Жизнь в другую сторону. Сборник
И вот я сижу на том самом диване, сижу как обычно, как всегда садился, когда приходил к Соболевым в гости. Вероятно, на одном и том же месте, выделенном для меня привычкой садиться к столу, ни на сколько-нибудь левее или правее, – никогда об этом не задумывался.
Передо мной стоят Стёпа и Наташа. В комнате больше света, чем в коридоре, – теперь я могу их лучше разглядеть.
Несмываемый загар их лиц выглядит слишком радостным, словно они основательно подготовились к какому-то смотру, где будут выставляться оценки. Этот загар с весны, крымский, на него удачным продолжением ляжет осенний, в «бархатный сезон», – так будет и в следующем году, а потом ещё и ещё. Уже в коридоре Стёпа успел мне сообщить: «Собираемся ехать». Не загадывая, конечно. Я и вижу их теперь либо до отъезда в Крым, либо после их возвращения оттуда. Эта пара, несомненно, заслужила самых высоких баллов.
Несмотря на свой загар, он всё же светлее, просто краснее, она совсем тёмная; вместе они – ян и инь. У меня жена бледная, ей загорать нельзя, кожа такая. Мне можно, но как-то не получается. Мы – бледнолицые. Краснота кожи у Стёпы какая-то бархатная, словно его усиленно растирали махровым полотенцем. Я вижу, как ему нравится себя демонстрировать. Я тоже почему-то доволен, словно мне довелось воочию лицезреть олимпийских чемпионов по отдыху – новой дисциплине, включённой в программу состязаний. Парад прерывается неожиданным сигналом с кухни: вскипевший чайник выдает пронзительное соло на скрипке, и Наташа поспешно выходит.
Мы молчим некоторое время, глядя в телевизор, где какой-то музыкальный канал показывает клипы. Потом Стёпа берётся за пульт и переключает картинку.
– Нет, вся эта музыка – всего лишь обслуживание гениталий.
Стёпа кривится. Он почти всегда начинает разговор с отрицания. Это у него такая форма общения. Как некоторые люди начинают с «да, а вот ещё был случай», он непременно выступает с «нет», словно возвращаясь к прерванному разговору или продолжая спор, но только с самим собой.
Я молчу, а если бы мне захотелось что-то заметить по этому поводу, то я бы не успел. Новая картинка – реклама: «Это средство эффективно помогает от разных паразитов». Стёпа вздыхает с улыбкой:
– Как от вас паразитов избавиться.
Следующий канал – спортивный. Это примиряет нас с беспощадной политикой телевещания.
Стёпа интересуется, как у меня обстоят дела на работе. Я как раз недавно устроился в одну компьютерную фирму, а прежде был учителем математики в школе.
Любое проявление социальности у Стёпы вызывало стойкое неприятие, он её отвергал начисто, как разлагающее индивидуальность явление: «Как это я кому-то должен отдать себя в пользование? Чтобы мною распоряжались?» Наверное, поэтому ему было интересно, как существуют в социуме другие. Раньше мы с ним по этому поводу частенько спорили: я никак не мог понять, как я буду жить, если не буду работать, – где я возьму деньги? Надо просто быть умным человеком, отвечал он. Да, это очень просто, соглашался я. Моя ирония касалась действительного положения вещей, которое позволяло ему поучать других. Если мне на богатое наследство рассчитывать не приходилось, то он его, по сути дела, уже имел в виде сдаваемых в аренду помещений, оставшихся после развала той самой организации, где мы, будучи молодыми специалистами, прежде вместе работали. Новые времена позволили ему в полной мере воспользоваться должностью своего отца, бывшего начальника всего этого безобразия, вовремя передавшего сыну права на солидные доходы и ушедшего на заслуженный отдых от греха подальше. Конечно, они были умными людьми. Другими умными людьми являлись так называемые «люди из Москвы», о которых иногда заходила речь в доме Соболевых. В большинстве случаев вспоминала о них по разным поводам Наташа. Она не скрывала своего безграничного восхищения перед ними. Они были умными уже хотя бы потому, что жили в Москве. Два брата, которые никогда, – новое восхищение, теперь ещё и Стёпы, – никогда в жизни не работали! С младшим из них Стёпа был знаком с детства, а старший однажды прославился тем, что целых сорок дней не выходил из квартиры. Это деяние, предпринятое им в день своего сорокалетия, в восторженных глазах Стёпы приравнивалось к подвигу. В общем, если мне что-то и доводилось о них иной раз услышать, то лишь в самых превосходных степенях.
