Степень доверия (Повесть о Вере Фигнер)
— Вы позволите?
Прежде чем ответить, она посмотрела на меня и улыбнулась растерянной улыбкой. И только после того, как я согласно кивнул головой, Вера повернулась к Косте и положила руку ему на плечо. Я пригласил Лизу. Мы пошли танцевать, и она сразу же начала с выговора.
— Эта девица, кажется, уже считает вас своим хозяином.
— С чего вы взяли? — спросил я.
— Я же видела, когда Баулин ее пригласил, она посмотрела на вас, словно спрашивала разрешения.
— Это естественно, — сказал я. — Мы только что танцевали вместе, кроме того, она мои гостья, и вообще, будучи впервые на таком балу, она может не знать, как надо себя вести в каждом случае.
— А вам, я вижу, очень нравятся деревенские девушки, которые не умеют себя вести.
— Лиза, — сказал я несколько раздраженно, — вы не хуже меня знаете, что Вера такая же деревенская, как и мы с вами. Она дворянка, причем не самого последнего рода.
— Партизан Фигнер ее дед?
— Нет, он, кажется, не имеет к ним никакого отношения.
— Тем не менее, я думаю, вам стоит за ней поволочиться, а может быть, даже и сделать ей предложение. Она вполне мила, юна, а что касается фигуры, то при современных корсетах некоторые недостатки очень легко скрыть.
— А вы злюка, Лиза! — неожиданно для самого себя обнаружил я.
— Может быть, — сказала она и улыбнулась такой улыбкой, что мне стало не по себе. — Но если вы еще раз появитесь на балу вместе с ней, то знайте: наши отношения кончены.
— Вы предъявляете мне весьма странное условие, — сказал я. — Вера — моя гостья, и я не могу ее не сопровождать.
— Значит, вы хотите сказать, что и дальше будете за ней ухаживать?
— В той степени, в какой меня обязывает долг хозяина, — сказал я.
— В таком случае проводите меня на место.
— Лиза, — сказал я, — ведь это же глупо. Вы меня ревнуете, хотя у вас для этого нет никаких оснований.
— Можете понимать мои слова, как хотите, но если вы не пообещаете мне, что больше не будете с ней появляться, я прошу отвести меня на место.
— В таком случае, — рассердился я, — извольте. Я провожу вас на место.
Танцуя, я подвел ее к тому месту, где сидела Авдотья Семеновна.
— Теперь поцелуйте мне руку, — шепотом приказала она, — чтобы никто не видел, что мы с вами в ссоре. А теперь уходите, я вас больше знать не желаю.
Авдотья Семеновна зорко следила за нами, она не могла слышать то, что мы говорим, но очевидно догадывалась, что мы ссоримся.
— What’s happened? [6] — спросила она громко.
— Ничего особенного, мама, — садясь рядом с нею, улыбнулась Лиза, — просто Алексей Викторович сегодня несколько нездоров.
Я пожал плечами и отошел. Вскоре танец кончился, подошли Вера с Костей.
— Почему вы не со своей невестой? — спросила Вера.
— Мы решили сегодня держаться на расстоянии. Я сейчас должен уехать и прошу вас собраться тоже.
— А разве мы не будем танцевать мазурку?
— Извините, у меня сегодня нет настроения, — сказал я. — Впрочем, вы, если хотите, можете остаться. Я попрошу Костю, и он проводит вас домой.
— Да нет, нет, я, пожалуй, тоже пойду, — сказала она, хотя, кажется, не прочь была и остаться.
— Как вам будет угодно, — ответил я, понимая всю безнадежность своего положения в том смысле, что мой уход вместе с Верой тоже будет воспринят, как очередной вызов.
«Черт с ними, — говорил я самому себе, выходя с Верой на улицу, — пусть думают, что хотят, меня это совершенно не трогает».
На дворе заметно потеплело, было тихо, сыпал редкий, крупный снег, и снежинки вились, как бабочки, в свете фонаря над центральным подъездом купеческого клуба. Вся улица была заставлена экипажами. Два кучера прогуливались по мостовой, похлопывая по бокам рукавицами.
— Филипп! — крикнул один из них. — Кажется, твой барин вышел!
— Вижу, — откуда-то издалека отозвался Филипп, и, круто развернув лошадей, подал сани к подъезду…
— Езжай один, Филипп, — сказал я ему, — Мы с барышней пешком прогуляемся. Не возражаете? — спросил я ее.
