Кулинар

Он входил в дома, где стоимость каждого стула или водопроводного крана могла покрыть расходы его семьи за несколько месяцев. Он появлялся в их кухнях как посвященный в тайны древнего искусства, однако чувствовал себя безбилетными пассажиром межпланетного космического корабля.
Прежде Мараван полагал, что за годы жизни в этой стране сблизился с ее жителями, стал понимать их культуру и образ мыслей. И только теперь, заглянув за кулисы, понял, насколько чужды ему эти люди и их проблемы. Его удивляли их жизненные приоритеты, ему казалось странной их манера говорить, одеваться.
Тамилец предпочел бы держаться от них на расстоянии. Он страдал от того, что был вынужден вторгаться в их частную жизнь.
Маравана и раньше поражало то, что европейцы даже не пытаются оградить свои интимные проблемы и радости от посторонних взглядов. Они целовались на публике, беседовали в трамвае на личные темы. Школьницы одевались как проститутки. В газетах, телепрограммах, кино, песнях главной темой был секс.
Мараван хотел бы не видеть, не слышать, не знать всего этого. И вовсе не из-за ханжеского воспитания. В стране, где он вырос, женственность почиталась как первичная сила мира. Там боги имели пенисы, а богини — влагалища и груди. И рожали их не девственницы. Нет, его не раздражала сексуальность. Она играла важную роль в культуре, религии, медицине его народа. Но здесь она ему претила, и Мараван знал, почему: потому что общение с этими людьми, несмотря на их внешнюю открытость, оставляло в его душе неприятный осадок.
Тем не менее дело продвигалось. Через месяц после Меллингеров «Пища любви» обслуживала уже пять пар за неделю. А после шестой они впервые подвели итог бухгалтерии.
В конце сентября Андреа и Мараван поделили между собой прибыль. Семнадцать тысяч франков — и никаких налогов.
 Октябрь 2008 
 19 
Бухгалтерией Мараван занимался весь день и половину ночи. А в шесть утра начал готовить меню на следующий день. К обеду подъехала Андреа на своем универсале, и они грузили термобоксы и другую аппаратуру.
Работа стала утомлять Маравана: каждый день он готовил одно и то же. Но тамильцу нравилась финансовая независимость, признание его мастерства и общество Андреа. С каждым днем они сближались все больше, хотя и не так, как хотел того тамилец.
Они были коллегами, которым приятно иметь дело друг с другом, а в перспективе могли стать добрыми друзьями.
На этот раз Андреа привезла с собой кипу корреспонденции, которую вытащила из переполненного почтового ящика Маравана. Между рекламными брошюрами и листовками, которые разносчики пачками засовывают в щель, чтобы как можно скорее избавиться от своей ноши, она обнаружила конверт, адресованный Маравану и подписанный детским почерком.
Это было письмо от его племянника Улагу.
 «Дорогой дядя,— писал мальчик. — Надеюсь, у Вас все хорошо. А наши дела идут неважно. Многие сбежали от войны в Джафну, и теперь здесь часто не хватает еды на всех. Люди говорят, что мы проигрываем войну, и боятся. Но Нангай сказала, что хуже не будет.
 Из-за Нангай я и решился Вас побеспокоить. Она совсем плоха, но не хочет, чтобы Вы об этом знали. Она похудела, целыми днями пьет воду, а ночью ходит под себя. Врач говорит, что, если Вы не достанете ей лекарство, она совсем усохнет. Он написал мне на бумажке, что нужно, и эту бумажку я вложил в конверт. Я надеюсь, что Нангай не умрет. 
 Я целую и благодарю Вас. Жду, когда война закончится и Вы снова вернетесь. Или, может, мне приехать к Вам и тоже стать поваром? 
 Я уже научился готовить. 
 Ваш племянник Улагу». 
Улагу был старший сын младшей сестры Раги-нн. Ему исполнилось одиннадцать лет, когда дядя уехал в Европу Тамилец тяжело переживал разлуку с любимым племянником. Замкнутый, мечтательный, Улагу напоминал Маравану его самого в детстве. Как и дядя когда-то, мальчик много времени проводил с Нангай на кухне.
Иногда Маравану казалось, что Улагу — оставшаяся на родине частичка его самого. И за это он был благодарен племяннику.
— Плохие новости?
Андреа наблюдала за Мараваном, перетаскивая аппаратуру с кухни на лестничную площадку.
Тамиец кивнул.
