Тайфун (Собрание рассказов)

Так обстоит дело с находящимся здесь европейцем (сомалийцы этот кошмар переносят легче), который ни на одну минуту не может забыть об угрожающей ему опасности от маленьких, не всегда видимых бестий. Целые дни, чем бы вы ни занимались, вы беспрерывно должны быть настороже, и мысли ваши то и дело перебиваются страхом, что москит снабдит вас малярией или что какая-то тварь забралась в рукав, за воротник или в ухо. Право, нужен талант Эдгара По, чтобы описать эти страхи, мучения и бессильную ярость, особенно в ночные часы, — а не мое слабое перо. Так, повторяю, обстоит дело с человеком, попавшим в это адское место, не предусмотренное Данте с его девятью кругами ада. Но, как известно, человека сопровождают обычно предметы, без которых он никак не может обойтись, и чем культурнее он, тем больше предметов при нем находится. В неблаговолении к человеку здешняя природа направила свое жало не только против него лично, но и против его вещей. И безукоризненным орудием этого неблаговоления являются термиты, огромные серые муравьи с крепкими жвалами, работающими неустанно. Термиты пожирают все. Хлеб, мясо, сапоги, солдатские ранцы, ремни, палатки, платяные щетки и даже деревянные ящики, в которых лежат патроны.
Термиты ползут миллионными полчищами, и ни дым, ни вода, ни сера их не останавливают. Говорят, что их устрашает только лизол — по крайней мере, итальянские солдаты отчасти с этой целью им снабжены. Но я не верю в могущество лизола. Я думаю, что единственное средство против термитов — это цианистый калий, да и то надо травить каждого термита в отдельности. Когда утром вы видите, что сделали эти омерзительные гадины за одну только ночь — съеден весь провиант, вместе с ящиком, вместе с палаткой, вместе с шестами, веревками и ремнями — у вас от бессилия опускаются руки.
В Джибути мне рассказывали о следующем случае (тогда, скажу откровенно, я этому не поверил). Однажды везли в Аддис-Абебу по железной дороге рояль. По какой-то причине, кажется, из-за порчи товарного вагона, пришлось этот рояль в пути перегрузить в соседний вагон. С непривычки грузчики возились с перегрузкой очень долго и в конце концов, ввиду наступивших сумерек, рояль оставили у полотна дороги, чтобы переноску закончить на другой день. И когда грузчики утром подошли к роялю, — его не оказалось. Термиты съели его целиком! Даже клавиши и струны! Осталось только несколько винтов и медные педали.
Что там пулеметы, танки и пушки по сравнению с этими все уничтожающими полчищами, которые вдобавок безнаказанно затем удаляются! И я должен признаться, что совершенно не представляю себе, как могут все это переносить итальянские солдаты, которым ведь еще надо бороться с абиссинцами. Недаром один из абиссинских полководцев заявил:
«Против итальянцев у нас имеются верные союзники — болезни и насекомые. И итальянцам понадобится гораздо больше медикаментов, чем снарядов».
Это сущая правда.
Письмо четвертое
…Последнее мое письмо было написано шесть дней назад. За это время я успел заметно похудеть, от бессонных ночей вспухли веки, потому что из-за неустанной борьбы с насекомыми приходится жертвовать сном. Нервы, естественно, пришли в полное расстройство. Зуд не утихает ни на одну минуту. Ходишь и чешешься. Отдаешь распоряжение — и чешешься. Лежишь на койке и яростно скребешь то ногу, то спину. Вот сейчас, когда я сижу и пишу это письмо, левая рука беспрестанно обшаривает все тело, покрытое струпьями. В таком же состоянии находятся и мои солдаты.
Мне очень стыдно признаться, но я страстно мечтаю о возвращении в Джибути и при каждом телефонном звонке стремглав бросаюсь к аппарату с тайной надеждой, что услышу из полковой канцелярии приказ немедленно вернуться. Джибути, Джибути! Если у вас еще сохранилось мое первое письмо, в котором я не жалею презрительных слов по адресу собравшихся там авантюристов, — пожалуйста, уничтожьте его. Беру обратно все свои злые слова. Какого бы низкого уровня ни были эти хищники, спекулянты и современные конкистадоры, но в их обществе я все же оставался мыслящим человеком, и никто из них не причинял ущерба моему внутреннему миру, не говоря уже о том, что никто меня не кусал и не угрожал смертью. Мало того, в Джибути я не чувствовал себя бессильным. Здесь же я больное, беспомощное животное с очень примитивными мыслями и желаниями, которые исчерпываются ничтожным циклом ребяческих силлогизмов. Другими словами, здесь я не Homo sapiens. К тому же, я полон страха, который не покидает меня ни на одну секунду.
Люди, двадцать лет назад сражавшиеся на Марне, беспрестанно видели рядом с собой смерть и вряд ли надеялись уцелеть. Но каждый из них, несомненно, испытывал некоторое удовлетворение, направляя в сторону неприятеля пулю или пушечный снаряд. Он боролся с врагом на равных основаниях с ним. Оружие было одинаково — у тех и у других. Силы — также. Решающую роль играла сила умственная — сообразительность, догадка, дальновидность, расчет. Здесь же я чувствую себя среди миллионов каннибалов, в данном случае крошечных и не всегда видимых, которые привязали меня к дереву и точат ножи, чтобы начать потрошить меня. При чем здесь мой интеллект, моя логика, моя сообразительность! И даже револьвер и ружье нисколько не могут мне помочь. Джибути, во что бы то ни стало Джибути!
Пусть я там снова окажусь в обществе жадных и циничных хищников, в поте лица добывающих хлеб из чужого кармана. Пусть меня снова будут развлекать потрепанные герлс, вызывающие в памяти рисунки Бердслея и Фелисьена Ропса. Пусть! Но зато я буду в обществе людей, с которыми в случае чего как-никак можно бороться, столковаться и которых можно убеждать. На худой конец, можно просто уйти от них либо в себя, либо в свою работу. Проще говоря, я хочу к человеку, к минимуму цивилизации, достаточно с меня омерзительных насекомых, низводящих вашего покорного слугу до уровня вшивой человекообразной обезьяны. Джибути!
Сейчас это стало у меня навязчивой идеей, и я боюсь, что нервы мои не выдержат.
Письмо пятое
…Это письмо я пишу вам из госпиталя в Джибути, куда меня отвезли из-за больной ноги, которую ужалила стоножка. К счастью, мне вовремя сделали впрыскивание, и опасность ампутации миновала. Боли, правда, дают еще себя чувствовать, но опухоль уменьшается с каждым днем, и я полон бодрости, пожалуй, даже счастья. Я — среди людей…
  
