Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни
Но я приехал в США, полюбил эту страну и принял ее паспорт как обязательство: США стали моей идентичностью, в печали или в радости, с налогами или без. Много кто смеялся над моим решением: львиную долю доходов я получал из-за границы; проживай я официально на Кипре или на Мальте, у меня было бы куда больше долларов. Но если я хочу платить меньше налогов – а я хочу, – я обязан сражаться ради себя и коллектива, ради других налогоплательщиков, и никуда не убегать.
Шкура на кону.
Герои – не библиотечные крысы
Если вы хотите изучать античные ценности, такие как храбрость, и понять, что такое стоицизм, читать ученых-античников не обязательно. Карьеру в ученом сообществе просто так не делают. Читайте сами тексты – Сенека, Цезарь, Марк Аврелий, – когда можете. Или читайте тех, кто комментировал классиков, но активно действовал сам, – Монтеня, например, и других людей, которые в какой-то момент ставили шкуру на кон, а потом удалялись на покой, к книгам. Когда можно, избегайте посредников. Ну или забудьте о текстах, просто действуйте храбро – и всё.
Изучение храбрости по учебникам делает вас храбрым в той же мере, в какой поедание говядины делает вас быком.
Благодаря загадочному свойству мозга люди отказываются понимать, что у профессора можно научиться лишь тому, как быть профессором, – а у лайф-коуча и вдохновенного оратора мы учимся в основном тому, как стать лайф-коучем и вдохновенным оратором. Помните: исторические герои не были античниками и библиотечными крысами, то есть теми, кто живет не своей жизнью, а чужой, описанной в книгах. Герои были людьми дела и не боялись рисковать. Чтобы заглянуть в их сознание, нам вовсе не понадобится профессор, преподающий стоицизм [21]. Он почти никогда не понимает, что это такое (на деле – вообще никогда). Мой опыт персональных сражений говорит, что многие из этих «античников», знающие в мельчайших подробностях, что храбрецы вроде Александра Македонского, Клеопатры, Цезаря, Ганнибала, Юлиана Отступника, Леонида, Зенобии ели на завтрак, не способны на интеллектуальную отвагу ни в каком виде. Неужто ученое сообщество (и журналистика) – всегда прибежище трепачей-стохастофобов? То есть вуайеристов, желающих наблюдать, но не рисковать? Кажется, да. Самая важная и потому последняя глава этой книги, «Логика принятия риска», показывает, как ключевые элементы риска, очевидные для тех, кто не боится рискнуть, проходят мимо внимания теоретиков уже два с лишним столетия!
Душа на кону и (небольшая) доза протекционизма
Теперь давайте применим эти идеи к современности. Вспомните об архитекторах, не живущих в домах, которые они проектируют. То же можно сказать о более общих системных подходах, таких как протекционизм и глобализм. С этой точки зрения какая-то доза протекционизма может быть рациональна – в том числе экономически.
Я оставлю в стороне довод о том, что глобализация приведет к какофонии в духе Вавилонской башни и усилит дисбаланс в соотношении шума и сигнала. Речь о другом: внутри каждого работника из числа тех, кто что-то делает, сидит ремесленник. Против того, в чем пытаются убедить нас лоббисты, находящиеся на содержании у огромных международных корпораций, протекционизм как защита ремесленников не вступает в конфликт даже с экономическим мышлением, с экономикой, называемой сегодня неоклассической. Тот, кто не максимизирует узко определенную долларовую чистую прибыль за счет прочего, не нарушает математические аксиомы принятия экономических решений, лежащие в основе экономической науки. Ранее в этой главе я говорил о том, что не взять деньги ввиду ваших личных предпочтений – вполне рациональное решение и в рамках экономической теории; впрочем, сама идея свести стимулы к финансовой прибыли превосходно объясняет существование сообщества экономистов, продвигающих концепцию личной выгоды [22].