Таким образом, Стёпа умудрялся никем не быть, и вместе с тем он был всем. Разумеется, я не мог у него спросить: как дела «на работе». Этим вопросом я бы поставил его в неловкое положение, – у него было «дело», но никак не «работа». К тому же он мне толком ничего бы не рассказал; всё было и так достаточно покрыто туманом, – я как бы не дорос до того, чтобы узнать больше, чем я не знал. Возможно, в наших отношениях знаком особого расположения, самой тесной дружбы как раз и была такая моя роль, согласно которой я был бы единственным в окружении Стёпы, кто не был посвящён в его денежные тайны. Странным образом, и Пётр Недорогин, и Костя Барометров, общавшиеся со Стёпой от случая к случаю и, собственно, узнавшие его исключительно потому, что я их с ним познакомил, были осведомлены в этом вопросе куда более тщательнее. Пётр Недорогин, например, утверждал, что Стёпа основной свой доход получает от торговли бензином, – чуть ли не железнодорожные цистерны отгоняют в его хозяйство по тупиковой ветке. От Кости Барометрова я слышал о торговле сахаром – и тоже целыми составами. Как бы там ни было на самом деле, я мог бы себе признаться в том, что и не хотел бы знать такой правды, которая нас непременно бы разъединила. Мне так было спокойнее, – общаться вне денег, – ему, я думаю, тоже.
– А как там «месье Барометров» поживает? – спрашивает меня Стёпа. Он, конечно же, не может знать, что с каких-то пор у меня стали спрашивать: «Как там Стёпы поживают?» – объединяя пару патриотов отдыха в Крыму в нечто совсем уже неразделимое.
Я рассказываю про то, как Костя занимается ремонтом кухни, с ванной он вроде бы уже закончил возиться, коридор ещё в прошлом году сделал, в планах на будущий – перейти к комнатам; словом, работы предостаточно. Стёпа довольно улыбается. Из того, что он затем говорит, можно понять следующее: есть такие люди, для них главное – это стены, в которых они обитают. Они будут заниматься ремонтом всю жизнь, потому что ни на что другое не годны и даже подумать ни о чём другом не могут. Им всегда найдётся, что подправить и обновить. Собственно, жизнь для них из этого и состоит: закончить один ремонт и следом начать другой. Живут в натуральных кладовках, из которых пытаются соорудить дворцы, – ну разве это не идиотизм? В бесконечном улучшении быта проходят годы…
Его прерывает возвращение Наташи. В одной руке у неё чайник, в другой – небольшой поднос с двумя расписными ларцами; всё немедленно ставится на столик. Она извиняется перед нами:
– Вы меня тут заждались, наверное… Галя позвонила, – объясняет она Стёпе, – пришлось с ней поговорить.
– Какая Галя?
– Галя Зубак.
– А-а, Зубак… – тянет Стёпа.
Неожиданно Наташа обращается ко мне:
– Ты же знаешь Галю Зубак?
– Я?
– Ну да, Галя Зубак, чёрненькая такая…
– Да откуда он её знает, – вмешивается Стёпа.
Я не знаю никакой Гали Зубак, но на всякий случай неопределённо развожу руками: «а как же», – меня можно понять и так, что это имя мне, несомненно, знакомо.
Наташа мне почему-то не верит:
– Не помнишь? Чёрненькая. Такая…
– С усиками, – встревает Стёпа.
– Какими усиками? – удивляется Наташа.
– Ну, небольшие усики.
– С чего это ты взял?
– У всех чёрненьких полных женщин есть усики.
– Дурь какая… Вот уж ты разглядел, – замечает Наташа, внимательно разглядывая Стёпу, впрочем, не забывая и обо мне: – Никак? Ещё на старой квартире, на Минской, летом это было. Пиво пили…
Вот-вот, теперь проясняется, а как же… Начали со старого, выжившего из ума «мельника», а закончили чем-то «свойским» – уже значительно покрепче, принесённом от соседей. Да, в гостях у Соболевых были ещё какие-то люди, но сколько лет с тех пор прошло?.. Нет, на роль Гали Зубак никто не годился.