Тайфун (Собрание рассказов)

При одном из таких воспоминаний у графа де Виль-Кастель родилась тайная мысль: а почему бы и ему, человеку искусства, эстету, писателю, детство свое проведшему в Мальмезоне, где его отец был камергером Жозефины Богарне и ее любовником, почему бы и ему не поискать удачи у этой обольстительницы, добродетель которой очень охотно отдает дань пороку? Ну, вот он и сделал попытку на маскараде у министра иностранных дел и сразу же потерпел полное поражение. Презрительным движением губ графиня Кастильоне как бы сказала ему:
— Вас, сударь, мои мятежники в виду не имели.
IV
После острой неудачи вполне естественна потребность в утешении или хотя бы попытка заполнить щемящую пустоту.
Граф де Виль-Кастель, съежившись от обиды, отошел в сторону, почти что в угол и, окинув унылым взглядом пеструю веселящуюся толпу, ощутил пламенеющее желание вознаградить себя какой-нибудь победой, хотя бы самой маленькой, чтобы задержать наплывавшее отчаяние.
Так он простоял час, хмурый и злой. Может быть, даже больше, чем час. Во всяком случае, это время показалось ему нестерпимо длительным. Он уже хотел было незаметно пробраться к выходу и уехать домой, как вдруг увидел маркизу да Пайва. Его встревоженное сердце предвкусило удачу, и он плотоядно улыбнулся.
«Сейчас мне нужно, чтобы в ушах прозвучал победный марш», — сказал он самому себе и уверенно направился к маркизе.
В одном он безусловно не ошибся. Маркиза блуждала без спутника, и появление графа было ей приятно. Она радостно улыбнулась ему, как хорошему старому знакомому, и сразу засыпала его расспросами о лицах, которые проходили мимо нее и которых по фамилии она не знала.
Маркиза да Пайва не знала многих, но зато ее знали все, потому что она считалась королевой кокоток, бесцеремоннейшей из женщин той эпохи длительного карнавала, когда все торопились богатеть и наслаждаться. Ее непомерная жадность к деньгам равнялась цинизму ее выходок, и вся ее жизнь была двойной оргией — расчетливости и бесстыдства — между постелью и банковским сейфом. Недаром про нее говорили, что рот ее создан не для поцелуев, а для биржевых секретов.
Но тем не менее, мужчины к ней тянулись длинными вереницами и охотно раскрывали перед ней свои кошельки.
В Париж она прибыла искать счастья из какого-то маленького русско-польского местечка и очень быстро сообразила, что лозунг времени — открытый беззастенчивый цинизм и что бесстыдство котируется неизмеримо выше скромности. И она стала щеголять бесстыдством. Она переходила из рук в руки на виду у всех, как дверная ручка общественной уборной. Прогрессировавшие гонорары за ее ласки порождали у одних зависть, у других удивление, а у всех вместе ее популярность. К тридцати пяти годам она была достаточно богата, у нее было немало драгоценностей, а архитектор Манжен уже приступал к постройке пышного особняка для нее на Елисейских полях, смета которого превышала 1 1/2 миллиона. Единственное, чего ей не хватало, это официального положения в обществе, причем она это чувствовала не в отвлеченности тщеславия, а прямо физически, потому что ее не один раз просто за руку выпроваживали с маскарадов и балов, как зарегистрированную потаскушку без роду-племени. Она стала искать социального прикрытия и, конечно, нашла его в титуле одного португальского маркиза, кузена португальского посланника. Короче говоря, она его женила на себе. Но это делали многие и до нее. Она же поступила в соответствии с цинизмом эпохи. Наутро после первой брачной ночи, то есть первой ночи, за которую ей не было уплачено, за первым же завтраком она сказала своему счастливому супругу:
— Вы меня желали, маркиз, и вы этого добились. Я вас тоже хотела и тоже этого добилась. Не знаю, что вы собираетесь делать дальше, но, что касается меня, то я сегодня же возвращаюсь к своей прежней профессии. Надеюсь, вы похвалите меня за мое постоянство.