Через пятнадцать лет
 
В 1931 г. житель города Риги, инженер Константин Иванович Климов, по причинам личного свойства, из которых главная была душевная усталость, вместе с женой покинул Европу и поселился на одном из крохотных и необитаемых островков Меланейского архипелага в Австралии. Здесь в искании покоя в течение пятнадцати лет он жил, уподобившись Робинзону, простой трудовой жизнью, вытравив в себе злобные инстинкты, порождаемые сложностями культуры, и научился со спокойным упорством бесхитростно бороться за маленькие достижения. Кроме жены, за это время он не видел ни одного человека, и до него не дошла ни одна весть от оставленного им человечества.
Случайно найденный им золотой самородок вызвал в нем непреодолимое искушение снова съездить в Европу и посмотреть, к чему она пришла за пятнадцать лет своей напряженно-суетной жизни. На простой лодке он добрался до ближайшего населенного места Гата, обменял там самородок на деньги и затем на аэроплане полетел сначала в Сингапур, затем в Калькутту и Каир, а оттуда в Вену. Здесь он хотел было остановиться, но его неудержимо потянуло на родину, в Ригу. Отсюда он написал письмо в Гату, куда должна была за ним явиться жена.
С разрешения К. И. Климова я печатаю это письмо, удалив из него строки чисто личного свойства и слегка подправив его устаревший стиль.
Считаю также необходимым указать, что это письмо является по счету вторым, так как г. Климов уже из Вены поспешил поделиться с женой своими первыми впечатлениями.