В бурунах
Казаки хохочут, и рыжебородый старик вытаскивает из внутреннего кармана ватной стеганки массивные золотые часы и говорит, приглушая озороватое хвастовство:
— После Ворошилов мне за строительство моста дорогие часы подарил. «Это, — говорит, — тебе на память». Вот тут и написано даже: «Парамону Самсоновичу Куркину от командарма Клима Ворошилова».
— Так ты, Самсоныч, с маршалами даже знакомство имеешь! — смеется чернобородый казак. — Того и гляди, командиром полка тебя поставят…
— Какой из него командир полка! — хмуро отзывается лежащий на бурке сивоусый старик с изможденным лицом. — Теперь, брат, война не та. Тут с клинком на танк не полезешь.
— У нас уже и клинки, наверно, в ножнах поржавели. От самой Кущевки, с лета, не вынимали их из ножен. Все только обороняемся да по щелям отлеживаемся…
Чернобровый казак, сунув ложку за голенище, сердито бросает:
— Чего там клинки! Коней — и то отобрали, а нас на каких-то ишаков посадили.
— Сам ты, парень, не лучше ишака! — ворчит сивоусый. — Запряги кляч в пушку, они и застрянут в песках, а ты тут как хочешь от немца отгрызайся. Они в тебя из пушки палить будут, а ты перед ними на кровном жеребце красуйся…
В другой группе казаков, лежавших на песке поодаль, румяный и пухлый юноша говорит негромко:
— Не иначе как Ага-Батырь брать будем. Я в штабе полка определенный разговор слышал. Так и сказали: генерал, говорят, Ага-Батырь взять хочет.
— Голой рукой его не возьмешь, — возражает кто-то из темноты. — Ты подбрось нам танков да самолетов штук десять, так мы его мигом возьмем.
— С танками и самолетами всякий дурак возьмет. А сейчас танки нужнее под Владикавказом. Слышали, небось, чего там делается…
Поев горячей каши с мясом, я завернулся в бурку и прилег у потухающего костра.
Ветер выл и высвистывал, неся среди бурунов снег и песок, остывающий пепел костров и солому. Чуть слышно ржали лошади, и где-то в темноте рокотали моторы машин. Время от времени в темноте вспыхивали и гасли голубоватые пучки света, — это какой-нибудь растерявшийся шофер включал на секунду автомобильные фары, чтобы найти еле видимые на песке следы и не сбиться с дороги.
Бой начался в три часа ночи, и степь сразу наполнилась грохотом пушечных залпов, беспорядочной трескотней пулеметов, ослепительными вспышками пламени, криками людей и конским ржаньем, короткими, резкими и часто слитными звуками, которые возникают только в бою.
Два спешенных полка Белошниченко должны были, пользуясь ночной темнотой, занять исходные рубежи, расположенные близ самого селения Ага-Батырь, и после десятиминутной артиллерийской подготовки ринуться на штурм.
Штурм был назначен на два часа ночи, но из-за того, что кто-то заблудился в бурунах и не привел вовремя свои спешенные эскадроны, пришлось дожидаться около сорока минут. Кроме того, оказалось, что обозники не сумели доставить к назначенному часу снаряды для дивизиона тяжелых пушек, и это ослабило силу огня.
В три часа расположенные за спиной наступающих батареи открыли огонь по Ага-Батырю. Немцы сперва молчали, но как только полки Белошниченко покинули исходные рубежи и пошли в атаку, то есть побежали по степи, еще не видя противника и стреляя наугад, из Ага-Батыря грохнули вражеские пушки и минометы. Над бурунами пополз тяжелый, пахнущий серой дым. Казаки короткими перебежками, падая в песок и вновь поднимаясь, приближались к Ага-Батырю.
Над окутанным огнем и дымом Ага-Батырем висели на парашютах красновато-желтые ракеты, освещая подступы к селению, из которого немецкие пулеметчики вели прицельный огонь. Откуда-то справа по ракетам ударили счетверенные зенитные пулеметы казаков. Светлозеленые пунктиры трассирующих пуль скрестились вверху, и ракеты, истекая огненными каплями, гасли одна за другой.
— Так их, проклятых! — восторженно кричали в темноте.
— Бей последнюю, а то мешает идти!
— Левее, левее, идол!
