Последний интегратор (СИ)

-- Я не хотел портить праздник, но ты должен был знать.
-- Конечно, должен, -- сказал Карапчевский. -- Наверное, следует позвонить Виталию Петровичу?
-- Я звонил. Отвечают, что он простудился и слишком слаб, чтобы говорить.
-- Какие же они подонки! Когда он хотел сам уйти, его не отпустили. Теперь выгоняют.
Мне было жаль знаменитого директора. Один из немногих сторонников интеграции среди начальства. Мы вернулись в гостиную с печальными лицами.
-- Дела? -- спросила Евгения.
-- Дела, -- сказал Карапчевский. -- Инткомовские мелочи.
Никита Максимович быстро переменил выражение лица и сказал:
-- Прошу внимания!
С видом фокусника, который достаёт из кармана голубя, он достал какую-то бумагу. Это была поздравительная телеграмма от первого помощника первого консула, которая пришла на адрес Инткома. Никита Максимович её немедленно зачитал. Он был из тех людей, которые сначала сообщают плохую новость, а потом -- хорошую.
-- От первого помощника второго заместителя третьего письмоводителя, -- ухмыльнулся Карапчевский. -- Раньше он сам мне звонил.
-- Не замечал за тобой такой амбициозности, -- сказал Жебелев.
-- Я же не о своих амбициях говорю, -- сказал Карапчевский. -- Я говорю о деле. Эта телеграмма -- презрение не ко мне, а к моему делу. К нашему общему делу.
-- А я считаю, что ты не прав, Саша, -- сказал Никита Максимович. -- В нашем положении даже такая телеграмма -- победа. Завтра -- это я тебе обещаю -- о ней узнают в префектуре и в Доме наместника...
-- И поймут, что Карапчевский совсем сдулся.
-- И поймут, что Карапчевский ещё на коне.
Зазвенел телефон. Трубку по знаку Карапчевского взяла Евгения.
-- Префект, -- сказала она Карапчевскому.
Карапчевский помотал головой.
-- Извините, он ненадолго вышел, -- сказала Евгения в трубку. -- Что ему передать?.. Хорошо... Большое спасибо... До свидания. -- Она положила трубку и сказала: -- Поздравил.
-- А ты жаловался, -- сказал Никита Максимович.
Тут же телефон зазвенел снова. Это был наместник. Он тоже поздравил Карапчевского через Евгению.
Пиршество было в разгаре, когда телефон позвонил в третий раз.
-- Гуров, -- делая круглые глаза, сказала Евгения.
Карапчевский торопливо схватил трубку.
-- Да, Семён Кириллович, -- сказал он. -- Спасибо огромное... Всё хорошо, все здоровы... Иван?
Все посмотрели на меня.
-- Иван в полном порядке... -- сказал Карапчевский в трубку. -- Ещё раз огромное спасибо... Вам того же.
Он повесил трубку и сказал:
-- Не ожидал. Вам, Иван, привет.
Никита Максимович спросил о том, что подарили Карапчевскому. Карапчевский показал подарки. Никита Максимович стал говорить о пользе физических упражнений. Жебелев сказал про изометрическую гимнастику. Евгения сказала, что лучшее средство от болезней -- это солнце и свежий воздух. Я дожевал очередной пирожок и сказал, что...
Дверной звонок заставил всех насторожиться. Больше никого не ждали. Никита Максимович пошёл открывать дверь и вернулся с двумя усачами в очках и свитерах. Это были гости из Новоергинского университета -- географ и физик. Ветераны интеграции, старые знакомые Карапчевского и всей компании. Они принесли стопку книг -- новые издания университета -- и сразу засобирались уходить.
-- Куда же вы, ребята? Только пришли, -- сказал Карапчевский.
-- Пора, пора, -- сказал физик. -- Мы ведь проездом. Специально полетели с пересадкой, не могли тебя не поздравить. Завтра конференция в Константинополе. Все светила собираются.
-- Вы хоть на полчасика присядьте, -- сказала Евгения.
-- Извини, Женя, никак, внизу такси стоит, -- сказал географ.
Физик подцепил вилкой рыбное ухо, прожевал и сказал:
-- Неправильно их у вас готовят.
-- Все новоергинцы почему-то считают, что их город -- родина рыбных ушей, а в других городах их готовят неправильно, -- сказал Жебелев. -- Туганцы считают, что именно их город -- родина рыбных ушей, а в остальных городах...
