Дочь генерального секретаря

Лицо ему лизали горячим языком. Над ним стояла собака. Он встал, оделся. Взял Милорда и спустился с ним во двор. Матери схватили своих детей и отбежали, а бабки закричали: 
- Черный черт! 
По ночам Милорд глодал кость. Он гремел ей по всей квартире, вызывая удары по трубам. Александр отнимал. Милорд принимался скулить на весь дом, который в ответ стучал так, что отдавалось в голове. "Тихо, - говорил Александр, лежа с ним в обнимку на матрасе и пытаясь укачать, как сына. Тихо, м... Убьют ведь..." 
Днем пришла делегация. Он не пустил, они бились в дверь, дергая цепочку. 
- Сам без права живешь, еще и собаку завел. 
- Того и гляди, детей наших разорвет. 
- Заявить в милицию. 
Когда женщины откричались, мужской голос спокойно сказал, что если дом не будет избавлен от скотины, то он самолично спустит с него шкуру - с живого. 
- Ничего тут не могу, - развел руками уполномоченный, несмотря на сына в кремлевском гараже. - За топоры готовы взяться. 
Александр стал выводить борзую по ночам. 
Под звездами Милорд уводил его далеко в поля - мало что соображающего и ослабевшего так, что иногда он падал в темноту от резких рывков. 
Бутылка сухого кубинского рома все еще стояла нераскупоренной, когда в один невыносимо солнечный день он открыл окно на похоронный марш Шопена и застонал, увидев, что на торжественные эти похороны смотрят дети с портфелями. Сентябрь! Новый учебный год... 
Он упал на матрас. 
Но на следующее утро сбрил двухнедельную бороду и вышел в мир с портфелем. 
На Ленинских горах его охватил приступ агорафобии. Это вот что такое. Это чувство абсурда. Чувство ничтожной невесомости. Чувство, что вот сейчас тебя подхватит и унесет, как эти обгорелые листья, скребущие по асфальту. 
Он вошел на учебную территорию, но едва не повернул обратно, увидев блистающе-белую многоэтажную коробку. Факультет на девятом этаже. Двери разъехались, он столкнулся с Ивановым. 
- Привет. 
Не отвечая, Иванов положил ему руку на плечо и держал, пока не стало ясно, что лифт сейчас набьется до отказа. "Друг, я предупреждал", - сказал Иванов уже из кабины. 
Информационные доски закрывала возбужденная толпа. 
Пробившись, Александр увидел приказ. Знаки препинания пробивали папиросную бумагу, прикнопленную к доске. 
На лестничной площадке он стрельнул сигарету. С ним пару раз заговаривали, он не отвечал. Потом он вернулся в коридор, поравнялся с дверью инспекторской. 
Святослав Иванович сделал вид, что не заметил. Александр подошел к столу вплотную. Сунув палец в иностранную книжку, инспектор прикрыл ее и поднял голову: 
- Вы думали, научный коммунизм, это вам - так? Сами виноваты. Надо было в срок явиться на пересдачу. 
- Меня же в армию заберут. 
- Что ж. Каждый мужчина должен через это пройти. Это всего два года, если в ВМФ не попадете. Выполняйте священный долг, а там, глядишь, и восстановим. Как друга вашего. 
Лицо было непроницаемо. При этом, как ни странно, инспектор читал в оригинале Пазолини. 
- До свидания, Александр. 
- Чао... 
В коридоре мертвенно жужжал люминисцентный свет. 
Он спустился на лифте, широкой лестницей к раздевалкам и пошел на свет выхода. Очнулся он от плоского удара в лицо. Сплошное стекло, вымытое к началу занятий так, что от двери не отличить, отделилось от алюминиевой рамы и грохнуло об асфальт. Он переступил наружу. Вслед ему из здания кричали, но шагов он не ускорил. Потом под ним перестало хрустеть. 
Вплоть до решетчатых ворот дорожка была пуста, за исключением одной девушки. На студентку она была непохожа. Голые ноги без чулок и в одной футболке, под которой качались груди. Как поросята. Несмотря на отсутствие портфеля и общую уместность где-нибудь на свиноферме, она вышагивала деловито. Тумба - думал он с нарастающей неприязнью, пока вдруг не опознал свой первый эмгэушный минет, взятый у него с такой непринужденностью, как выпить стакан воды - тот самый, возмущавший Ленина. Утрата невинности в том смысле имела место в год, когда он поступил, а она провалилась в третий раз, с тех пор, возможно, превратившись в вечную абитуриентку соискательницу высшего. Эти годы ее совсем не изменили. Он стал сбавлять темп, но она целеустремленно смотрела в одну ей видимую точку. Он приоткрыл рот, чтобы окликнуть ее по имени, возникшем в памяти, но девушка уже прошла. 
