Другая жизнь (СИ)

— Ну что, сизы голуби, доигрались?!
Вскочили синхронно, в мгновение ока, чтобы встретить опасность лицом к лицу.
Сиплое: «Мочи, уродов!» — и толпа ринулась в нападение — много больше, чем двое на двоих. Первым под руку подвернулся Молоток, он и просил больше других — команды отдавал он. Кулаком по уху и тут же ответный хук в челюсть, тычок в правый бок — удачный, ещё один, лицом об колено — достаточно, чтобы сломать нос. Гвоздяра — долговязый, мосластый, неуклюжий — Эрик явственно почувствовал, как хрустнуло его плечо при столкновении с деревом.
Звон в ушах — кто-то не побрезговал зайти со спины… Искры из глаз. Тяжёлый ботинок тупо воткнулся под рёбра — печень. Вставать… Снова ботинок в бок. Два, три… Почки? Кровь из рассечённого виска. Лежачего только в хороших книжках не бьют. Здесь — бьют, всем миром. Таковы правила. Бьют беспощадно, пока не прозвучит властное «довольно!».
«Сегодня не прозвучит. Акела промахнулся», — чтобы хоть самую малость ориентироваться в происходящем, Эрик наскоро обтёр пригоршней снега кровь со слипающихся ресниц и обернулся из последних сил. Томашевского уже окружили.
— Серёга, беги! — перед лицом сверкнул коротким бликом карманный нож.
Знакомый нож. Опасный, острый, как бритва, хоть и игрушечный на вид. Рывок под руки с двух сторон, и Эрик снова оказался на ногах, окружённый плотным вражеским кольцом. И Серёжа среди них, с выкрученной за спину рукой — не шелохнётся, какое уж там «беги»!
— Ну что, красавец, теперь поговорим? — процедил Молоток. Безумное, порочное, перекошенное лицо, окровавленный оскал. — С кого начнём? С тебя? С куколки? Нет, куколка нам живая нужна… Красивая куколка! Мне тоже нравится. Только что же ты забыл, игрушками делиться надо? Плохой мальчик.
Взвизгнула молния, куртка распахнулась, свитер оказался задран почти по грудь. Шакалята затявкали жадно, нагло, предвкушая забаву, доныне неизведанную. Никто, ни за что не осмелился бы встретиться с поверженным вожаком один на один, в честном бою. В толпе — другое дело, в толпе ты смел за десятерых, в толпе трусов нет.
— Ну что, «пятёрочник», анатомию хорошо учил?! — Молоток принялся выписывать лезвием круги всего в паре миллиметров от обнажённого живота Эрика. — Где-то здесь у нас должна быть печёнка, селезёнка, желудок, кишки — они вообще везде, куда ни ткни, — хмыкнул новый лихой атаман, и следом послышались натянутые, послушные смешки.
Эрик упрямо молчал, исподлобья высматривая за спинами нападавших Томашевского, которому, судя по всему, здорово досталось. Сергей, казалось, был полностью дезориентирован и едва не терял сознание. От слабости он почти повис на руках своих конвойных, и те, утомлённые дракой и тяжестью безвольного тела, прислонили его к стволу дерева, чтобы алчно уставиться на разворачивающийся перед их глазами спектакль. Актёр, впрочем, в этом спектакле по-прежнему оставался один, Эрик не выражал желания поучаствовать в диалоге:
— Выбирай, как ты хочешь сдохнуть: быстро и больно или больно и медленно?
Эрик даже не глядел на нож, он продолжал смотреть только на Томашевского и думал о том, что, по сути, сам виноват — проворонил опасность, своей беспечностью подставил под удар и себя, и того парня, которого больше всего хотел защитить, а теперь ровным счётом ничего не мог сделать.
— Давай, медленно? Тогда успеешь посмотреть, так ли хорош твой Серёжа, как кажется? Не успел, небось, сам-то попробовать? — новый взрыв хохота. — Ничего, ничего, мы не жадные, покажем, как надо с такими, как он, обращаться!
Всё произошло быстро: кисть Томашевского незаметно скользнула в карман, окончательно растерявшие бдительность соглядатаи оказались раскиданными по сторонам, ловкий выпад вперёд… Эрик сообразил, что из кармана Сергей вытащил почти такой же небольшой нож, когда его остриё уже упёрлось Молотку точно в сонную артерию.
— Стоять! Предупреждаю всех сразу, я анатомию знаю идеально и в игры играть не люблю, — на шее Молотка проступила тонкая, алая ниточка пореза, — поэтому больно не будет. Будет быстро и навсегда.