-- И так -- в каждом городе от Юрска до Атласова, -- сказал Карапчевский.
Евгения дала гостям завёрнутые в бумагу пирожки, и все двинулись проводить их до такси. Перед уходом физик три раза выжал двухпудовку, чем вызвал всеобщие восторги. Особенно восторгался Никита Максимович.
Я решил не участвовать в проводах и остался с Лизой. Она уже немного наигралась с мнемоником и теперь поедала второй кусок торта, предварительно политый мёдом.
-- Хотите торт? -- как заботливая хозяйка спросила Лиза.
Я тоже взял кусок и тоже полил его мёдом. Лиза одобрительно кивнула.
-- Я уже читала "Чёрную землю фараонов", -- сказала она сквозь жевание.
-- Я тоже, -- сказал я. -- Только давно. Лет пять назад.
-- А я в прошлом году.
-- Поэтому ты так надулась на Никиту Максимовича? Из-за книги?
-- Вовсе не надулась, -- сказала Лиза. -- И вовсе не из-за книги.
-- А, по-моему, Никита Максимович -- отличный мужик. Твоему отцу помогает, и вообще...
-- Никакой не отличный. Ты ничего про него не знаешь.
-- А ты знаешь?
-- Знаю, но не скажу, -- сказала Лиза, впихнула последний кусок в рот и ушла.
* * *
Голос Карапчевского был слышен уже из-за двери.
-- Опять ты защищаешь предателей, -- говорил он. -- Кто ушёл, тот предатель...
Дверь открылась.
-- Ты пойми... -- сказал Жебелев.
-- Никого не хочу понимать, никому не хочу прощать, -- сказал Карапчевский. -- Я десять лет всех понимал и всех прощал. Теперь так: кто ушёл, тот предатель. Кто остался...
-- Саша, мы ведь договорились -- хоть сегодня не будем о деле, -- сказала Евгения.
-- В моём деле нет выходных, нет отпусков, -- сказал Карапчевский. -- Ты это знала, когда выходила за меня замуж.
-- Я выходила за журналиста, а не за политика.
-- А я не политик. Забыла наш лозунг? "Интеграция -- не политика. Интеграция -- смысл жизни".
-- У других людей -- другой смысл жизни, -- сказал Жебелев.
-- Интеграция -- самое главное, -- настаивал Карапчевский.
Можно было подумать, что он пьян. Но он вовсе не был пьян. Он говорил не визгливым голосом пьяного человека. Он говорил тем твёрдым голосом, который был ему свойствен в минуты решительности. Только углы губ загибались вниз сильнее, чем обычно.
-- Теперь эти так называемые учёные говорят мне, что они разочаровались в интеграции. У них, видите ли, ничего не получилось. Они заехали ко мне, чтобы поделиться со мной своими нелепыми оправданиями. Они, наверное, ожидали от меня сочувствия.
-- Они долго тебя поддерживали, -- сказал Жебелев.
-- Недостаточно долго, -- сказал Карапчевский.
-- Никита, ты ему объясни... -- сказал Жебелев.
Никита Максимович могуче выдохнул.
-- Не трать слов, -- сказал Карапчевский. -- Я знаю все аргументы. Они долго меня поддерживали, они отдали все силы, они не видят результатов своей работы. Они разочаровались, они устали. Нужно понять и простить. Я тоже поначалу себя в этом убеждал. Ушёл один, ушёл второй, ушёл третий. Я говорил себе: они устали. Я их понимал и прощал. Ушёл Игнат. Я сказал себе: он устал. Я его понял и простил.
-- Простил? -- спросил Жебелев.
-- Нет, не простил! -- сказал Карапчевский. -- Не простил, потому что пришёл Иван.
Все обернулись на меня. Я безуспешно пытался вытереть салфеткой испачканные мёдом пальцы.
-- Знаете, в чём важность Ивана? -- спросил Карапчевский.
-- В том, что ко вторнику он должен сделать доклад на моём семинаре, -- сказал Жебелев.
-- И сделает, -- сказал Карапчевский. -- Иван -- человек слова. Важность его не в том, что он пришёл в Интком, а в том, когда он пришёл. Он пришёл, когда всё рушится, когда предатели множатся с каждым днём. А он всё равно пришёл. Он пришёл не в то влиятельное учреждение, каким Интком был десять лет назад. Он пришёл к кучке изгоев. Такими мы были пятнадцать лет назад. И пока к нам приходят такие, как Иван, наше дело будет жить.