Может, в узком бухгалтерском смысле (после подведения итогов) нам было бы выгодно экспортировать рабочие места. Но вряд ли люди этого хотят. Я пишу книги, потому что я для этого создан, – как нож режет, потому что это его миссия, Аристотелева «арете», – и, если отдать мои исследования и мое сочинительство субподрядчикам в Китае или Тунисе, моя продуктивность, может, и повысится, но зато я лишусь личности.
Бывает, человек просто хочет что-то делать. Он чувствует: этого требует часть его личности. Сапожник в Уэстчестере хочет быть сапожником, наслаждаться плодами своего труда и гордиться тем, что его продукция продается в магазинах, пусть даже его «экономические» условия могли бы улучшиться, если туфли станет делать китайская фабрика, а сапожник сменит профессию. Пусть даже новая система позволит ему купить телевизор с плоским экраном, побольше хлопковых рубашек и дешевый мотоцикл, что-то он все равно потеряет. Лишать людей их занятий – жестоко. Люди хотят ставить на кон свою душу.
В этом смысле децентрализация и фрагментация не только делают систему стабильнее, но и улучшают связь людей с их трудом.
Шкура в вердикте
Завершим раздел случаем из истории.
Меня спросят: да, законы – это хорошо, но что нам делать с продажным или некомпетентным судьей? Он может безнаказанно ошибаться. Он может стать слабым звеном. Вовсе нет, по крайней мере исторически. Друг однажды показал мне картину «Суд Камбиса». Нидерландский художник Герард Давид взял сюжет из Геродота, который рассказывает о продажном персидском судье Сисамне. За то, что Сисамн вынес несправедливый приговор, царь Камбис повелел содрать с него, еще живого, кожу. На картине есть еще сын Сисамна, отправляющий правосудие, сидя в отцовском кресле, которое обито содранной кожей в напоминание о том, что справедливость воцаряется, когда кто-то буквально ставит на кон шкуру.
Пролог, часть 3 Ребра Incerto
Идеальный темп: семь строчек за раз, семь страниц в год. – Перечитывание и перерецензирование
Теперь, очертив основные идеи, давайте посмотрим, как наша дискуссия соотносится с другими томами проекта Incerto. Как Ева вышла из ребра Адама, так каждая книга Incerto выходит из ребра предыдущей. «Черный лебедь» был лишь одной из тем «Одураченных случайностью» [23]; концепция выпуклости случайных событий, костяк «Антихрупкости», описана в общих чертах в «Черном лебеде»; наконец, «Рискуя собственной шкурой» была сегментом «Антихрупкости» под лозунгом «Не становись антихрупким за счет ближнего твоего». Если коротко, асимметрия в принятии риска ведет к дисбалансу и – потенциально – к краху системы.
Бизнес Боба Рубина связан с моим трейдерским бизнесом (как мы видели, когда эти люди делают деньги, они оставляют прибыль себе; когда они терпят убытки, расходы несут другие, а они только причитают о Черном лебеде). Проявления бизнеса Боба Рубина столь вездесущи, что стоят за каждой книгой цикла Incerto. Как только возникает несоответствие между периодом выплаты дивидендов (ежегодно) и статистической частотой катастрофы (скажем, раз в десять лет), у агента появляется стимул сыграть в игру Боба Рубина и перенести риск на кого-то еще. Учитывая число людей, пытающихся заскочить в денежный поезд, риск Черного лебедя копится в подобных системах постоянно. Потом – бах! – вся система рушится [24].
Дорога
Нашим проводником станет то, в чем бьется жизнь. Этическая сторона, будучи частью общей асимметрии Жирного Тони – Исократа, прямолинейна; я погрузился в ее глубины благодаря весьма аргументативному сотрудничеству с философом (и партнером по прогулкам) Константайном Сэндисом. Так же прямолинейно деликтное право, и я полагал, что оно займет в этом томе больше места, но, к счастью, разговор о нем будет кратким. Почему?