Молоток испуганно дёрнулся, и пониже первой раны появилась вторая — глубже и ярче. Кровь струйкой потекла за шиворот. Толпа замерла, зачарованно наблюдая за каждым движением худенького парнишки в смешной ушанке, сдвинутой на самый лоб. И Эрик, своим глазам не веря, смотрел, не отрываясь, вместе со всеми.
— Отпусти меня! Слышишь, ты, маньяк! Чего тебе нужно?! — прохрипел Молоток и нервно клацнул зубами. Щёки его мелко затряслись, разбитые губы вывернулись, как у обиженного пупса, — лысого, большеголового, уродливого.
— Проси прощения!
— Прости! Прости-простите-простите! — хрипы становились всё истеричнее и тоньше.
— Как следует проси!
— Я не знаю!.. — снова укол лезвием. — Пожалуйста! Прошу, умоляю! Отпустите меня!
— Расходитесь! Все видели, шакалята, каков ваш новый вожак? Стоит его слегка прижать, и он зарыдает, как девчонка! Чтобы спасти свою трусливую шкуру, он всех вас ментам сдаст, всех до единого! Так, Молоточек?
— Хорошо, хорошо, всех сдам, только отпусти! Больно!
Эрик почувствовал, как разжимается захват, как соскальзывает вниз задранный край свитера… Перепуганная гопота бросилась врассыпную.
— Ну что, пупсик? Хочешь ещё с «куколкой» поразвлечься? — приторно-ласково проворковал Томашевский прямо в ухо своему пленнику. — Ты, как погляжу, ценитель у нас?
Крепкий пинок коленом в крестец отправил тучного «пупсика» в окровавленный, разваленный дракой сугроб, в котором ещё десяток минут назад так мирно и беззаботно было валяться, разглядывая бурые вечерние облака мегаполиса.
— Пойдём, Эрька. Хватай мешки — вокзал отходит! Теперь мне без помощи не обойтись.
— Старикашка! — восхищённо поддел его Эрик и не без труда склонился над растерзанным пакетом. Дежавю.
О ремонте больше в тот вечер не вспоминали. Откопали в аптечке Эрика перекись и эластичный бинт, извели пачку ваты, разморозили о синяки целых две пачки пельменей, но опухшие лица вряд ли стали от этого краше, а несчастный полуфабрикат в итоге пришлось сварить.
Разговор за ужином не клеился, да и попыток к общению делать ни один не спешил — только короткие фразы по необходимости. Эрик запихивал в рот пельмень за пельменем, не замечая ни вкуса, ни количества съеденного. Томашевский, напротив, вяло поковырял вилкой в тарелке, одолел всего пару штук и, подчистив кое-как разлитую сверху сметану, отложил прибор.
— Ешь! Ты что? — не выдержал Эрик. — Вкусно же!
— Спасибо, очень вкусно, просто наелся. Я, пожалуй, пойду. Ладно? — Сергей неуклюже начал выбираться из-за стола.
— Эй, погоди! У тебя аппетита нет? Мутит? — встрепенулся Эрик.
— Не переживай, мамочка, я предохранялся в прошлом месяце, — вяло отшутился Томашевский.
— Вот ты дебил всё-таки! Я же серьёзно спрашиваю! Тошнит тебя? — Эрик перегородил дорогу к выходу.
— Да, и поясницу потянул хорошо. Пойду полежу.
— Постой, у тебя не сотрясение часом? Давай-ка скорую вызовем!
— Угомонись, обычная реакция на адреналин, — вздохнул Серёжа и без сил опустился обратно на табурет.
— Ну не знаю… Я после таких приключений ем, как слон. Дотронься до носа, давай!
Томашевский молча выполнил стандартный набор неврологических тестов:
— Теперь за молотком пойдёшь?
— Зачем это?
— Рефлексы проверить, коленку разбить… Эрик, если тебе больше ничего не нужно, я домой.
— Подожди, Тома, ты сердишься?
— Нет. Почти нет.
— Это из-за меня всё случилось… — Эрик, наконец, решился сказать то, о чём думал всё это время.
— Боюсь, ты винишь себя вовсе не в том, о чём думаю я, — устало констатировал Сергей.
— Так скажи, о чём ты думаешь! Я целый вечер жду, когда ты хоть что-нибудь скажешь! Если слов нет, можешь просто затрещину дать. Я заслужил, признаю. Пожалуйста, не надо молчать!
— Эрик, я думаю о том, что завтра снова встречу тебя в той подворотне, — Томашевский, наконец, тоже выдал то, что его беспокоило.