Проклятая звезда

Я скучаю по сестрам. Я скучаю по Финну. Одиночество будто грызет меня изнутри.
Мы с Генри добрались до семерок, когда раздается яростный стук в дверь. Услыхав этот звук, я застываю, и красный резиновый мяч летит мимо моих протянутых рук.
Малышка в деревянной колыбельке начинает ерзать, и миссис Андерсен на миг склоняется к ней по пути в прихожую.
– Тсс, Елени, – говорит она, и нежность в ее голосе заставляет меня с грустью вспомнить о собственной матери.
Миссис Андерсон открывает дверь. За ней – сбывшийся ночной кошмар: черные плащи, суровые лица. Два члена Братства заталкивают вдову обратно в квартиру. Мое сердце замирает. Что мы сделали не так? Чем себя выдали?
Алиса и Мэй уже на ногах. Я поспешно прохожу по комнате, чтобы присоединиться к ним, а Генри бросается к матери.
Низенький, лысый брат с вытянутым лицом и пронзительными голубыми глазками выступает вперед.
– Лавиния Андерсон? Я брат О’Ши из Совета Нью-Лондона. А это брат Хелмсли, – указывает он на своего спутника, здоровенного и рыжебородого. – Нам поступила жалоба на нарушение приличий.
Значит, они не за нами.
Я чувствую облегчение, следом за которым приходит чувство вины. Лавиния Андерсон – хорошая женщина, нежная мать, добрая душа и труженица. Она не заслужила визита Братьев и неминуемых последующих неприятностей.
Лавиния прижимает к губам кулак, и ее обручальное кольцо блестит в линялом послеполуденном свете.
– Я не делала ничего неподобающего, сэр.
– А это решать нам, не так ли? – О’Ши поворачивается в нашу сторону с самодовольной улыбкой на лице. В своих стараниях выглядеть крупнее он похож на петуха-забияку: грудь колесом, плечи отведены назад, ноги широко расставлены. Я немедленно преисполняюсь неприязнью. – Добрый день, сестры. Принесли еженедельный паек?
– Да, сэр, – склоняет голову Алиса, но я все же успеваю заметить мятежный блеск ее голубых глаз.
– Как жаль, что объектом вашего милосердия оказалась столь недостойная особа. Нищета не оправдывает распутства, – рычит Хелмсли. – Не успела потерять мужа и уже взялась завлекать другого мужчину! Скандал – вот как это называется!
Миссис Андерсон стискивает худое плечико Генри, ее лицо резко бледнеет.
– Станете ли вы отрицать, что вчера вечером вас провожал домой мужчина? Мужчина, не состоящий с вами в родстве? – спрашивает брат О’Ши.
– Нет, не стану, – осторожно говорит Лавиния, и ее голос дрожит. – Мистер Алварес – покупатель пекарни, в которой я работаю. Он уходил оттуда в одно время со мной и вызвался проводить меня до дому.
– Вы вдова, миссис Андерсон, и ваше поведение должно быть безупречным. Вам не следует появляться на улицах города с посторонними мужчинами. И вы, несомненно, знаете об этом.
Я прикусываю губу и опускаю голову. Как, интересно, следовало поступить Лавинии? Идти домой в одиночестве, надеясь, что никто не начнет к ней приставать и не попытается ее ограбить? Нанять экипаж, потратив на него деньги, которых и так не хватает? Умолять хозяина пекарни, чтобы он выделил ей сопровождающих? У девушек вроде меня или Алисы никогда не возникает таких проблем. До того как мы связали жизнь с Сестричеством, нас неизменно повсюду сопровождали гувернантки или горничные, донельзя омрачая тем самым наше существование. Истинная леди перемещается не иначе как в закрытой карете, недосягаемая для грязи, пыли, нескромных взглядов и фривольного обращения.
Но миссис Андерсон не могла позволить себе ни кареты, ни горничной. У нее не было ни мужа, ни родителей, которые могли бы о ней позаботиться. Как, по мнению Братьев, она должна была поступить? Сидеть дома и пухнуть от голода?
– Я никого не завлекаю. Я каждый день оплакиваю моего мужа, – заверяет Лавиния. Она расправляет плечи, вздергивает подбородок и смотрит прямо в глаза брату О’Ши. – Вы лжете.
О’Ши кивает Хелмсли, и тот бьет вдову по лицу. Я вздрагиваю, вспомнив, как однажды меня ударил брат Ишида, и невольно хватаюсь рукой за щеку. След от кольца члена Братства уже зажил, но я никогда не забуду своего унижения – и выражения порочного удовольствия на его лице.
