Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ)

— Мари? — искренне изумился он её появлению в своём доме.
Губы Ильи Сергеевича дрогнули в улыбке при виде её наряда.
— Позвольте предложить вам шампанского, — шагнул он к столу и, взяв со стола наполненный до краёв фужер, протянул ей.
— Княжна Гагарина — моя подруга, — оправдываясь, кивнула Марья на весёлого казачка.
— Я рад вас видеть, — взял её под руку Урусов, отводя в сторону от остальной компании к глубокой нише французского окна. — Вы знакомы с графом? — бросил он быстрый взгляд на Ефимовского.
— Немного. Нас князь Анненков познакомил, — опустила ресницы Марья. — Борис — жених Ирины, — зачем-то сочла нужным уточнить она.
В жарко натопленной гостиной в шубе становилось очень жарко, передав бокал с шампанским Урусову, Марья распахнула её и стащила с головы шаль. Поставив недопитое шампанское на поднос подошедшего лакея, князь заботливым жестом поправил сползающую с плеч mademoiselle Ракитиной шаль.
Произнеся все приличествующие случаю слова приветствия и поздравлений, Андрей беспокойным взглядом окинул гостиную. Марья Филипповна мирно беседовала с князем Урусовым в некотором отдалении от остальных. Он видел, как взметнулась рука князя, придерживая падающую шаль, и в этом жесте было столько интимности, как и во взглядах, которыми обменялись старые знакомые.
— Боже! Как у неё хватило ума явиться сюда? — прошипела Наталья, глядя на Марью Филипповну.
Лицо княжны пошло красными пятнами от едва сдерживаемой ярости. Не будь гостиная полна людей, она бы не колеблясь, вцепилась в роскошные русые локоны бывшей соперницы. О, как ей хотелось в сей же миг ударить её, расцарапать ногтями безупречно красивое лицо.
— Вы разве не знаете, что это она погубила Мишеля? — повернулась она к Ефимовскому, пылая негодованием.
— Знаю, — успокаивающим жестом дотронулся до руки Натальи Андрей. — Но здесь она ваша гостья, не следует забывать о том.
Однако то, что Илья Сергеевич вёл столь долгую задушевную беседу с mademoiselle Ракитиной, Ефимовскому не понравилось. Разыскав глазами Бориса, Андрей взглядом указал на выход из гостиной, предлагая ехать дальше. Анненков кивнул в ответ и стал громогласно прощаться с хозяевами.
Марья выдохнула с облегчением и с лёгкой радостной улыбкой поспешила повязать шаль на голову и запахнуть шубу.
— Мари, могу я нанести вам визит? — остановил её Урусов в дверях гостиной.
Ефимовский, шедший позади князя, застыл, услышав его вопрос.
Марья отрицательно качнула головой:
— Ни к чему, ваше сиятельство, — вытащила она пальцы из его руки.
Не до конца отдавая себе отчёт в том, что делает, повинуясь какой-то сиюминутной прихоти, Андрей шагнул к mademoiselle Ракитиной и обнял её за плечи на глазах у всех, заявляя свои права на неё этим вроде бы совсем невинным жестом.
Взгляд Урусова скользнул по лицу графа, губы искривились в понимающей усмешке и, махнув рукой, с видом, что, мол, мне всё известно, Илья Сергеевич отступил в сторону, освобождая дорогу.
Высыпав на улицу, компания вновь расселась по тройкам, и шумный поезд тронулся дальше. Ни Ефимовский, ни Марья не словом не обмолвились об Урусовых. Ехали в полном молчании. Граф более не обнимал её и не делал попыток приблизиться.
По дороге ещё несколько раз останавливались, заходили в дома, где их радушно встречали и угощали. После полуночи Марья стала замечать, что многие из их компании уже находятся изрядно под хмельком. На довольных и весёлых лицах проступали следы усталости. У неё у самой кружилась голова от выпитого вина и шампанского. За обедом она толком не ела, а катаясь с ряжеными по столице, больше пила, чем закусывала.
Сначала повезли домой княжну Ирину. На крыльце особняка Гагариных Анненков долго прощался с ней и, наконец, запечатлев на губах девушки поцелуй, отпустил её. По дороге к Английской набережной то один, то другой покидали их и, при въезде на знакомую улицу из четырёх троек оставалась только одна. Марья, устроившись между князем Анненковым и Ефимовским, провалилась в хмельную дрёму, положив голову на плечо Андрея. Друзья говорили вполголоса, дабы не потревожить её.
Ямщик лихо завернул во двор Калитиных и остановил тройку.
— Приехали, ma cherie, — дотронулся до её щеки Ефимовский.