Португалец огорченно уехал на родину, но зато оставил ей свой титул, который, понятно, открыл перед ней много парадных подъездов. А все-таки публично ее сторонились. Боялись, что эта развязная блудница, чего доброго, вдруг перешагнет даже через те неприличия, которыми щеголяла та разнузданная эпоха.
Вот отчего, направляясь к маркизе да Пайва, граф де Виль-Кастель заранее знал, что его общество будет ей приятно, как защита от косых и презрительных взглядов.
VI
— А вы знаете, маркиза, — сказал граф, беря у нее из рук кружевной веер, — я ведь ваш старый поклонник.
Она искренне удивилась.
— Вы? Никогда я этого не замечала. Никогда. Но если это так, то должна вам сказать, что вы держали себя поразительно скромно. Как юноша.
— Скромность была моим стратегическим приемом.
— Не понимаю.
— Я рассчитывал, что вы будете тронуты и вознаградите меня за эту скромность.
— Неглупо, — сказала маркиза. — Но неужели до вас не дошли слухи, что я чудовищно жадна к деньгам и что мое общество обходится слишком дорого?
— Да, я это слышал.
— И тем не менее…
— И тем не менее я верил в вашу щедрость. Ведь и злодеев не бывает стопроцентных. Даже и они иной раз способны на великодушие. А тем более женщина. Не правда ли?
Она лукаво посмотрела на него и сказала:
— Вы, кажется, хотите расплатиться словами. Нет, я на это не поддамся. И, кроме того, у меня имеются принципы.
— Принципы?
— Да. Я считаю, что бесплатным люди не дорожат. Люди ценят только то, что стоит дорого.
— Но для нищего студента и один ливр большие деньги, маркиза.
— Верно. Поэтому с нищего студента я бы взяла один ливр.
— А с меня, милая маркиза?
— С вас? Я думаю, ваши доходы не превышают тридцати тысяч. И, следовательно, 10 тысяч для вас большая сумма. Не так ли?
— Безусловно.
— В таком случае, принесите мне завтра десять тысяч, и я ваша.
Он церемонно поклонился. Ему, искавшему ободряющей победы после неудачи у Кастильоне, — покупать любовь у кокотки? Это было унизительно для эстета, писателя и человека искусства.
— А чтобы вы не думали, что я такая мелочная, — продолжала маркиза, — ибо десять тысяч ливров для меня действительно пустяки, я на ваших же глазах сожгу эти деньги. Идет?
И прежде, чем он успел ей что-нибудь сказать, она вдруг щелкнула пальцами и задорно объявила:
— И пока деньги будут гореть, я ваша. Но не дольше. Слышите?
VII
Люди, жизнь которых представляет собой скучную повесть без фабулы, любят заглядывать в чужие окна. Это проявляется либо в том, что они безостановочно читают романы, либо в том, что они интересуются сплетнями.
Вся жизнь графа де Виль-Кастеля была без фабулы. Поэтому его занимали чужие похождения, и он педантично заносил их в свои мемуары, и вдруг случай посылал ему самому необыкновенное приключение. Неужели же равнодушно пройти мимо него? И неужели предоставить ему свободное течение — так, как он сам развернется? Не осложнить ли его утонченностью? Не внести ли в него что-нибудь свое, занимательное, забавное, чтобы было о чем вспомнить из собственной жизни?
Он долго размышлял над завтрашним визитом и наконец придумал. Заснул он с хитрой улыбкой. На другой день он явился в назначенное время. Маркиза да Пайва встретила его не столько радушно, сколько деловито. Он молча протянул ей десять бумажек по тысяче франков и выжидающе посмотрел на нее. Таинственно улыбаясь, но опять-таки деловито, она разложила деньги в ряд на мраморном столике и тут же поставила зажженную свечу.
— Я боялась, что вы принесете мелкие купюры, — насмешливо сказала она.
— Я бы охотно это сделал, маркиза, — ответил де Виль-Кастель. — Но, к сожалению, эта прекрасная идея не пришла мне в голову.
— Вы не предусмотрительный любовник, — продолжала маркиза.
— Об этом рано судить, сударыня.
Маркиза удивленно и скептически посмотрела на него. Но он не спешил пояснить свои слова, и маркиза только впоследствии поняла, что он оказался гораздо предусмотрительнее, чем она думала.