Дорога перемен

– А я никуда не спешу. – Она картинно потягивается – ее грудная клетка поднимается, а грудь выпирает из-под блузки.
– Послушай, я не могу.
– Чего не можешь? – удивляется Джоелен. – Не понимаю, чем таким мы занимаемся.
Она тянется ко мне, чтобы ослабить галстук и расстегнуть мою рубашку. Стягивая галстук через застегнутый ворот, она, словно веревкой, обматывает им свои руки, продевает в полученное кольцо мою голову и оставляет сцепленные руки на затылке. Потом притягивает меня к себе и целует.
Она божественно целуется.
– Ты же обручена, – говорю я.
Потом мои губы встречаются с ее губами, словно эхо прижимающимися к моим.
– Но я же не замужем.
С удивительной сноровкой она перебрасывает ногу через ручку переключения скоростей, поворачивается и усаживается мне на колени.
Мне кажется, что я начинаю терять контроль. Я старюсь к ней не прикасаться. Я цепляюсь за послушные крепления ремня безопасности, но она берет мои руки и кладет их себе на грудь.
– Что тебя, Сэм, останавливает? Это же я.
«Что тебя останавливает?» Ее слова повисают в воздухе. Наверное, моральные принципы. Идиотизм? В моих ушах шумит, шумит все сильнее, когда она трется об меня. Ее рука соскальзывает вниз на мои штаны, я чувствую ее ногти.
Шум в ушах и «что тебя останавливает»? В голове продолжает гудеть, и в какой-то момент я понимаю, что за происходящее не отвечаю, не отвечаю за свои руки, рвущие на ней одежду. Я чувствую вкус кожи на ее сосках, а она прижимается все крепче… Помнишь, малышка, как мы валялись на этом поле в свои пятнадцать, а перед нами, как сокровищница, – вся жизнь; и любовь нашептывала тебе в девичье ушко? Помнишь, как легко было клясться навсегда?
Когда все заканчивается, ее волосы падают на плечи, а наша одежда валяется на переднем сиденье. Она протягивает мне свои трусики, чтобы я вытерся, и улыбается, чуть приоткрыв глаза, когда вновь забирается на водительское место.
– Приятно было повидаться, Сэм, – говорит она, хотя мы еще не доехали до моего дома километров десять.
Джоелен надевает блузку, но бюстгальтер оставляет на заднем сиденье на учебниках и собирается вести машину голышом ниже пояса. Она говорит, что все равно никто, кроме меня, ничего не увидит, а потом просит подстелить мою валяющуюся на полу футболку себе под зад, чтобы не намочить красные вельветовые сиденья.
Когда она подъезжает к дому, я не целую ее на прощание. Я просто молча выбираюсь из машины.
– Можно я оставлю футболку себе? – спрашивает она, но я даже не считаю нужным отвечать. И поздравлять ее с грядущей свадьбой тоже не собираюсь – я думал, что разверзнутся небеса и меня поразит молнией. Боже мой, мы занимались этим у стен церкви!
Когда я вхожу в Большой дом, Хадли и Джоли сидят за кухонным столом и играют в карты. Ни один из них не поднимает головы, когда я швыряю галстук на пол. Срываю с себя рубашку и тоже бросаю ее так, что она скользит по линолеуму.
– Ну, – скалится Хадли, – получил свое?
– Заткнись, блин! – велю я и поднимаюсь наверх.
В душе я смыливаю целый брусок мыла и выливаю всю горячую воду, но мне кажется, что пройдет еще несколько дней, прежде чем я почувствую себя по-настоящему чистым.
 