Лавиния налетает спиной на колыбельку, и малышка в ней вскрикивает. А Генри бросается к ногам Хелмсли:
– Не бейте мою маму!
Он не должен этого видеть. Ни один ребенок не должен видеть ничего подобного.
– Не увести ли нам детей в другую комнату, сэр? – спрашиваю я О’Ши, ведь решения, определенно, принимает именно он.
– Нет. Пусть он видит, какая потаскуха его мать. – О’Ши наклоняется и встряхивает Генри, схватив его за маленькие плечи. – Прекрати! Слышишь, прекрати немедленно! Твоя мать – лгунья, она предала память твоего отца.
Генри перестает сопротивляться, в его округлившихся карих глазах плещется испуг.
– Предала папу?
– Неправда! – протестует Лавиния, и по ее лицу катятся слезы. – Я никогда бы этого не сделала!
– Ваши соседи донесли, что видели, как вы шли под ручку с мистером Алваресом, – продолжает, нависая над ней, Хелмсли. Он, наверное, где-то шести футов росту.
Отшатнувшись от него, Лавиния прижимается спиной к обшарпанным обоям в голубой цветочек.
– Я оступилась на неровной мостовой, и он поддержал меня, чтобы я не упала. Больше ничего не было, клянусь! И это никогда не повторится. Отныне я всегда буду приходить домой засветло.
Пусть даже это означает, что она станет работать – и зарабатывать! – еще меньше, чем до сих пор, и что ее маленькая семья вряд ли сможет существовать на такие жалкие гроши.
– Женщине надлежит сидеть дома, миссис Андерсон, – говорит О’Ши. Он отпускает Генри и с ухмылкой поворачивается к Хелмсли: – Вот видите, к чему приводит разрешение на женский оплачиваемый труд! У них появились превратные представления о том, что прилично, а что – нет. Они отвратились от Господа нашего.
– И вбили себе в головы, что могут вести себя так же, как мужчины, – соглашается Хелмсли.
– Вы думаете, мне нравится ходить на работу? – резко выкрикивает Лавиния, и мне хочется зажать ей рот ладонью: она только навредит себе, если будет с ними спорить. – Я нашла эту работу, когда умер мой муж. Мы не можем полностью зависеть от милосердия Сестер. Мы голодали!
– Цыц! – с самодовольным видом орет на нее брат О’Ши. – Вам не будет никакой пользы от вашего непокорства. Вы должны быть благодарны за то, что получаете.
Миссис Андерсон делает глубокий вдох и выдавливает из себя бледную улыбку:
– Я сожалею, – мягко говорит она, умоляюще глядя на нас с Мэй. – Я вам очень благодарна. Я сделаю все, что вы захотите. Я готова поклясться на Писании, что не сделала ничего дурного!
О’Ши качает головой, словно она только что совершила еще один тяжкий грех:
– Это значит, что вы готовы лжесвидетельствовать.
На мерзком бородатом лице Хелмсли появляется усмешка, и я понимаю, что ловушка захлопнулась.
– Ваш сосед сказал, что мистер Алварес, прощаясь, поцеловал вам руку. Вы отрицаете это?
– Я… нет, но… – Лавиния сползает по стене. – Пожалуйста, позвольте мне все объяснить!
– Сегодня вы уже наговорили предостаточно лжи, миссис Андерсон. Я думаю, с вами все ясно. Мы арестовываем вас по обвинению в безнравственности.
Малышка начинает кричать. Генри с плачем вцепляется в материнские юбки.
– Мы можем это остановить, – Алисины губы едва шевелятся, а ее голос так тих, что я едва слышу его в воцарившемся гвалте, но немедленно улавливаю смысл сказанного.
То, что она предлагает, опасно. Колдовать за стенами монастыря очень рискованно, а ментальная магия – редчайшее колдовство, которое к тому же считается самым греховным. Подчищая чью-то память, каждый раз рискуешь стереть и другие воспоминания, связанные с тем, которое ты удаляешь. А неоднократное вторжение в память человека грозит тяжелым психическим расстройством. Когда много лет назад Новой Англией правили ведьмы, они использовали ментальную магию, чтоб контролировать и уничтожать своих противников. Братья постоянно рассказывают об этом, чтобы вселять в души страх перед ведьмами, но во всем нашем монастыре ментальной магией владеют лишь две ученицы – Алиса и я.