Влюбленные соперники

Она была укрыта рубашкой Алекса, а он за то время, что она спала, надел панталоны и сапоги. Бесс совсем не озябла. Они лежали на траве, и под ними была одна ночная рубашка, но Алекс не дал ей замерзнуть.
Над ними, прошумев крыльями, пролетела сова, и Бесс почувствовала, что Алекс пошевельнулся. Повернув голову, она попыталась разглядеть его скрытое в тени лицо.
– Ты не спишь?
Алекс приподнялся и, опершись на локоть, положил щеку на подставленную ладонь. Теперь, когда он привстал, луна осветила его лицо, и, заглянув любимому в глаза, Бесс почувствовала, как у нее болезненно сжалось сердце. В его глазах она ясно прочитала страдания измученной души, не нашедшей ответов на вопросы разума, и усталость духа.
– Да, Бесс, – ответил он наконец. – Я не сплю.
– И, могу поспорить, вообще не уснул?
– Нет, не уснул. Да и как я мог спать… Холодная боль, как волна Ледовитого океана, от которой немеет все тело, наполнила душу Бесс.
– Ты жалеешь о нашей близости? Значит, я принесла тебе только страдания и муки?
Алекс со стоном яростно привлек ее к себе.
– Никогда больше не говори мне таких слов, Бесс. Ты пролила на мою душу целительный бальзам истинной любви. Воскресила во мне веру, за которую я безуспешно цеплялся в течение стольких лет. Женщины приносили мне только разочарования, и надежда на настоящее чувство давно оставила меня. Но почему сама наша любовь, достижение блаженства должны доставлять такую боль? Ты единственная живая душа на этом свете, которую я люблю больше жизни!
Услышав последнюю фразу, Бесс удивленно воскликнула:
– Так ты… значит, ты меня любишь?
На искаженном страданием лице Алекса появилось печальное выражение.
– Я говорил тебе это, но ты, вероятно, уже уснула. – Сердце Бесс наполнилось радостью. Он улыбнулся. – Неужели, моя Бесс, я был так скучен, что тебе не оставалось ничего другого, как только клевать носом в моем присутствии?
Бесс понимала, что он просто поддразнивает ее, но была настолько взволнована, что не сумела сразу придумать остроумный ответ. Сегодня она могла говорить только правду.
– Я… боюсь, что твоя любовь доставила мне слишком большое удовольствие, Алекс, и я просто уснула, не выдержав второй любовной атаки. Ты был… великолепен.
Улыбка сползла с лица Алекса. Ее ладони лежали у него на груди, и Бесс почувствовала, что дыхание Алекса стало глубже и чаще. Она тоже возбудилась, и руки, как будто сами по себе, начали блуждать по широкой груди, путаясь пальцами в мягких завитках волос.
Крепко схватив ее за плечи, он остановил эти жадные ласки. Бесс в удивлении подняла на него взгляд. Темные, цыганские глаза Алекса блестели в свете побледневшей луны.
– Так ты хочешь еще любви, моя проказница? – сказал он сдавленным от желания голосом.
Хотя после первого любовного опыта прошло всего несколько часов, Бесс была настолько уверена в его желании, насколько чувствовала ждущую заполнения пустоту внутри себя.
– Да. И это держит меня в напряжении, – откровенно ответила она.
Он начал ласкать ее плечи. Рубашка, оказавшаяся зажатой между ними, когда они обнялись, упала на землю, обнажив при этом ее груди. Она увидела, как он возбудился при виде ее наготы, и его обожающий взгляд воспламенил Бесс. Она хотела – и еще как хотела! – чтобы он коснулся ее в самом сокровенном месте, вновь проделал все те греховные, но прекрасные вещи, что и раньше.
Руки Алекса скользнули по ее бедрам, она застонала, а он двинулся выше, пока обе полные груди не оказались в его ладонях, а подушечки больших пальцев на сосках.
– Уже поздно, Бесс. Время возвращаться в дом, – сказал он прерывающимся голосом. – Нам нужно вернуться в свои комнаты до того, как проснутся слуги.
– Но петух в деревне прокричал только дважды, – прошептала она, наклоняясь над ним и лаская его сосок между большим и указательным пальцами. – У нас достаточно времени, чтобы еще раз заняться любовью, не так ли? – Она прильнула к его губам и бесстыдно просунула туда язык, дразня и возбуждая Алекса.
Он на мгновение разорвал поцелуй, но губы их по-прежнему соприкасались.