14
 
Джейн
 
Перед нами словно разверзается огненная яма, окрашивая в красный, золотистый и оранжевый горные пласты. Она настолько большая, что, когда смотришь слева направо, дивишься, сомкнется ли когда-нибудь еще земля. Я уже видела это с самолета, но слишком издалека, это было скорее похоже на отпечаток большого пальца на окне. Я постоянно жду, что кто-то задернет пестрый задник: «Все-все, расходитесь, зеваки!» – но ничего подобного не происходит.
У этой смотровой площадки вдоль шоссе, граничащего с Большим каньоном, стоит много машин. Люди в послеполуденном свете щелкают вспышками фотоаппаратов, матери оттаскивают малышей от перил заграждения. Ребекка сидит на перилах. Руки она сунула под обе ноги.
– Такой огромный, – произносит она, когда чувствует мое присутствие у себя за спиной. – Вот бы забраться внутрь.
И мы пытаемся разузнать о поездках на осликах, на тех осликах, фотографии которых (а вы на них верхом) стоят на столе в гостиной, когда вы возвращаетесь домой. Однако экскурсии на сегодня уже закончены – чему я на самом деле даже обрадовалась, поскольку не испытывала сильного желания скакать на осле. С другой стороны, я согласна с Ребеккой – подобное тяжело охватить за раз. Испытываешь потребность разобрать его, увидеть по частям, как составную картинку-загадку, прежде чем рассмотреть все целиком.
Я ловлю себя на мысли, что думаю о реке, которая перерезает это произведение искусства, о солнце, которое окрашивает мир в яркие краски. Интересно, а как все это выглядело много миллионов лет назад? Кто однажды утром проснулся и воскликнул: «О, это каньон!»?
– Мама, – окликает меня Ребекка, не замечая красоты, – я есть хочу.
У ее ног крутятся маленькие ребятишки из Японии, все в одинаковой синей школьной форме. Они носятся с фотокамерами «Поляроид»: одна половина фотографирует каньон, а другая – мою дочь.
Поверх детских голов я протягиваю руки и снимаю Ребекку с перил – я и так нервничаю.
– Хорошо. Пойдем искать, где можно поесть.
Я направляюсь к машине, но внезапно вновь подхожу к заграждению, чтобы взглянуть последний раз. Гигантский. Безымянный. Можно разбиться о стены этой расщелины, и никто не найдет.
Ребекка ждет меня в машине, скрестив руки на груди.
– На завтрак мы ели только вяленую говядину.
– Ее давали бесплатно, – замечаю я. Ребекка закатывает глаза. Когда она злится, то становится раздражительной. – Ты заметила какую-нибудь вывеску по пути?
– Я ничего не видела. Только километры и километры песка.
Я вздыхаю и завожу машину.
– Привыкай. Я слышала, что путешествовать по Среднему Западу – удовольствие не из приятных.
– Мы можем просто ехать, – злится Ребекка. – Пожалуйста.
Через несколько километров мы проезжаем мимо голубого металлического указателя в форме стрелочки «У Джейка». Ребекка пожимает плечами, что означает: «Да, поворачивай».
– «У Джейка», если я правильно понимаю, это название закусочной, – говорю я.
Как ни удивительно, но окрестности Большого каньона ужасны. Пыльные равнины, как будто всю красоту всосала в себя главная достопримечательность местности. Можно проехать десятки километров по шоссе и не увидеть ни одного оазиса или намека на цвет.
– «У Джейка»! – восклицает Ребекка, и я жму по тормозам.
Мы разворачиваемся в пыли на сто восемьдесят градусов – перед нами небольшая лачуга, которую я проехала. Больше ни одной машины не видно, да и «У Джейка» сложно назвать закусочной. На самом деле это летное поле и вяло работающий вхолостую крошечный самолет вдали.
К нашей машине медленно подходит мужчина в очках. У него очень короткие желтые волосы.
– Добрый день. Хотите полетать?
– Нет, – поспешно отказывается Ребекка.
Он протягивает ей руку мимо меня.
– Меня зовут Джейк Физерс. Честное слово.
– Поехали, – командует Ребекка. – Это не закусочная.
– Я летаю через каньон, – продолжает Джейк, как будто мы слушаем. – Самые низкие цены. Ничего подобного вы никогда не видели. – Он подмигивает Ребекке. – Пятьдесят долларов с носа.
– И сколько это занимает по времени? – интересуюсь я.
– Мама, – просит Ребекка, – пожалуйста!
– Как получится, – отвечает Джейк.
Я выбираюсь из машины. Ребекка, ругаясь, остается на месте. Стоящий в отдалении самолет, похоже, начинает катиться вперед.
– Ты не видела каньон, если не взглянула на него изнутри. Пока не посмотришь, не поверишь.
Я ни капли не шучу.
– У нас нет денег, – сердится Ребекка.
Я засовываю голову в окно.
– Тебе не обязательно лететь.
– На этом самолете я не полечу.
– Понимаю. Но ты не возражаешь, если я слетаю? – Я наклоняюсь еще ближе, чтобы нас не услышали. – На осликах мы поехать не можем, и я подумала, что одна из нас обязательно должна это увидеть. Мы так долго сюда добирались, и, ты же понимаешь, пока не увидишь – не можешь сказать, что была в Большом каньоне…