В то самое мгновение, когда казаки-зенитчики расстреливали немецкие ракеты, чтобы погрузить степь в темноту и помочь наступающим сойтись с врагом в рукопашном бою, к старшему лейтенанту Жуку прибежал запыхавшийся ординарец и сообщил, что вернулись Сидельников и Коротченко. Оба они, покрытые ссадинами, исцарапанные, в грязных лохмотьях, были доставлены к генералу Селиванову и доложили, что им удалось пробраться на чердак дома, где помещался штаб немецкой дивизии. Они целый день пролежали на чердаке и, наблюдая за штабом, поняли, что немцы ожидают штурма русских и готовятся к отражению атаки.
— У них, товарищ генерал, на каждой улице стоят танки, — заключил взволнованный Сидельников. — Кроме того, все те танки и пушки, которые днем уходили по дороге на Сунженский, ночью возвратились назад и были поставлены западнее Ага-Батыря…
— Идите! — махнул рукой Селиванов. — Мне все ясно!
Вскочив с табурета, он забегал по хибарке, нахохленный и сердитый, побледневший от гнева. Да, генерал Фельми перехитрил его. Он, как видно, понял привычки генерала Селиванова и догадался, что генерал Селиванов не станет отступать, а полезет на Ага-Батырь!
Приложив горячую ладонь к обледенелому окошечку, Селиванов прислушался. Бой бушевал во-всю. Но это был проигранный бой, заранее обреченный на полную неудачу.
Сунув руки в карманы, Селиванов постоял у окна, докурил папиросу, швырнул в угол окурок и яростно завертел ручку телефона.
— Двадцать первого! — закричал он хрипло. — Двадцать первый? Это я, девятый. Вот что, Кузьма Романович, кончайте! Сейчас же окопайтесь и приготовьтесь к немедленному отражению танковых атак противника. Сегодня наша карта бита.
Он рывком накинул на себя шинель, схватил стэк и кинулся к выходу, чуть не сбив начальника артснабжения, медлительного подполковника с сонными глазами.
— В-вы! С-соня! — заикаясь от бешенства, прохрипел Селиванов. — Если вы еще раз подведете меня со снарядами, я вас расстреляю…
Вскочив в стоявший у порога «штейер», он кинул нажавшему на стартер Зое:
— К Белошниченко! Скорее!
* * *Командир африканского корпуса генерал Фельми действительно предусмотрел возможность нападения казаков на Ага-Батырь. Лишь после того, как был отражен ночной штурм Белошниченко, Фельми стал готовиться к наступлению на правый фланг донцов, будучи на этот раз уверенным, что Селиванов на Ага-Батырь теперь не полезет.
Однако для более точного определения планов Селиванова генерал Фельми послал в разведку крупный отряд на танках и броневиках. В дневнике одного из участников этой немецкой разведывательной операции штурмшарфюрера Иоганна Эрле так описывается продвижение отряда:
«…День клонится к вечеру. Вскоре должна наступить темнота. Вдруг показалась деревня— наша предельная цель. Дело может оказаться серьезным! Танки осторожно приближаются к деревне. За ними так же осторожно продвигаются бронемашины. Первые удары из орудий бронемашин потрясают воздух.
Бой продолжался недолго. Наше задание выполнено: мы наконец столкнулись с противником и знаем, какой силой он располагает. Вся деревня кишит казаками. Большевики прикрыли окраину деревни сильнейшими орудиями, и вскоре над нашими головами засвистело, застрочило: самый удобный момент, чтобы повернуть и исчезнуть. Ночь скрывает нас от противника. Теперь мы можем остановиться, чтобы подсчитать наши потери».
С этим Иоганном Эрле мне пришлось познакомиться несколько позже — и притом в обстановке, явно для него неблагоприятной. Стоя навытяжку у дверей овечьей кошары, он медленно рассказывал о дислокации корпуса «F» и, закончив показания, протянул Олегу Жуку черную книжку-дневник…
По данным разведки генерал Фельми понял, что казаки готовятся к круговой обороне и что, следовательно, теперь можно перейти к выполнению второй задачи, поставленной высшим командованием, то есть перебросить все танки и пушки на свой левый фланг, обрушиться на правое крыло казаков и разгромить их.
Связавшись с Фельми по радио, командующий 8-м авиационным корпусом генерал Мартин Фибих дал слово, что в ближайшие три дня все железнодорожные пути подвоза в районе действий донских казаков будут уничтожены. Теперь Фельми не сомневался, что казаки, лишенные боеприпасов и хлеба, вынуждены будут сдаться.