Умница для авантюриста (СИ)
— Ты ничего не понимаешь, Эренифация Пайн, — процедил он сквозь зубы, — и было бы прекрасно, если бы ты хоть иногда пыталась быть тактичной.
Ему таки удалось вывести меня из равновесия. Правда, я и так балансировала на самом краю. Поэтому он подтолкнул — я рухнула. Вспыхнула, как сверхновая звезда, и, совсем потеряв голову от ярости, влепила Эдди пощёчину.
Хлясь! — звук был такой, что гулким эхом покатился по полупустому гаражу. Эдди дёрнулся и побледнел. Только красная пятерня уродливо выделялась на левой щеке.
Миг — и его пальцы больно впились в мои плечи. Я пискнула и сжалась. А через секунду он меня поцеловал. Жёстко, почти грубо, раня нежные губы.
Я дёрнулась от неожиданности и со всей силы толкнула его в грудь. Он тут же разжал медвежьи объятия и я, рванувшись, чуть не упала. Пятилась задом, оступаясь и не сводя затравленного взгляда с друга.
С друга ли?.. Так далеко в своих ссорах мы ещё ни разу не заходили. Что это было? Вот что?! Передо мной стоял не мой добрый старина Эдди, а незнакомый мужчина с искажённым от ярости лицом.
— Мы не закончили, Эренифация, но ты права: лучше продолжим разговор завтра, — сказал он тихо, и в голосе его клубилась змеями холодная злость.
Я метнулась в сторону, а Эдди буквально вылетел вон, чудом не задев меня плечом. Я смотрела ему вслед и глотала слёзы. Трогала распухшие губы и думала: наверное, так кончается дружба. Было невыносимо больно и грустно. Доподдевались и дошутились.
А ещё я думала о другом поцелуе. И о том, как прикасалась ко рту, стараясь запомнить ощущения навсегда.
Да, Эренифация Пайн, день двадцатидвухлетия явно удался. Браво.
[1] Судьба
Глава 8. Такая разная жизнь
Рени
В дом я пробралась тайком. Долго раздирала спутавшиеся кудряшки, а потом долго нежилась в ванной. Болели тело и душа. Но думать и заново перебирать события не хватало сил.
Я словно отупела. Мысли плавали в голове, как целлулоидные игрушки — лёгкие и неповоротливые. На губе — синий кровоподтёк, на душе — рубец размером с толстую колбасу, которую делает по праздникам миссис Фредкин. Дожилась.
Вниз спустилась тенью. Согрела чаю и долго сидела, обнимая ладонями чашку, вздыхала, пила мелкими глоточками тёрпкий напиток и ждала отца.
Он пришёл под ночь, скользнул по мне отстранённым взглядом и поднялся в свою комнату. А я ещё обижалась на Эдди. Отец не вспомнил. Вообще. И даже за ужином, когда миссис Фредкин попыталась достучаться до него, он махнул раздражённо рукой, приказывая молчать.
Батюшка опять что-то придумывал, поэтому не терпел, чтобы его выдёргивали из внутреннего состояния. Герда неодобрительно поджала пухлые губки, тряхнула кудряшками и открыла рот, чтобы возмутиться.
Я покачала головой. Не надо. Ничего не надо. Уже не важно.
Долго не могла уснуть. Смотрела сухими глазами в потолок и думала. Через пять дней — годовщина смерти мамы. Мне казалось, будь она жива, всё сложилось бы по-другому. И дом не был бы похож на склеп и мастерскую безумного гения одновременно. И о моём дне рождении никто не забывал бы.
Впрочем, мне ли жаловаться? В моей жизни много такого, о чём умные девушки и мечтать не смеют. Поэтому, успокоившись, я всё же уснула, крепко прижав подушку к груди.
Снились мне глаза мистера Гесса и радужный кролик Бит. А ещё — яркое солнце, пыльная дорога, странные ушастые лошади. Я мчалась вперёд и смеялась. Рядом, не отставая, ехал мужчина, закутанный в длинный плащ. Лица не разглядеть, но я чувствовала: мне с ним хорошо и спокойно.
* * *Он пришёл ко мне утром — всклокоченный, с покрасневшими глазами. Милый и родной — мой папа.
— Ты простишь меня, Рени?
Он редко, очень редко называл меня так, как мне нравится — кратким, как дыхание, нежным, как ветер, именем — Рени. Знал, наверное, но редко позволял себе проявлять чувства.