– Но, может быть, на этот раз будет не так, как тебе хочется. Не так медленно и осторожно, – горячо прошептал он ей в губы.
– Я хочу тебя как угодно, милый. Мучительно застонав, Алекс поднял Бесс на себя и, расставив согнутые в коленях ноги, посадил так, что она почувствовала твердость его поднявшегося мужского естества. Теперь она сидела на нем верхом и ноги ее обвивали его талию.
– Но как же насчет раскаяния? Насчет Зака – прошептал он, по-прежнему почти касаясь ее жаждущего поцелуев рта.
– Для раскаяния у нас будет масса времени. Пусть день одолжит нам несколько часов. Эта ночь принадлежит только нам!
Возбужденный до предела, Алекс слегка приподнял Бесс, чтобы иметь возможность расстегнуть пуговицы панталон и освободить бедра. Получив свободу, тяжелый и горячий член уперся в ее тело. Она вспомнила, как ей было приятно, когда он ходил внутри нее, но, когда это случилось на самом деле, действительность оказалась намного приятнее, чем воспоминания. Руки Алекса были на ее талии, ее – на его плечах. Он направлял ее, и заданный им темп поднял Бесс на такие высоты чувственного наслаждения, о которых она не могла даже мечтать. В призрачной предрассветной тьме раздался ее торжествующий крик… смешавшийся, растворившийся в звуках ночи.
Бесс смотрела, как на каминной решетке горела ее ночная рубашка – почти символический акт. Кровавое пятно на ткани свидетельствовало о том, что она потеряла невинность. Бесс не жалела о том, что отдалась Алексу, она жалела о том, что обманула Зака. Оранжевые языки пламени, лижущие запачканную кровью рубашку, казалось, обвиняли ее в этом.
Она и Алекс украдкой вернулись в дом, когда небо только еще начало сереть. Он расстался с ней на верхней площадке лестницы, и каждый по своему коридору прошел в отведенную ему спальню. Бесс молила Бога, чтобы никого из них не услышали и не увидели. Она пугливо озиралась по сторонам, но не заметила никакого движения ни внизу лестницы, ни наверху, и такая тишина стояла еще по крайней мере четверть часа после их появления.
Теперь весь дом гудел звуками и был наполнен запахами утра. В этот промежуток она успела помыться холодной водой из стоящего на умывальнике кувшина и завернулась в одеяло. Сэдди принесет ей вчерашнее платье, выстиранное и выглаженное, но до этого Бесс нечего было надеть.
От ночной рубашки осталась только маленькая кучка золы. Бесс взглянула на погасший камин, и ее охватил озноб. Она скинула с плеч одеяло, скользнула под лежащее поверх кровати стеганое покрывало и натянула его до самого носа.
Ей было не по себе. Казалось странным, что ей так зябко сейчас, в теплой спальне, под теплым покрывалом, тогда как ночью, когда она лежала совсем голая и ее грел только Алекс, ей было совсем не холодно. Бесс улыбнулась и перевернулась на спину. Одна мысль о любимом сразу согрела ее. Она провела рукой по своему телу, воображая, что это он ласкает ее. Теперь-то ей известно, что значит быть любимой, любимой по-настоящему истинным мужчиной. Алексом. Единственным мужчиной на свете.
Но когда она представила себе предстоящий серьезный разговор с Заком, улыбка исчезла с ее лица. Они с Алексом коротко обсудили эту проблему по дороге к дому и согласились с тем, что Зак должен узнать об их влюбленности как можно скорее. И, разумеется, они не станут рассказывать ему о ночи любви, что явилось бы для него слишком тяжелым ударом. Ни Бесс, ни Алекс не хотели признаться в дурном поступке. Неважно, как сильно они любили друг друга, неважно, как сильно старались избежать того, чего, очевидно, избежать было нельзя, но оба они чувствовали свою вину в случившемся. Как печально, что столь прекрасные переживания оказались погубленными чувством вины, сожалением и беспокойством.
В последние несколько недель Бесс только и заботило ее влечение к Алексу. Она начала было подумывать о том, чтобы рассказать обо всем матери и попросить у той совета, и даже два раза намекала на этот предмет в надежде на то, что мать сама уже кое-что заметила. Но миссис Тэвисток отличалась крайней невнимательностью ко всем тонкостям отношений между окружающими ее людьми. И хотя она очень любила своих дочерей, ей явно не хватало глубины понимания, которое могло бы помочь угадать тот момент, когда им нужен был ее совет, а они стыдились либо боялись попросить совета сами.