Ягоды бабьего лета
— А уроки она успевает делать? И погулять еще ведь надо.
— Да кого там! На улицу ее не вытащишь. Ей бы все сидеть со своим крючком и спицами. Как бабка сидит — и все вяжет, вяжет. Она даже на дискотеку не ходит. Скажите, а что надо делать? Мне быстрей надо, а то не успею на репетицию.
— Если не успеешь, то иди. Потом как-нибудь придете с Аней.
— Ладно, я пойду. А Анька еще не скоро освободится. До свиданья!
Даша убежала, а на Любу навалилась непонятная тоска. Тишина библиотеки и одиночество давили на нее так сильно, что зазвенело в ушах, а к горлу подступила дурнота. «Еще немного и я задохнусь. Надо на воздух», — решила Люба.
Закрыв библиотеку, она вышла в парк. Шум листвы, сухая теплынь солнечного дня и чистая синева высокого неба успокоили ее, развеяли тоску, и она вдруг направилась в центр города, в знакомый уже универсам.
— Подскажите, девушка, какие нитки подойдут для макраме? — обратилась Люба к молоденькой продавщице.
— Для макраме? Ну, насколько я знаю, для него лучше шелковая тесьма или веревка подойдет. Хотя вот эта толстая искусственная пряжа тоже неплохо смотрится. Она у нас четырех цветов, очень красиво будет в изделии.
— Тогда я возьму четыре разных мотка.
Обогнув парк, Люба прошла по узкой улочке с одноэтажными домами каких-нибудь сто метров, и оказалась у других его ворот, с противоположной стороны от интерната для престарелых. Она вошла в калитку и направилась к зданию, темно-розовые стены которого виднелись сквозь кусты сирени.
На асфальтированной площадке возле крыльца стояли скамейки. На их спинках, упираясь ногами в сиденья, разместилось несколько подростков. Они пили пиво из одной на всех бутылки, передавая ее по очереди друг другу, и хохотали во все горло. Люба, проходя мимо, услышала отборный мат из уст какой-то девчонки. Голос показался ей знакомым. Она оглянулась на веселую компанию и узнала в темноволосой девочке, сидящей к ней спиной, Дашу. Люба приостановилась в нерешительности: подойти к юнцам и прочитать мораль или же поговорить с Дашей наедине потом, например, завтра в библиотеке? Благоразумие победило, и Люба, отложив серьезный разговор на другое время, вошла в здание.
В полутемном вестибюле, переходящем в длинный коридор, было пусто. Люба пошла наугад прямо по коридору. Вдруг одна из дверей распахнулась, из нее выбежала девочка, едва не сбив с ног Любу.
— Ой, я нечаянно!
— Погоди, я хочу спросить тебя!
— ?
— Ты знаешь Аню Перевалову?
— Ага. Она в другом здании.
— А где это? Ты не могла бы проводить меня?
— Пойдемте.
Девочка шла вприпрыжку, размахивая руками и вертя головой. Люба расспрашивала ее о жизни в интернате, и она охотно отвечала. Когда они дошли до корпуса, где жила Аня, Люба отпустила свою провожатую, от души поблагодарив ее и пожелав успехов в учебе, а затем постучала в дверь спальни. Ей не ответили, а может, она не расслышала слабый Анин голосок? Люба приоткрыла дверь и увидела Аню. Девочка сидела на кровати и вязала крючком что-то ажурное из бледно-сиреневого мохера. Она подняла голову, и Любу вновь, как и в первый раз, больно задели бледность и недетская озабоченность Аниного лица.
— Здравствуй, Аня!
— Здравствуйте.
— Ты одна здесь? Остальные, наверное, гуляют?
— Да.
— А я пришла навестить тебя. Не помешаю тебе?
— Нет.
Ее односложные ответы и тихий, невыразительный голос озадачили Любу. Что за этим кроется — просто стеснительность или нежелание впускать в свой мир чужого человека? Люба замешкалась, не зная, с чего начать разговор. А девочка исподлобья, выжидающе смотрела на нее, не выпуская из рук вязания.
— Что ты вяжешь?
— Жилет.
— Рисунок сама придумала?
— Ага.
— Красиво. А я ждала вас с Дашей, думала, придете.
— Мне некогда. Надо успеть к завтрашнему дню.
— Понятно. Это подарок кому-то?
— Угу.
— Ты вяжи, вяжи. Я посмотрю. Я люблю смотреть на рукоделие.
— Нет. Я потом.
