Сердце мертвого мира (СИ)

  - Я не знаю, - честно признался дасириец, вдруг устыдившись, что столько дней уж не молился Ашлону, которого выбрал себе покровителем. Меж тем бог всех воинов хранил его от смерти, которая, подчас, дышала в самый затылок. 
  - Из каких ты мест, дасириец? 
  - Замок моего отца стоит у границ Орашских гор, мой же - на Ласточкином мысе. 
  - Туда хворь еще не добралась, - сказала девушка, но ту же добавила, - я покинула границы Дасирйской империи несколько недель назад, теперь моим словам цена - грош. 
  - А кто нынче на троне сидит? 
  - Золотой трон пуст - так говорят, но регент Шиалистан заочно всем верховодит. В народе его любят, называют "Шиалистаном Честным". Сдается мне, захоти регент поднять смуту и короновать себя на трон - люд пойдет за ним. 
  - Рхельцы с давнего времени себе троны завоевывали кровью да восстаниями, так теперь и в Дасирию за собой этой напасти приволокли, - сквозь зубы процедил Арэн, и не удержался от плевка. Только после сообразил, что дал слабину, выказав истинные эмоции. Дасириец покосился на девушку, но та задумчиво рассматривала гору костей на блюде. 
  - Я слыхала, что хворь пошла из императорского замка, - теперь пилигримка перешла почти на шепот. - Первым заболел военный советник, и скончался будто бы третьим солнцем от того дня. А после заболели все его прислужники и кто за ним ходил. Тоже все к Гартису отправились. Попервам, всем, кто говорил о том в полный голос, тут же язык отрезали и вешали, за наветы, а после, когда болезнь начал свирепствовать, некому стало рты сплетника закрывать. 
  Дасириец скрипнул зубами. Во что превратилась милая его сердцу земля за то время, что он проливал кровь с северными воинами? Пошесть в самом сердце мира, на севере - руина, на востоке бесчинствуют варвары. Кто угодно станет верить в иного бога, лишь бы тот заслонил его своей дланью. 
  В тот вечер за столом больше не родилось ни звука. Пилигримка вскоре покинула его, поблагодарив за угощение, и скрылась на лестнице. Арэн велел принести ему вина. Хотелось забыться, набраться под самую завязку и не думать о доме. Может статься, что к тому времени, как кони домчат их до границ, от дома останется лишь мертвый камень. Дасириец ни мгновения не сомневался, что девушка не лгала. Приукрашала ли? Даже если половину наболтала со страху, это ничего не отменяло. 
  Вино не брало его. Кувшин опустел быстро, ноги стали мягкими, будто раскисшая глина, но голова оставалась ясной. Дасириец вернулся в комнат, добрался до постели и завалился спать в чем был. Боги сжалились и подарили ему быстрый сон, в котором Арнэн медленно падал в бездонную пропасть. 
  Его растревожила тошнота. Дасириец кое-как сполз на пол и на четвереньках добрался до отхожего места, где долго опорожнял желудок. С трудом поднявшись на ноги, прошел до окна и глотнул свежего воздуха, что еще хранил запах дождя. Глотал его жадно, потому что иного питья в комнате не было. Разве что то, котором запасся Раш, но бурдюки следовало открывать в пути. Погодив, пока голове проясниться, дасириец направился к двери. Приглушенные голоса снаружи, сперва показались ему похмельным маревом. Арэн остановился, дождался, пока вакханалия звуков в голове мало-мальски уляжется. Шепот никуда не делся. В иное время дасириец не обратил бы на него внимания - мало ли какая парочка по углам милуется? - но один из голосов принадлежал Рашу. Арэн, стараясь не шуметь, подошел ближе к двери и прислушался. 
  - Думаешь, раз никто тебя не признает, так можно ходить и всем подряд в уши свои брехни заливать? - Карманник говорил шепотом, но голос его многократно умножала злость. 
  - Говорю же - не врала я, - ответил ему приглушенный женский. 
  Арэн узнал его собеседницу по говору - Фархи. Так они знакомы? 
  - Давно по дасирии бродишь, а? Что забыла-то в тех землях? Неужто и тебе пришлось хвост подбирать? 