Марья сонно моргнула и открыла глаза. Анненков выбрался из саней, потянулся, высокая шапка свалилась с его белокурой головы.
— Идёмте, Мари, — протянул он ей руку. — Я обязан вернуть вас в целости и сохранности.
— Погоди! — остановил его Андрей.
Взявшись за воротник её шубы, Ефимовский приблизил к себе лицо девушки и поцеловал в губы. Анненков, посмеиваясь, отвернулся.
— Ступайте, Марья Филипповна, — отпустил её Андрей. — Покойной вам ночи.
— И вам, ваше сиятельство, — путаясь в подоле шубы, выбралась из саней Марья и дотронулась пальцами до припухших губ.
Князь Борис проводил её до двери, передал с рук на руки дворецкому и, легко сбежав по ступеням, запрыгнул в сани, смешно подобрав полы боярской шубы. Ямщик повернул к дому Ефимовского.
— Да ты никак передумал? — лукаво подмигнул другу Борис. — Неужели готов таки проститься с холостяцкой вольницей?
Андрей тяжело вздохнул и покачал головой.
— Считай это временным помешательством.
— Ой, ли? — рассмеялся Анненков. — Я тоже так думал. И что ты думаешь теперь? Я женюсь, Андрей! — воскликнул он, поднимаясь в санях.
Ефимовский дёрнул его за руку, усаживая обратно, дабы Борис не выпал на полном ходу из тройки. Высадив Андрея у его дома, Анненков отправился к себе.
После шумного веселья, громкого смеха и разговоров тишина его спальни показалась Ефимовскому оглушающей. Камердинер помогал ему раздеваться, а Андрей, рассеянно глядя в окно, за которым посветлело оттого, что снова пошёл снег, придавался воспоминаниям уходящей ночи. Нынче он наделал немало глупостей, начиная с обжигающих поцелуев, коими он обменивался с Марьей Филипповной и заканчивая демонстрацией князю Урусову своего к ней отношения. Он сам себе не мог объяснить, отчего вёл себя столь неосмотрительно, зачем ему понадобилось совершать поступки, влекущие за собой определённые обязательства. Конечно, можно было списать всё на сочельник, на пьяное буйное веселье, но он-то не был пьян и вполне отдавал себе отчёт в совершаемых действиях. Но более всего его озадачило поведение mademoiselle Ракитиной. Она не противилась ему, не оттолкнула, не влепила ему пощёчину и в тоже время любезничала с князем.
"Марья Филипповна многим вскружила голову. Девица бесспорно хороша, но её папеньке стоило бы больше уделять внимания её воспитанию", — вспомнились ему слова князя. Всё было так. И он всего лишь очередной болван в её коллекции. Но, нет, он вовсе не собирается становиться ещё одним трофеем. Эта ночь пройдёт, пройдёт и это сумасшествие, что вскружило ему голову в сочельник.
Повалившись в постель, Андрей ещё долго лежал без сна, против воли вспоминая сладость поцелуев, тонкий девичий стан под своими руками. Не было смысла отрицать очевидное, он влюблён, он желает её, как умирающий от жажды желает напиться из прохладного источника. Она стала для него таким источником, только она может утолить его желание, его жажду.
— Fatale passion! (Роковая страсть!), — прошептал он вслух и рассмеялся сам себе.
Но смех вышел горьким, злым. Ефимовский перевернулся на живот, пряча в подушке пылающее лицо. Он, как мальчишка, изнывает от желания обладать женщиной.
— Будь ты проклята! — прошипел Андрей в подушку.
Разве можно любить ту, что дарит свою благосклонность всякому? Ту, ради которой отдал жизнь Мишель, при том что сам стал для неё лишь ещё одним трофеем? Женщину, не ведающую истинного чувства, играющую чувствами. Нет. Это станет предательством памяти брата. И его собственным унижением. Он не станет волочиться за ней, оставив это сомнительное удовольствие соплякам, готовым с восторгом ловить каждый фальшивый взгляд этой пустой кокетки.
Вернувшись домой, Марья насилу доплелась до своих покоев. Настасья сняла с неё шубу и сарафан, переодела в ночную рубашку и уложила в постель, заботливо подоткнув одеяло. Погасив свечи, горничная тихо выскользнула в будуар и повалилась на кушетку. Плечи её содрогались от беззвучных рыданий, глаза опухли и горели от пролитых слёз. Завтра, уже завтра тот, кого любила всем сердцем, станет под венцы с другой женщиной, с той, что ровня ему, с той, что достойна его, а ей останутся только воспоминания о тех редких часах, что проводила в его объятьях.