Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ)

— Господи, Боже, — не оставь нас милостью своей, — перекрестилась madame Ракитина. — Вразуми дитя глупое.
Mademoiselle Ракитина бросилась к окну, распахнув обе рамы, перегнулась через подоконник. И хоть казалось, что невысоко, однако ж, прыгнуть прямо в колючие розовые кусты у Марьи духа не хватило. Она вернулась к дверям. Умоляла, угрожала, колотила по ним, что было сил, но всё напрасно. Её крики и ругательства до самого полудня разносились по дому.
После завтрака в усадьбу Ракитиным потянулись любопытствующие, под предлогом справиться о самочувствии Марьи Филипповны. Елена Андреевна велела всем говорить, что они нынче не принимают, а сама, сидя в гостиной при закрытых портьерах, сгорала от стыда, прислушиваясь к тому шуму и крику, что подняла Марья. Наконец, всё утихло. Поднявшись наверх, Елена Андреевна нашла дочь сидящей на полу посреди своей спальни со стопкой писем в руках. Слёзы катились по её лицу, глаза припухли и покраснели, бледное лицо пошло красными пятнами.
— Что это? — приблизилась к девушке, брезгливо кивнув на кипу писем в её руках Елена Андреевна. — Это его письма? Его? Соколинского? — нагнувшись, она выхватила их из рук Марьи.
— Мама, отдайте, — потянулась она за ними, падая на пол. — Христа ради, отдайте.
Елена Андреевна развернула первое попавшееся и, шевеля губами, принялась читать.
— Мерзавка! В моём доме! С чужим женихом! О, как могла?! Как могла?! — принялась она рвать письма, осыпая дочь клочками бумаги.
— Барыня, — показался в открытых дверях Никитка, — там офицер приехал, барышню спрашивает.
Марья поднялась и, не оглядываясь на мать, бегом кинулась к дверям. Проскочив мимо, ошеломлённого лакея, она босиком сбежала по лестнице и ворвалась в гостиную. Корнет Левицкий расхаживал по комнате, заложив руки за спину. При её появлении Левицкий остановился во все глаза глядя на заплаканную девушку.
— Марья Филипповна, — кашлянул он, стараясь скрыть смущение, — я полагаю, вы должны знать, чем всё кончилось. Карташевский ранен, его увезли в Можайск.
— Мишель… Что с ним? — позабыв о приличиях, ухватила она корнета за рукав его мундира.
— Убит, — отвёл глаза Левицкий. — Простите, я должен идти, — принялся отцеплять он её скрюченные пальцы от рукава.
— Как убит? — прошептала Марья, оседая на пол.
Левицкий подхватил её и, растерявшись, замер, вглядываясь в бледное лицо девушки, лежащей в его руках. При дневном свете она уже не казалась ему столь прекрасной, какой была вчера. За одну ночь Марья Филипповна весьма подурнела. В двери вошла Елена Андреевна и, сделав знак лакею забрать дочь из рук Левицкого, повернулась к корнету:
— Вы сказали то, что должны были, а теперь уходите. Прошу вас, — добавила она, дабы смягчить тон, которым обращалась к нему.
— Всего доброго, madame, — поклонился Левицкий и лишь на мгновение задержался в дверях, бросив быстрый взгляд в спину лакею, уносившему Марью Филипповну вверх по лестнице.
После отъезда Левицкого в усадьбе воцарилась тишина. Марью Филипповну при помощи нюхательной соли привели в себя. Настасья хотела было убрать обрывки писем, но Марья запретила ей прикасаться к ним. Из всей внушительной пачки уцелело только два, с которыми Елена Андреевна не успела расправиться по причине приезда корнета. Их mademoiselle Ракитина подобрала и спрятала в комоде под стопкой нижнего белья. После того, она вернулась в постель, где и лежала почти до самого вечера, уткнувшись лицом в подушку, не отвечая никому. Марье казалось, что всё её существо затопило болью и отчаянием, от которых негде было укрыться. Боль эта была невыносима, и справиться с ней не было никакой возможности, можно было только лежать, не шевелясь и закусив уголок подушки, чтобы заглушить в себе тот вой, что так и рвался из груди. Она не желала ни понять, ни принять той ужасающей истины, что несли в себе слова Левицкого.
