Травой ничто не скрыто...

Я по-прежнему не решался ни о чем спрашивать. Карл-Юрген тоже не произнес ни слова. Кристиан, ночная сестра и носилки с фрёкен Лунде исчезли за дверью. Только тогда Карл-Юрген встрепенулся.
— Что случилось, Мартин? Зачем ты меня вызвал? И кто эта маленькая дама?
В голове у меня была какая-то странная пустота. Но все же, как мог, я рассказал ему о странном обеде, на котором мне пришлось побывать сегодня.
— И потом ты пошел на кладбище Вэстре?
Тогда я рассказал ему о надписи, высеченной на надгробном камне. Но Карл-Юрген нисколько не удивился. Он и прежде был равнодушен к поэзии.
— Стало быть, вот зачем ты пошел на кладбище, Мартин. Чтобы увидеть эту надпись. Так поздно?
— Надпись — это и есть самое важное, Карл-Юрген.
— Настолько важное, что ты не мог потерпеть до завтра?
У меня не было ни времени, ни сил объяснять ему, какая зловещая атмосфера царила во время обеда в том мрачном доме на Холменколлосене.
— Да, Карл-Юрген, настолько. Ты же сам теперь видишь, что это было очень важно.
— Как ты проник на кладбище?
— Я перелез через ограду там, где начинается территория со скульптурами Вигелана.
— Ворота были заперты?
— Да.
— И ты нашел ее у могилы? Она споткнулась и ударилась о камень?
— Послушай, Карл-Юрген! Она не споткнулась. У меня сейчас нет времени вдаваться в детали. Но ее сбили с ног ударом сзади или, может, с силой толкнули на камень. Она лежала, скрючившись, у надгробия… А люди не падают скрючившись.
Карл-Юрген взглянул на меня своими светлыми глазами. Глазами, которые всегда видели человека насквозь, глазами, которые всегда улавливали, что важно, а что нет. Я тоже смотрел на него в упор.
И, как всегда, глаза его не ошиблись.
Он поднялся с кушетки, подошел к письменному столу Кристиана и снял телефонную трубку. Я сидел, глядя, как он набирает номер: 42-06-15. Уголовная полиция города Осло.
Карл-Юрген продиктовал в телефонную трубку свои приказания.
Я знал: не пройдет и десяти минут, как его люди оцепят все пространство вокруг высокого камня с маленьким мраморным голубем, забрызганным кровью. Вокруг высокого камня со странной надписью: «Травой ничто не скрыто». Снова я сидел и смотрел на часы, висевшие над дверью.
Казалось, проходит целая вечность всякий раз, прежде чем секундная стрелка завершит свой круг и минутная с громким сухим щелчком перескочит на следующее деление. Карл-Юрген тоже сидел и смотрел на часы. Вопросов он мне больше не задавал.
Но я не обольщался. Я знал, что он вытянет из меня все подробности этого страшного вечера, И я был готов помогать ему всем, чем только смогу. Человек, у которого хватило жестокости ударить маленькую фрёкен Лунде, не вызывал у меня сочувствия.
Признаться, я несколько недоумевал, отчего Карл-Юрген не уходит. Казалось, он должен поспешить на кладбище Вэстре. Очевидно, он полагался на своих людей. И все же… Я хорошо знал Карла-Юргена. Настолько хорошо, что не сомневался: посчитай он нужным быть сейчас на кладбище, никакая сила в мире не могла бы его остановить, Значит, что-то другое представлялось ему более важным. И кажется, я догадывался, почему он все еще здесь.
Карл-Юрген, как и прежде, сидел на кушетке, я на стуле. Так мы сидели вдвоем и смотрели на часы. Мы уже провели в кабинете Кристиана шестнадцать минут и одиннадцать секунд.
Как раз в это время брат вернулся.
Он был в белом халате, вместе с ним в комнату ворвался приторный запах операционной. Кристиан сел за свой письменный стол. Нам ни о чем не пришлось его спрашивать. Он достаточно хорошо знал нас обоих.
— Все в порядке, — сказал он. — Она выкарабкается. Обойдется даже без переливания крови. Я зашивал порез у нее на лбу. Рана довольно большая, и пациентка потеряла много крови… Она уже пришла в себя.
И тут Карл-Юрген задал вопрос, которого я ожидал:
— Можно мне с ней поговорить?
Кристиан поднял на него глаза.
— А ты не мог бы подождать до завтра?
— Мартин думает, что кто-то ударил ее сзади.