  - Не твоя печаль, что у меня за дела, - отвечала Фархи. Теперь вся праведность и набожность словно источились из ее голоса, и он сделался медовым, точно у дорогой куртизанки. - Твои друзья, как я погляжу, не знают, кого за собой на хвосте водят. Мне бы стоило намекнуть им, с какого боку на тебя глядеть, да недосуг. Дасириец-то, небось, привык по порядкам жить, что предками завещаны. Не станет разбирать, что и как, голову с плеч - и весь разговор. 
  Послышалась возня и короткий женский вскрик, который тут же перешел на хриплый стон. 
  - Я еще не забыла твоих рук, братец, - прошептала она. 
  Арэн содрогнулся - и от ее слов, и от страсти, которую чувствовал даже сквозь стену. 
  - Тварь, - только и произнес Раш, и, прежде, чем дасириец успел сообразить, что произошло, раздался звук шагов, еще один хриплый женский смешок, и дверь комнаты распахнулась. 
  Даже в темноте лицо карманника казалось раскрасневшимся от гнева. Он заметил Арэна и нахмурился еще больше, шрамы пульсировали, словно живые. 
  - И много ты слышал? - только и спросил карманник. 
  - Что она сестра тебе и что мне бы нудно на тебя с другого боку глядеть, - не стал таиться дасириец. Хмель выветривался, высвобождая разум, но на языке остался привкус желчи. - Отчего вы хоронились? Что за беда скрывать свою родню? 
  Раш хмыкнул и разжег лампу. Свет лизнул его скулы, очерчивая грусть. В любой другой раз Арэн не стал бы допытываться карманника о его рождении - минуло несколько лет с тех пор, как они вместе перебирались из переделки в переделку, но раза такого не случилось, чтоб Раш дал повод сомневаться в себе. Но после слов пилигримки - пилигримки ли? - дасириец не собирался оставлять недосказанность. Пусть Раш скажет, за какие дела он мог бы снять ему голову. 
  - Она предала меня, - сказал Раш. - Я бежал из родного дома, но Фархи о том проведала, и донесла. Ты не представляешь, что бы со мной сделали, поймай они меня. Я много горестей натерпелся, Арэн. Столько, что тебе и в кошмарном бреду не привидится. 
  - Кто ты? - Арэн чувствовал, что своей настойчивостью загоняет друга в угол, но иного пути не видел. Если Раш не скажет теперь - не скажет никогда. А времена настали такие, что дасириец стал разборчивее следить за всяким, кого пускал себе за спину. 
  Раш повернулся к нему - Арэну на миг показалось, что карманник потянулся за кинжалом, но тот лишь скрестил руки на груди, - и чуть склонил голову на бок. 
  - Румиец, - ответил он. - Хотя на моей родине многие предпочитают называть себя перворожденными шаймерами. И не гляди на меня так, будто у меня проказа во всю рожу, - сказал уже с легким раздражением. 
  - Но... как же... - От неожиданности Арэн не знал, что сказать. 
  Перед ним стоял человек, которому он привык доверять свою жизнь, слова которого принимал на веру и не искал в них подвоха. Человек, который бесчисленное количество раз мог наслать на него черные проклятия или попросту перерезать горло. Однако же этот человек не делал ничего худого, наоборот, оказывался рядом и проливал кровь вместе со своими товарищами. Как дасириец, эфратиец, северянин, рхелец... Но румиец? 
  - Румийцы безобразны, - Арэн хотел сказать о другом, но слова вырвались сами. 
  - Ты много чего не знаешь о румийцах, - карманник попробовал скорчить злую гримасу, но вышло жалко. - И на чем мы разойдемся, Арэн? Дашь уйти миром или устроим божий суд? - Он не дал дасирийцу ответить. - Я не стал чинить тебе зло, и не стану, потому прошу - отступись, и, если высшие силы будут благосклонны, наши пути больше не пересекутся. Если нет... Я не стану овцой на закланье, и на жало отвечу жалом, а там пусть вершиться божественная справедливость. 
  Арэн не сразу нашелся со словами. Раш, румиец, Раш, румиец... Слова перетекали из одного в другое, никак не желая соединяться. Его друг - самое злое существо в Эзершате, отрава, порча, которая не знает ничего иного, кроме поклонения Шараяне и кровавых распрей. Румиец не может быть иным, такова их сущность. Иной правды Арэн не знал.