— Нет, я с удовольствием, — улыбнулась она.
Филипп, громоздясь на облучке, как памятник, смотрел на нас неодобрительно.
— Ну, чего стоишь? Езжай, говорю, — повторил я свое приказание.
— Поедем, барин, — сказал Филипп. — Время-то позднее. Неровен час, озорники какие нападут.
— Ладно, ладно, езжай не бойся, — успокоил я его. — И передай Семену, пускай спит да прислушивается, прошлый раз я звонок оборвал, пока добудился.
Филипп подумал еще, почесал в затылке, но, не решившись спорить, вдруг гикнул на лошадей, и они с места рванули крупной рысью. Мы пошли следом. Сыпал снег, было скользко, и я взял Веру под руку, чтобы поддержать, если вдруг она поскользнется. Первое время мы шли молча. Я чувствовал себя неловко. Установившийся между нами шутливый тон не подходил к обстановке и настроению, а как с ней говорить иначе, я не знал. Конечно, можно было сказать, что вот какая прекрасная погода, но так все говорят всегда; она человек достаточно умный, тонкий и ироничный и сразу почувствует фальшь. Не говорить ничего просто глупо. «Надо было выпить», — подумал я. Навеселе я становлюсь смелей, быстро вхожу в контакт, могу говорить о любых пустяках и быть достаточно остроумным. Впрочем, все это, вероятно, относится и к другим людям, и всякое пьянство начинается, я считаю, с того, что человек хочет освободиться от скованности, а потом докатывается бог знает до чего. Но все же выпить не мешало. Чем свободнее я хотел чувствовать себя с Верой, тем большую ощущал в себе скованность. С Лизой я никогда не был скован. С ней, если мне хотелось говорить, я говорил, если хотелось молчать, я молчал. Но с Лизой теперь, после этого дурацкого случая, все кончено. Нечего ставить мне нелепые, невыполнимые условия… Мои отношения с ее father [7] и до сих пор не были идеальными. Пусть они будут испорчены вконец… Иван Пантелеевич не из тех, кто не желает смешивать личные симпатии и антипатии со служебными взаимоотношениями.
— Вы чем-то огорчены? — спросила Вера.
Слава богу, она заговорила первая. Иначе мы могли бы промолчать всю дорогу.
— Напротив, — сказал я, придавая своему голосу максимально бодрую интонацию. — Я очень рад.
— Рады чему?
— Тому, что мы идем вместе, что сыплет снег…
— А вы на меня сердитесь?
— За что?
— За то, что я поставила вас в неловкое положение перед вашей невестой.
— Вы совершенно напрасно так думаете. Может быть, я особенно рад тому, что вы поставили меня в нелов…
Я прикусил язык. Кажется, я говорил лишнее. Во всяком случае, в словах моих имела место некоторая двусмысленность. Но я этого не хотел. То есть не то чтобы я не хотел, просто я не считал себя вправе смущать это юное создание. «Она слишком юна и чиста, а я стар». Мне казалось, что я слишком знаю изнанку жизни, и само это знание уже делает меня грязным и недостойным Веры. Ну и, конечно, возраст. Слишком велика разница. То есть не то чтобы уж так велика, девять лет вполне пристойная разница. Но все-таки… Я взрослый, сложившийся человек, а она совсем еще девочка. Что может быть общего между нами? Да если бы я хотя бы знал, чего хочу. Не есть ли это просто минутное увлечение, которое пройдет еще быстрее, чем прошло мое увлечение Лизой? Лизу я по крайней мере знаю давно и хорошо, а с ней мы даже толком ни о чем не говорили. Я искоса посмотрел на свою спутницу, она думала о чем-то своем и улыбалась.
— Чему вы улыбаетесь? — спросил я.
— Так, вспоминаю бал. Я выглядела очень глупо?
— Глупо не глупо, но вид у вас был растерянный, ну прямо Наташа Ростова на первом балу.
— Правда? Тогда ничего. Наташа Ростова мне очень нравится. А вам?
Сейчас стыдно сказать, но тогда я, как и большинство моих сверстников, не признавал писателей, которым стал поклоняться в более позднем возрасте. Из всех писателей я признавал целиком одного Чернышевского и частично Тургенева, вернее, одних только «Отцов и детей». Настоящими же моими кумирами были Белинский, Добролюбов, но более этих двух Писарев. Вместе с ним я отвергал «Рудина», вместе с ним считал Онегина пошляком и бездельником.