— На затылке у нее нет никаких ранений…
— Значит, ее изо всех сил толкнули на камень. Так полагает Мартин. Ты ведь понимаешь, что тут дело серьезное?
— Да, — сказал Кристиан. — Я понимаю, что тут дело серьезное. Но я не хочу ее утомлять. Она еще слаба… Впрочем, она спрашивала о тебе, Мартин. Она во что бы то ни стало хочет поговорить с тобой. Она твердит, что это очень важно — ей надо поговорить с тобой. Но ее нельзя утомлять.
Я вскочил.
— Пойдем вместе! — сказал Карл-Юрген.
— Хорошо, — сказал Кристиан. — Я сам прослежу за тем, чтобы вы у нее не засиживались. А командую здесь я.
Она лежала в больничной палате, прикрытая одеялом, аккуратно заправленным под матрас, с забинтованной головой: ее почти не было видно. На какой-то миг мне даже показалось, будто койка пуста.
И тут я увидел ее лицо. Оно было гладкое, без единой морщинки и удивительно моложавое. Я подумал, что ведь я, в сущности, даже не знаю, сколько ей лет.
Она смотрела на меня в упор. В глазах ее был такой призыв, такая мольба, что я сразу же подошел к ней. Я даже забыл о своих спутниках.
— Доцент Бакке…
Мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова.
— Я, я хочу вас поблагодарить за… за… я хочу вас поблагодарить за… за вашу любезность…
Любезность? Что ж, она получила старомодное воспитание.
— …Ваш брат сказал, что вы помогли мне… я упала… мне неловко, что я причинила столько хлопот…
Я никогда еще не слышал, чтобы маленькая фрёкен Лунде произнесла так много слов за один раз. И слова были такие старомодные, что я едва не ответил: «Это я должен благодарить за доставленное удовольствие». Но я вовремя спохватился.
— А это кто? — вдруг спросила она.
— Это Карл-Юрген Халл, — сказал я. — Старый друг Кристиана и мой.
Она приподнялась на постели.
— Он из полиции?
И, словно поняв, что сказала лишнее, фрёкен Лунде залилась краской.
— Почему вы решили, что я из полиции, фрёкен Лунде? — спросил Карл-Юрген.
Она не ответила. Она лишь снова посмотрела на меня — с той же беспомощной мольбой в глазах.
— Я пришел сюда, чтобы помочь вам, фрёкен Лунде, — сказал Карл-Юрген. — Я задам вам только один вопрос.
Кристиан настороженно пошевельнулся. Сестра подошла к больной.
— Фрекен Лунде, вы не заметили, следовал ли кто-нибудь за вами, когда вы сегодня вечером шли на кладбище?
На маленьком личике под белой повязкой появилось выражение безграничного страха, Она резко выпрямилась на своей койке. Ночная сестра обняла ее за плечи.
— Никто за мной не следовал, — сказала она. — Никто… я была одна… я споткнулась и упала. Честное слово… я споткнулась и упа…
Ночная сестра помогла ей опуститься на подушку. В этом детском обороте «честное слово» было что-то бесконечно патетическое. И почему-то она все время обращалась ко мне, хотя отвечала на вопросы другого.
— Я хочу домой, доцент Банке. Сейчас же домой!
Кристиан взял ее за запястье.
— Может быть, завтра, фрёкен Лунде. Может быть, через несколько дней. Прежде всего вам необходим полный покой. Сейчас все отсюда уйдут. Сестра — ее подменит на дежурстве другая — останется с вами на всю ночь, Вы можете быть совершенно спокойны. Мы дадим вам снотворное.
— Нет… нет… не хочу я никакого снотворного… я засну сама… Дайте мне мои книги… я только немножко почитаю… мои книги… мою сумку с книгами… доцент Банке, будьте так добры.
В ее голосе звучали истерические нотки. Она даже порывалась вскочить с постели. Но было так легко, чересчур легко ее удержать.
— Сестра, — только и сказал Кристиан.
И с поистине телепатическим чутьем, которое, возможно, было лишь плодом их многолетнего сотрудничества, суровая ночная сестра мгновенно поняла, чего хотел мой брат. Она протянула ему шприц. На этот раз я знал, что в нем не адреналин. И знал, что инъекция необходима. Но все равно мне это было неприятно. Мне всегда неприятно, когда человек настолько теряет над собой власть, что с ним приходится обращаться, как с невменяемым. Мне не хотелось смотреть на это — я отвернулся и взглянул на Карла-Юргена. Но он не шелохнулся. Он стоял, наблюдая за фрёкен Лунде.