Поздно вечером, когда совсем стемнело, домой пожаловал Сергей Филиппович. Через растворённое настежь окно Марья слышала стук колёс экипажа, разговоры, что велись у крыльца дома, но сил подняться и встретить брата совершенно не осталось. Спустя полчаса Ракитин поднялся на второй этаж и постучал в двери спальни сестры. Не получив ответа, Сергей толкнул двери и вошёл. Марья даже не повернулась к нему. С тяжёлым вздохом Серж присел на кровать и провёл ладонью по растрёпанным, спутанным кудрям.
— Мари, ну полно убиваться. Что казнить себя, коли уже ничего не поправить? — тихо заговорил он.
— Уходи, Серж, — глухо отвечала Марья, по-прежнему не поворачивая к нему головы.
Сергей Филиппович положил руки на плечи сестры и силой развернул её к себе лицом, ужасаясь тому, что сделалось с ней, тому, что разглядел в её глазах. Обняв его за шею, Марья спрятала лицо на его плече, худенькие плечи её затряслись от рыданий:
— Какие же мы с тобой бестолковые, Серёжа, — судорожно вздыхая, прошептала она.
— Будет, Мари, — гладил он её по спине, утешая, как мог. — Завтра поутру поеду к Урусову. После того, что он сделал, он должен…
— Нет-нет, Серёжа, — горячо зашептала Марья, отстранившись от брата и глядя ему в глаза испуганным взглядом. — Он страшный человек. Я не хочу… Я не могу… Я боюсь его, — закрыла она лицо руками.
Сергей Филиппович тяжело вздохнул:
— Дела вынудили меня задержаться в Москве. Коли бы не это, на месте Мишеля был бы я, — покаянно прошептал он. — Выходит, я Соколинского благодарить должен, что он вступился за тебя. Но к чему эта глупая дуэль? Ведь теперь ничего нельзя поправить. Ничего нельзя скрыть.
— И хорошо, что тебя не было, — отняла руки от лица Марья. — Хорошо, Серёжа.
— Тебе надобно… — оглядел он её помятое платье, растрёпанные волосы жалостливым и вместе с тем брезгливым взглядом.
— Пусть Настя ко мне придёт, — встала с кровати Марья Филипповна. — А ты ступай, Серёжа. После поговорим.
Наутро mademoiselle Ракитина спустилась в столовую умытая, гладко причёсанная в чёрном платье, что носила во времена траура по отцу. Она почти ничего не ела, сидя за столом с опущенной головой. Елена Андреевна не смотрела в её сторону, предпочитая делать вид, что дочери нет в комнате. Серж тоже не стал ничего говорить, замечая подавленное состояние сестры.
После трапезы брат и сестра вышли в парк. Прячась от солнца под раскрытым зонтиком, Марья медленно брела по аллее.
— Я не знаю, как мне быть, Серёжа, — заговорила она. — Я всю ночь думала, и придумала, что мне лучше удалиться от мирской жизни. Да, так будет лучше, — словно убеждая саму себя, — продолжила она.
— Не говори вздор, — возразил Ракитин. — Мы уедем.
— В Москву? — грустно улыбнулась Марья Филипповна. — Злые языки и косые взгляды и там меня найдут.
— В Петербург, — взял сестру за руку Сергей и увлёк к парковой скамейке. — Мне удалось получить назначение в Главный штаб адъютантом к Чернышёву.
Марья недоверчиво покачала головой глядя на брата. Представить его на военной службе у неё никак не получалось, но почему-то подумалось, что мундир ему будет очень даже к лицу.
— Но где мы станем жить? — робко и вместе с тем жалостливо поинтересовалась она.
— У Калитина есть дом в столице. Разве не помнишь? — удивился он. — Мы были там лет десять тому назад.
— Но позволит ли дядюшка? — усомнилась Марья.
— Не знаю, — потёр ладонями виски Ракитин. — Я попрошу, а там видно будет.
Калитин сам приехал в Ракитино после полудня. До Василия Андреевича дошли слухи и о скандале, случившемся на именинах княжны Урусовой, и о дуэли, и об участии Марьи во всей этой ужасной истории. Сказать, что Калитин был зол, не сказать ничего. Его гнев первым делом обрушился на сестру, которую он назвал глупой курицей, не видящей дальше собственного носа.
— Как можно было не видеть!? Как?! — громко кричал он в кабинете, так что было слышно и за пределами комнаты. — Она ж у тебя под носом амуры с этим щеголем крутила!
Елена Андреевна плакала, что-то пыталась говорить в своё оправдание, но Василий Андреевич, пребывал в том состоянии, когда не желал слушать никаких объяснений и оправданий. Ему надобно было выплеснуть свой гнев, чтобы уже после, успокоившись, подумать о том, как решить проблему.