— Смотри, что я принёс, — не дал открыть рот и, улыбаясь, протянул бархатную коробочку. — Думаю, тебе понравится. С прошедшим днём рождения, дочь.
Он сам открыл и достал из синей атласной глубины круглые часики на цепочке.
— Часы! Компас! Зеркальце! Увеличительное стекло! — самозабвенно, как мальчишка, выкрикивал папа, выдвигая один предмет за другим.
Я встала с постели, накинула халат и прижала его к себе. Пригладила белоснежные волосы, стоящие нимбом, поправила воротник и поцеловала в высокий умный лоб. Затихла на его груди, слушая, как бьётся большое папино сердце.
Он обнял меня и укачивал, как младенца. Целовал в макушку и прерывисто вздыхал.
— Я не самый лучший отец, ты знаешь, но у меня нет ничего дороже тебя. Самое великое открытие в моей жизни — это ты. И я безмерно горжусь этим.
Он никогда не говорил подобных слов. И слышать его откровения было непривычно, но приятно до слёз.
— Я люблю тебя, папа.
Отец сжал меня до хруста в костях. Мой гениальный белый медведь. Ни у кого нет такого. Как его можно не простить после этого?
Гесс
Всё оказалось проще, чем я думал, уходя от мисс Пайн. Иногда я проделывал подобные вещи. Мой отец учил: «Если ситуация кажется запущенной, отпусти её. Позволь себе идти по наитию, не задумываясь».
Я так и сделал. Выкинул все мысли из головы и шёл, куда глаза глядят. Переставлял ноги, справедливо считая, что куда-нибудь они меня да выведут. Жаль тэма, а точнее, уже Бита, пришлось оставить.
С толстозадым трусливым мерцателем легче искать. Они очень чувствительные и часто предупреждают об опасности. Но Бит решил охранять мисс Рени. Видимо, считал, что я и без него прекрасно обойдусь.
Шёл я недолго. Можно сказать, далеко и отойти не успел. Прошёлся по улочке, пересёк площадь, свернул пару раз и вышел в порт. Море — насупленное и суровое, ворчливое и грязное. Корабли на пристани и много-много людей.
— Эй, заработать хочешь? — толстый мужик в засаленных штанах и плотно сидящем на огромном брюхе жилете смотрел на меня оценивающим взглядом.
Заработать я хотел. Поэтому стал портовым грузчиком. Кто-то там умер не вовремя, а корабль ждать не мог — нуждался, чтобы в его чрево затолкали мешки да ящики.
Работа как работа, и не в моём положении воротить нос. Тем более, что, по сравнению с теми бедолагами, что носили грузы, пыхтя и напрягаясь, я не чувствовал ни малейшего дискомфорта. Игрушки для младенцев — вот что для меня подобная работа.
Я мог бы в одиночку сделать больше и быстрее, если всем отвести глаза и заставить застыть на часик-другой. Но слишком трудоёмко да и не нужно. Поэтому я работал наравне со всеми, а исподтишка ради забавы переставлял грузы в трюмах так, чтобы ублажить собственный эстетический вкус. Люблю порядок и красоту. Тяготею к идеальному совершенству.
Порт мне понравился: какие страсти, сколько эмоций — упивайся и наслаждайся. Мои собратья по труду уставали, а я набирался сил, хотя единственный поцелуй мисс Рени дал куда больше, чем остаток дня, проведённый в бесконечной пёстрой толпе.
Ночлег я нашёл так же быстро, как и работу. Миры, конечно, могут отличаться многим. Но есть вещи, что роднят любые пространства — придорожные или портовые харчевни, таверны или вот как здесь — трактир, где можно и выпить, и закусить, и сплетни собрать, а заодно и комнатушку на ночь снять.
Хозяин трактира напоминал большую снулую рыбу. Унылые усы спускались тонкими стрелками вниз и терялись в грязноватом вороте рубахи; губы, немного вывернутые и крупные, открывались нехотя, словно он ловил ими воздух, а не гундосо цедил слова; серые глаза навыкат и сально прилизанный чубчик делали его ещё больше похожим на скользкое чешуйчатое существо, случайно выброшенное на берег.
Кажется, ничто не могло вывести это неповоротливое сонное чудовище из полудрёмы, но трижды сломанный нос, свёрнутый сильно набок, говорил о наличии некоего спрятанного глубоко темперамента. Вряд ли этот громила позволял безропотно бить себя.