— А я, Анечка, тебе тут кое-что принесла, — Люба вынула из пакета мотки пряжи. — Вот, посмотри. Подойдет для макраме?
— Ой, да, подойдет. В самый раз. А вы… Это вам? Вы салфетки хотите?
— Нет, что ты! Мне не надо. Это для тебя. Подарок. Ведь ты недавно занялась макраме? Вот. Это тебе для учебы, для освоения новых узоров.
— Спасибо. — Аня покраснела, опустила глаза, начала теребить угол жилета.
Неожиданно стукнула дверь, и в спальню стремительно вошла крашеная блондинка с грубыми чертами лица. На вид ей было лет сорок-сорок пять.
— Ну что, Анна, дела идут? О! У тебя гости! Добрый день!
— Здравствуйте, — ответила Люба, вставая с кровати.
— Зинаида Егоровна, директор школы-интерната, — представилась блондинка, — а вы, извиняюсь…
— Любовь Антоновна. Я из интерната для престарелых. Мы с Аней в библиотеке познакомились.
— Ну-ну. Я вижу, у тебя тут пряжа какая-то… — она недобро взглянула на Любу. — Смотри, не отвлекайся на постороннее, иначе не успеешь. Мне надо, чтобы завтра в двенадцать все было готово. Я пуговицы принесла. Вот, посмотри.
Она вынула из кармана пакетик с перламутровыми пуговицами в тон к жилету и снова бросила колючий взгляд на Любу:
— Вообще-то к нам в спальни посторонним вход воспрещен. Вам лучше в комнате отдыха побеседовать…
— Извините, я пойду. А ты, Анечка, завтра, в два часа сможешь в библиотеку прийти?
— В два часа сможет, — ответила за Аню директор. — А собственно, что там у вас, в библиотеке — мероприятие какое-то?
— Да, мероприятие.
— Я приду, — робко пообещала Аня.
— До свидания.
— До свидания, — одновременно ответили Аня и директор.
Люба шла к дверям и чувствовала на себе пристальный взгляд Зинаиды Егоровны.
На улице она глубоко вдохнула в себя свежий осенний воздух.
«Чем же пахнет в интернате? Какой-то сложный запах — горелой резины, капустных щей и хлорки, вместе взятых. Да еще шлейф ядовитых директорских духов. Бессовестная, эта Зинаида! Запрягла сироту за будь здоров, словно рабыню Изауру. Наверняка, жилет — не первое и не последнее задание. Они поди тут всем скопом на бедняжку навалились. А она, безответная, пашет день и ночь, считая это в порядке вещей…»
Ее мысли прервал звонок мобильника. Голос Владислава взволнованно спросил:
— Мама, ты где? Я уже возле ворот. Только подъехал.
— Я сейчас, подожди в машине.
Она поспешила в сторону парка. Перейдя спортивную площадку, свернула на тропу, едва заметную под опавшей листвой.
Через пять минут запыхавшаяся Люба открыла дверь джипа.
— Владик, поговорим сначала здесь.
Она села рядом с сыном и перевела дыхание.
— Дело в том, что я представилась родственницей, двоюродной сестрой папы. Так что ты меня не подводи, ладно?
— Но…
— Да, я понимаю. Правда может выплыть в любой момент. Но это не страшно, — она виновато взглянула на сына. — Ну не могла я представиться бывшей женой! Не могла, и все! Больше не будем об этом. Не это главное.
— А что главное?
— А то, что он ничего не помнит. И никого.
— И тебя?
— Да.
Владислав присвистнул, потянулся за пачкой сигарет, закурил.
Они молчали. Люба думала в этот момент: «Возможно, это к лучшему, что сейчас он ничего не помнит. Как бы он отнесся к тому, что сын живет с его женой?»
Мысли Владислава были не так уж далеки от материнских: «Интересно было бы посмотреть на Стеллкину физиономию, когда она узнает об отце. И я, хорош гусь. Дернул меня черт связаться с этой сучкой! Как теперь расхлебывать всю эту кашу? Не знаю. По крайней мере из особняка съеду к себе, на Беговую. А там видно будет…»
— Пойдем, Владик, отнесем вещи. Потом тебе надо познакомиться с Зоей Михайловной. Она замещает директора…
Люба сидела в библиотеке и работала. Руки машинально делали работу, а мысли были там, с мужем и сыном. К ней зашла Зоя Михайловна и, оглянувшись на двух стариков, выбирающих книги, заговорщицки прошептала: