Тогда ты молчал

— Он точно мертв? — спросил дежурный в конце разговора.
— Да. Уже наступило трупное окоченение.
— Я все же вызову «скорую помощь».
— В этом нет необходимости. Точно.
— Это точно?
— Да!
— О’кей. Оставайтесь на месте до приезда коллег. Ясно?
— Нет, — сказал Давид. — Я сейчас пойду домой и завалюсь спать. Вы тут сами без меня разберетесь.
— Ха-ха! — произнес дежурный — в его голосе звучал металл — и отключился.
Давид повернулся к мертвецу и опустился на корточки. Не меняя положения трупа, он внимательно осмотрел его голые застывшие руки. Он избегал смотреть на лицо. Что-то с этим трупом было не так, но ему не хотелось сейчас разбираться, что именно. На руках не было ничего особенного, по крайней мере, на первый взгляд. Никаких шрамов и следов от давних уколов. «Наверное, самоубийство, — подумал Давид. — Но как он это сделал? Принял слишком большую дозу таблеток? Очень маловероятно».
Давид выпрямился и позвонил Сэнди. Уже посветлело, в это время ребенок обычно просыпался и начинал плакать. Тогда Сэнди вставала с постели, а он переворачивался и продолжал спать, хотя не любил, когда она уходила, и каждый раз ему хотелось удержать ее, потому что без нее он чувствовал себя очень одиноким. Несмотря на то, что при этом она оставалась в квартире, совсем рядом с ним. И все же в такие моменты ему казалось, что они неотвратимо отдаляются друг от друга.
Один гудок, два, три, затем послышался сонный голос Сэнди:
— Давид? Где ты?
— Сэнди, извини. Я тут нашел труп. Перед «Вавилоном».
— Что?
— Мертвый юноша. Наверное, наркотики, как всегда. Но мне придется подождать, пока подъедут коллеги.
— Ясно. Ты же важная персона.
— Сэнди…
— И долго ты там будешь околачиваться?
— Не знаю. Пока они приедут. После этого нужно будет составить протокол, а для этого мне придется…
Он услышал ее нервный стон:
— Чудесно!
— Ну я же тут ни при чем. Это же моя…
— Ну хватит!
— Ну я же не виноват, понимаешь? Если обнаруживаешь труп, нельзя же просто…
— Дэбби плачет. Я пошла к ней.
Она бросила трубку, а Давид стоял неподвижно, как идиот, с замолчавшим телефоном возле уха, перед темным, пустым, готовым к сносу зданием, кое-где уже поросшим сорняками. А у его ног лежал мертвый парень, которому на вид было не больше шестнадцати-семнадцати лет, не придумавший в этом возрасте ничего лучшего, чем разрушить свою жизнь. Услышав полицейские сирены, Давид стряхнул с себя оцепенение и медленно засунул телефон в карман брюк. В этот момент на территорию фабрики, где, казалось, уже стало светло как днем, свернули две полицейские машины с включенными сиренами и синими проблесковыми маячками. Они направились прямо к Давиду, который стоял, подняв правую руку, и в этой позе, как представлялось ему самому, имел довольно дурацкий вид. Из машин вышли четыре человека — двое в полицейской форме и двое в гражданском. Одного из них Давид знал. Это был судмедэксперт из института судебной медицины. Он поприветствовал Давида коротким кивком.
— Мергентхаймер, отдел по расследованию убийств, — сказал другой, худощавый мужчина с лысиной и редкими светлыми усиками. Давид пожал протянутую руку.
— Герулайтис, отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, 9-й отдел. Вы, наверное, недавно работаете?
— Уже неделю. Итак, господин…
— Герулайтис.
— Ах да. Так что тут у нас?
«Идиот», — подумал Давид и сказал:
— Мертвый парень, как видите. Наркотики, я думаю.
— Как вы его обнаружили?
— Случайно. Я был на службе и возвращался домой. Клуб находится по дороге, и…
Но Мергентхаймер уже не слушал его. Вместе с медиком он направился к мертвецу, лежавшему позади Давида. Судмедэксперт наклонился над трупом.
— Ограждать тут, пожалуй, нам ничего не нужно, — сказал Мергентхаймер, ни к кому конкретно не обращаясь. — Нигде ни души. А что это за клуб?
Давид шагнул вперед, поскольку думал, что обращаются к нему.
— Хаус, хип-хоп, много черной музыки. Много жестких наркотиков. Сегодня здесь, наверное, выходной. Но обычно тут настоящий ад.
— Мертв, — сказал врач, как будто кто-то в этом еще сомневался.
Он взялся за футболку и осторожно закатал ее вверх, чтобы обследовать живот и спину юноши.
— Один момент, — произнес врач. — Тут что-то есть. На спине. Чувствуется на ощупь. Это рана или еще что-то.
Давид и Мергентхаймер подошли ближе.
— Я могу перевернуть его на живот? — спросил медик.
— Обождите, — сказал Мергентхаймер. — Может, это и есть место преступления, и тут надо все сфотографировать, и…
— Тогда идите сюда и подержите мой фонарь.
Мергентхаймер и Давид опустились на корточки рядом с врачом.
Мергентхаймер послушно взял фонарь и направил его на обнаженную спину юноши. Давид вздрогнул. Кто-то глубоко вырезал на гладкой, слегка загорелой коже слово, из разрезов выступила кровь. Слово можно было легко прочитать, потому что каждая буква была размером не меньше пяти сантиметров. Это было слово «WARST» [2].
— Проклятье! — сказал Мергентхаймер тихо, его усики дрожали. — Он сам себе вряд ли такое сделал бы.
— Тут еще кое-что, — заметил врач бесцветным голосом.
— Где?
— Посветите сюда. На его правую руку. У него что-то в руке. Какой-то… хм… кусок мяса.
— Дерьмо! — сказал Давид, когда луч света упал на руку мертвеца. — Это как будто бы…
— Кто-то отрезал ему язык, — сказал эксперт. — По крайней мере, я так предполагаю.
Он попытался открыть рот трупа, но это ему не удалось. Челюсти были крепко сжаты. Рука трупа мертвой хваткой сжимала что-то окровавленное, по величине не больше мыши.
— Это язык вместе с корнем.
— Почему? — спросил Мергентхаймер слабым голосом, как будто ему стало плохо.
Это уже ваше дело, — сказал врач. — Я тут только констатирую факт. У него в руке язык. Обрывки мяса, выглядывающие из руки, — это корень языка. Его ли это язык, мы узнаем после осмотра патологоанатома, когда пройдет трупное окоченение.
Давид сел на землю и опустил голову. Он пытался отогнать от себя усталость, тошноту, отвращение. Он планировал в будущем перейти на работу в комиссию по расследованию убийств. А раз он туда собирался, это был подходящий случай — уговаривал Давид себя, — это могло бы стать хорошим началом.
  
3
 
Вторник, 15.07, 10 часов 00 минут
Начальником комиссии по расследованию убийств, в которую передали дело, была женщина, ее звали Мона Зайлер. Она служила в звании криминал гаупткомиссара [3] (сокращенно КГК). Давид уже видел ее перед «Вавилоном», когда она позже присоединилась к своим коллегам, но говорил с ней мало. У нее был хрипловатый голос, она производила впечатление человека не очень-то любящего много говорить. Давид слышал, что она «пробивная» и без чувства юмора. Но так здесь говорили обо всех женщинах, служащих в полиции и сумевших, к зависти коллег-мужчин, подняться на пару ступенек выше их в полицейской иерархии. Он не воспринимал эти слухи всерьез.
Давид сидел в кабинете КГК Моны Зайлер в 11-м отделе, ожидая вызова. Утреннее солнце светило сквозь открытое окно и нагревало маленькое скромное помещение, вызывая дискомфорт.
У стен стояли металлические полки, забитые папками с делами, но на коричневом лакированном столе из ДСП, наоборот, не было ничего, кроме самых необходимых вещей: компьютера, пластмассового стакана-подставки для ручек и карандашей, маленькой настольной лампы и телефона. Никаких фотографий, никаких цветов на окнах. Ничего личного, на чем мог бы остановиться взгляд и что давало бы пищу фантазии. Таким мог быть кабинет в любой официальной инстанции, в какой угодно стране мира. У Давида это даже вызвало интерес. Этакий международный стандарт кабинета. Он зевнул и потер глаза.