ручищи, терпеливо дождался стакана горячего чая, в который опустил два куска сахара, позвякал ложкой и тут же отпил половину, словно из чашки и не поднимался клубами горячий пар.
– Образование?
– Автодорожный, – постарался скрыть всегдашнюю ухмылку Павел.
– Служил?
Голос майора звучал глухо, но резко.
– Служил, – кивнул Павел. – Батальон связи. Водителем. Механиком.
– Уазик? – поднял брови тесть.
– БТР, – ответил Павел. – Но и с уазиком справлюсь.
– Однако на «японце» ездишь, – буркнул Виктор Антонович. – Отечественные машины надо любить.
– Как же их любить, если их тот, кто делает, не любит? – не согласился Павел. – Я как раз отечественными машинами в основном занимаюсь. И уазиками в том числе. Не одну до винтика разобрал. Все отечественные машины одной конструкции – «сделай сам» называется.
– Руки покажи, – потребовал майор.
– Пожалуйста. – Павел с улыбкой раскрыл ладони.
– Так… – Тесть презрительно прищурился. – Мозоли есть, а пальцы не сбиты.
– А зачем пальцы сбивать? – удивился Павел. – При хорошем инструменте да умной голове… В перчатках работаю. Руки мою. Ухаживаю за ними.
– Ухаживает он… – пробурчал майор. – Ты вон… за Томкой лучше ухаживай, совсем от рук отбилась девка.
Грохнул о стол стаканом, поднялся и вышел из избы.
– Вот и поговорили, – с облегчением выдохнула Томка. – Ты ему понравился.
– Да ну? – удивился Павел. – А мне показалось, что он придушит меня сейчас.
– Показалось, – улыбнулась Томка. – Он… добрый на самом деле.
– До жути добрый, – рассмеялся Павел. – Если в нем и была доброта, то он передал ее дочке без остатка. Кстати, что-то непохоже, что ты в этом домике выросла.
– Не в этом, – кивнула она с готовностью. – Последнюю квартиру продали, когда я школу закончила. Помоталась я по этим школам, повидала… разного, ни в одной больше пары лет не училась. Я ведь когда доучивалась, сама за собой смотрела. Отец в отставку вышел и уже двигал по этим своим газораспределительным станциям, а мамку я почти и не помню. Так… отдельные картинки словно. Может быть, он и злится на себя, что приглядывать за мной толком не мог. А там уж я и школу закончила. Тогда он продал квартиру, перебрался из-за Урала сюда и купил этот домишко. А на разницу я поехала Москву завоевывать.
– И завоевала? – Павел внимательно смотрел на Томку. Иногда ему казалось, что она чего-то недоговаривает.
– Жизнь покажет, – вернула жена на лицо улыбку, потянулась. – Да и разница была, прямо скажем, мизерная. Что уставился? Не нагляделся еще?
– Никогда не нагляжусь, – кивнул Павел. – Ты непохожа на отца.
– Значит, похожа на мать. – Она села напротив, подперла подбородок ладонями. – Или ты хотел, чтобы я была вот такого же роста, как батя, и с такой же физиономией?
– Я бы от страха давно уже умер, – сделал серьезное лицо Павел. – Да и в фехтовальном зале ты б зарубила меня. Пришла бы с двуручником и…
Томка прыснула, не сдержал улыбки и он.
– А фотографии какие-нибудь детские у тебя есть? Фотографии мамы? Детские рисунки? Я хотел бы посмотреть.
– Нет ничего. – Она прикусила губу, уставилась в окно. – Ничего не осталось. Нет, можно было бы найти каких-нибудь одноклассников, мотнуться на Сахалин, в Хабаровск, в Красноярск. Порыться в их альбомах, отыскать мою физиономию, но своего ничего не осталось. Мы тут с отцом вообще без вещей оказались: контейнер наш пропал на железной дороге, так и не отыскали его. А скорее, отыскали, да не мы. А знаешь, я и рада этому. Ничто не тянет, ничто не рвет на части. Зато я вся тут перед тобой, без прошлого. Вся здесь.
– Отец твой без акцента говорит, – заметил Павел.
– Так это мать моя из Прибалтики, а не он, – подмигнула мужу Томка. – Я ее язык раньше русского выучила. Когда мамка умерла, отец меня вообще не понимал. Я по-русски только в школе начала говорить. Имей в виду, что и ты будешь мой язык учить. Вот уж что у меня от мамы осталось, так это язык. Хочу, чтобы мои дети не только русский знали, но и родной. Вот научу тебя первым словам и буду требовать, чтобы дома со мной только на моем языке говорил!
– И ты думаешь, что напугала меня? – Павел поймал ее за талию и произнес несколько тягучих фраз. – Правильно?
– Смотри-ка! – обрадовалась Томка и перевела на русский: – «Извините, сейчас никого нет дома, но, если вы оставите сообщение, мы обязательно свяжемся с вами». Когда ты успел выучить? Я же пошутила, потом записала на русском. Зачем пугать твоих клиентов?
– Ты же знаешь… – Он прикоснулся губами к ее шее. – Клиенты не звонят мне домой.
– Тихо. – Она вырвалась из объятий, и Павел успел заметить мелькнувшую за окном тень. – Он этого не любит.
– Ну я же не его обнимаю?
Павел поднялся, взъерошил Томке волосы, подмигнул ей.
– Пойду налаживать контакт.
– Будь осторожнее. – Она шутливо зажмурилась.
Тесть стоял между кособокой банькой и домом, прижавшись спиной к неказистой беседке, попыхивал сигаретой, оглядывал огородик. Кусты смородины, крыжовника были подвязаны проволокой. Яблоньки побелены. На грядках под рукавами полиэтилена пробивалась первая зелень.
– Когда все успеваете? – спросил Павел.
Тесть обернулся, выпустил клуб дыма, медленно отчеканил:
– Мир не без добрых людей. Соседка помогает. Не забесплатно.
– Что это у вас?
В кулаке у тестя был зажат странный прибор, напоминающий миниатюрный отбойный молоток. Только рукоять его была разомкнута, да вместо хвостовика темнел раструб шириной в два пальца.
– Газоанализатор, – проворчал тесть, свернул рукоять набок и сунул прибор в карман куртки, вновь затянулся сигаретой, не сводя косого взгляда с зятя. – Почистить собрался. Что делать будешь?
– Делать? – не понял Павел. – Так уже делаю. Живу. Работаю. Хочу растить детей. Потом внуков. Ну дом хочу построить. Деревья посадить. Много деревьев. Все же просто.
– Да ну? – криво усмехнулся тесть. – Проще не бывает. А здоровья хватит?
– Не жалуюсь, – твердо сказал Павел. – Вы не одобряете выбора дочери?
– Выбора дочери? – Тесть прищурился, бросил быстрый взгляд через плечо зятя.
Павел обернулся. Томка стояла в дверях домика, и на лице ее была написана такая тревога, что он почувствовал боль в груди. Она поймала взгляд Павла, улыбнулась, но тревога не исчезла, утонула в глазах.
– Мы поехали, папа, – сказала негромко.
Тесть отбросил сигарету, пошел к забору, поднял блок штакетника и стоял с ним в выставленных перед грудью крепких руках, пока Павел и Томка не уселись в машину, не выехали на узкую улочку и не укатили по пробивающемуся сквозь известняк подорожнику прочь.