Высотное здание МГУ - оно отсюда в правый профиль - медленно, но верно поднималось в небо, где сверкало своим шпилем до боли. 
Альма матер. 
Внезапно превратившаяся в мачеху. 
Контроль на проходной он прошел беспрепятственно. Студенческий билет еще действовал, но внутри, в толпе, он почувствовал себя пасынком. Регистратор его эмоций, постоянно сидящий где-то за пультом в глубине сознания, с удивлением отметил взрывную силу чувств. Оказалось, все, что ненавидел, и не когда-нибудь, а еще этим утром, он на самом деле любил до дрожи. Обнять колонну и завыть. 
Огибая зону "А", он так и сделал. Беззвучно. 
На почте ему выбросили письмо от бабушки. Его он заложил на когда-нибудь потом, только вынул из конверта червонец. 
На протяжении нескольких этажей в лифте ему досаждал чей-то сочувственный взгляд. 
На переходе в башню он, как из самолета, вчуже восхитился сиянием города под крылом. 
Комната встретила абсурдным шелестом бамбукового леса. Человек, вынимая кисточку из туши, во гневе оглянулся: 
- Дверь закройте! 
Все стены, все поверхности, включая его изнанку секретера, были залеплены иероглифами - по одному на листке, приклеенном за отсутствием "скоча" хлебным мякишем. И человек был не китаец, а персонаж, известный не только в общежитии, но и когда-то во всем Союзе. Еще в школе Александр узнал из газет о шахтере с Донбасса, который решил изучить все в мире языки. 
- А, это ты... - Отложив кисточку, бывший шахтер встал и поджал свою здоровую ногу. (Одновременно с поглощением языков он наращивал мышцы на своей усохшей от полиомиелита.) - Теперь меня произвели в небожители. 
Наблюдая, как Александр собирает вещи, полиглот расставил руки, вытянул здоровую ногу в рваном носке и стал совершать приседания. Собирать в общем было нечего. Ящики стола пусты. Освободив место еще для двух иероглифов, Александр снял с фанеры портрет Селина и снимок с Альбертом на фоне Политической карты мира. Селина он сложил и спрятал во внутренний карман пиджака. Снимок тоже решил не рвать. 
Полиглот приседал и поднимался. В ауре солнечной пыли он выглядел нелепо, как подросток. 
- Могучий ты мужик, Толян. - Александр кивнул на иероглифы. - Какой уже по счету? 
- Язычок-то? Дай Бог памяти, - поскреб в затылке полиглот. 
- За сто перевалил? 
- За сто? Не-е. Только приближаюсь. 
- А на х... тебе все это? 
- Как "на х..."? 
- Ну, сверхзадача... Что это, способ путешествовать? 
Толян заухмылялся. Сел, обмакнул кисточку и стал ласкать о горлышко. Кроме баночки с тушью перед ним стояла бутылка из-под кефира с водопроводной водой и оборванная буханка черного хлеба. 
- Шире бери. 
- Ну? 
- Бери выше, а вернее, глубже. 
- Темнишь? - Александр толкнул коленом свой портфель. - Раскалывайся, небожитель. Я за бортом уже никому не скажу. 
- Мудрец, - сказал Толян, - познает мир, не выходя со двора. А теперь думай сам... 
Он прикусил язык и стал выписывать иероглиф. Дверь лифта уже закрывалась, когда он выскочил следом с бумажкой. Александр заблокировал ногой. 
- Тебе! Я расписался. 
- Спасибо... 
Но это был не иероглиф истины. 
В пальцах подрагивала повестка, которая извещала, что отсрочка от военной службы кончилась и "гр-н Андерс" должен явиться в военкомат по адресу... 
"При себе иметь военный билет". 
По пути вниз он последний раз в жизни задержался на крыше гуманитарного корпуса. Видно было до самого Кремля, но его снова поразила смена чувств: все, что "гр-н Андерс" только что любил, он ненавидел всей душой...