— Мой племянник пишет, что тете совсем плохо.
— Той поварихе?
-Да.
— Что с ней?
Мараван развернул записку, которую Улагу приложил к письму.
— «Несахарный диабет».
— У моей бабушки тоже был диабет, — утешила его Андреа, — и она прожила долго.
— Это не диабет, просто он так называется. Больной постоянно пьет воду, но она не держится в организме, и человек высыхает.
— Это лечится?
— Да, но у нее нет лекарства.
— Так попробуй раздобыть его здесь.
— Я попытаюсь.
В фойе больницы толпились люди. В основном выходцы из Азии и Африки: тамильцы, несколько эритрейцев и иракцев. Так получилось, что последние несколько лет доктор Кернер нанимал преимущественно гастарбайтеров. Все началось с того, что у него появилась тамильская медсестра. И тогда по диаспоре пошел слух, что на приеме можно говорить по-тамильски. Потом появились африканцы и иракцы. Мараван простоял почти час, прежде чем для него освободился стул. Теперь перед ним оставалось всего четыре человека.
Мараван надеялся получить рецепт. Тогда, быть может, он сумеет передать Нангай лекарство. С каждым днем это становилось все труднее, но пока возможности оставались. Конечно, придется прибегнуть к помощи сторонников ТОТИ, но ведь речь идет о жизни Нангай.
Вот вызвали последнюю оставшуюся перед Мараваном пациентку. Пожилая тамилка встала со стула, склонилась, сложив ладони, перед изображением Шивы на стене и вошла в кабинет.
В приемной доктора Кернера бок о бок висели Шива, Будда, распятие и стих из Корана. Вероятно, не всех пациентов это устраивало, однако Кернер, похоже, полагал, что таким приходить к нему на консультацию не имеет смысла.
Прошло довольно много времени, прежде чем Мараван услышал за дверью слова утешения, которыми медсестра провожала старушку. Теперь можно было войти.
Мараван увидел мужчину лет пятидесяти с непослушной каштановой шевелюрой и усталыми глазами на моложавом лице. Казалось, расстегнутый медицинский халат и стетоскоп на шее он носит больше затем, чтобы внушать доверие пациентам. Когда Мараван закрыл за собой дверь, доктор поднял глаза от его истории болезни, указал на стул за своим столом и снова погрузился в чтение.
Тамилец уже бывал в этом кабинете. Тогда он обжегся, занимаясь чисткой тяжелой чугунной сковороды на ресторанной кухне.
— Речь не обо мне, — начал он, когда в кабинет вошла медсестра. — Я пришел поговорить о своей двоюродной бабушке из Джафны.
И он начал рассказывать о недуге Нангай и о трудностях доставки медикаментов в Джафну.
Кернер слушал внимательно, время от времени ивая, будто давно уже знал всю эту историю.
— И сейчас мне нужен рецепт, — закончил 1араван.
Доктор снова кивнул.
— А как у вашей двоюродной бабушки с серд-ем и давлением? — поинтересовался он.
— У нее здоровое сердце, — ответил Мара-ан. — Мне бы такое — долго не пришлось бы ас беспокоить.
Доктор взял блокнот с бланками рецептов.
— Это дорогое лекарство, — предупредил он, аполняя бумагу. Потом вырвал листок и протя-ул его Маравану. — Рецепт действителен один од. А как вы собираетесь передать ей лекар-тво? — поинтересовался он.
— Курьером до Коломбо, а дальше... — Мара-ан пожал плечами, — что-нибудь придумаем.
Кернер обхватил ладонью подбородок и за-[олчал.
— Одна моя знакомая работает в организации Врачи без границ», — сказал, наконец, он. — >ы ведь знаете, что правительство Шри-Ланки риказало им покинуть северные провинции до онца месяца. Завтра она летит в Коломбо, что->ы помочь коллегам с переездом. Могу спросить, озьмется ли она передать лекарство. Что вы на то скажете?
•-•
В эти дни индусы отмечали Наваратри — праздник борьбы Добра со Злом. Когда боги почувствовали себя беспомощными перед силами зла, они отделили от себя связанные с ним части и сделали из них новую богиню — Кали. В ожесточенной схватке, продолжавшейся девять дней и ночей, она победила демона Махи-шасуру. И когда снова приходит время этой битвы, индусы девять дней молятся Сарасвати, богине знания, Лакшми, богине достатка, и Кали, богине силы.