Интервью для Мэри Сью. Раздразнить дракона

Сползла с дуба. Есть хотелось не просто зверски. Я была голодна настолько, что чувствовала: еще немного, и начну убивать за еду.
Зато, как и вчера, пить не особо хотелось. Одежда оказалась настолько мокрой, что я могла конкурировать с коренными обитателями болот. Но все же я напилась с листа лопуха, так сказать, впрок.
Особых идей не возникало, кроме как убраться подальше от разграбленного обоза. Хотя на тракт выходить я все же не рискнула и кралась, как и накануне, по лесу. Чуть позже выяснилось, что предосторожность была отнюдь не излишней. До полудня меня обогнали две телеги и один всадник, мчавшийся, как угорелый, а вот ближе к вечеру…
Конский топот и ржание оповестили о том, что на дороге появились новые путники. Едва я увидела знакомую четверку всадников в броне, к которым примкнули еще несколько конных, — тут же нырнула в траву.
Они проехали мимо. Бряцанье сбруи и доспехов уже давно стихло, а мое сердце все еще гулко отсчитывало удары. Но потом все же отпустило: обошлось.
Когда добралась до развилки, на лес опускалась ночь. Поскольку особой цели у меня пока не имелось, я поступила в лучших традициях неверных супругов: пошла налево. Эта дорога была ничем не лучше и не хуже другой, но, как человек, закаленный очередями в кассах супермаркетов, я всегда выбирала именно «левую полосу».
Когда уже не было видно ни зги, а желудок успешно переваривал сам себя, обещая язву (заверял он в этом уверенно, как депутат на предвыборной кампании), я решила, что у меня начались галлюцинации. Иначе чем объяснить то, что мой нос уловил запах жареного мяса?
Сначала я помотала головой, прогоняя ароматический мираж. Но нос еще сильнее защекотало, а рот наполнился слюной. И я пошла на гастрономический зов. Крадучись, замирая от каждого шороха.
Когда осторожно выглянула из кустов, поняла: это не глюки. Еда здесь действительно имелась, но добраться до нее — все равно что украсть кошелек у профессионального вора. Но все же я решила рискнуть. Голод — не лучший напарник, но учитель отменный. Объясняет коротко и доходчиво.
Внимательно оглядела лагерь и в углу поляны заметила клетку. По ее прутьям пробегали всполохи, словно деревянные брусья были под напряжением. А внутри сидел мужчина и смотрел прямо на меня.
Наши взгляды встретились. Меня поразили его глаза. Такие редко увидишь даже на просторах Интернета, а уж на этом складе бедлама чего только нет! Про суровую жизнь, лишенную магии фотошопа, я и вовсе молчу. Глаза были золотистые у самого зрачка, словно пламя костра, и будто обведены углем по краю. В них не сквозило ни обреченности узника, ни злости несправедливо осужденного пленника. Лишь презрение.
Не отрывая взгляда, незнакомец усмехнулся, словно видел меня насквозь: голодную воровку, что нацелилась на вертел с мясом, оборванную, мокрую, с волосами, некогда рыжими, а сейчас из-за слоя грязи похожими на паклю.
Я испугалась: вдруг сейчас этот заключенный поднимет бучу? Ему-то что, он в клетке. А мне опять по темному лесу нестись? Хотя, может, просто выйти к костру, попросить еды?
Подумала и усмехнулась: дюжина здоровых мужиков у костра и ни одной женщины. К тому же они никак не тянули на монахов, соблюдающих целибат. Скабрезные шуточки, что доносились до моих ушей, скрежет металла о металл (кто-то из охранников точил меч), плеск то ли воды, то ли чего покрепче в бурдюке, который передавали по кругу.
Да, среди них не обнаружилось той четверки головорезов, которую я видела накануне. Но кто сказал, что эти — не подобны вчерашним?
В общем, я решила, что путь открытого диалога — выйти и сыграть скорбную умом, давя на жалость, — не мой вариант. Ибо вместе с жареным мясом эти ребята могут как следует отжарить и меня. По кругу. Пустив по рукам, как этот бурдюк.
Пока размышляла о том, насколько высоки моральные принципы охраны, заметила, что пленником-то особо никто не интересуется. Даже не следят. Но по прутьям его решетки все так же пробегали искры.
Тут я услышала обрывок разговора:
— Отнеси этой мрази пожрать… Да не миску, дурак. Пусть кость погложет. Он же не человек. Тварь. А тварям и такая еда сойдет, — громко, так, чтобы услышали с другой стороны костра, крикнул детина в стеганке.
Из круга тут же поднялся парень, еще не мужчина, но уже не подросток, и пошел в сторону клетки. В руках «гонец» и вправду держал кость. Причем лопатку — то ли коровы, то ли какой-то местной здоровенной зверюги. Этот плоский обглодыш оказался настолько хорошо очищен, что на нем не осталось даже следов мяса. Что в нем есть? Даже костного мозга, который можно выбить из бедренных костей, — и то в этой лопатке нет.
Парень между тем подошел к клетке и кинул сквозь решетку «ужин».
Узник был чуть ближе ко мне, и я смогла расслышать:
— Жри, погань!
Заключенный скривился.
— Сам жри. Я не пес.
— Ты хуже пса, тварь. — На этот раз докатившийся до моего схрона ломающийся голос выдал возраст почище, чем юношеская угревая сыпь.
— И чем же? — насмешливо протянул пленный.
Меня поразил этот разговор. Юнец почти кричал, его звонкий фальцет дробил тишину, а брюнет, сидевший в клетке, напротив, говорил чуть приглушенно, но его тем не менее я слышала лучше, чем пацана-охранника.
— Ты, хладноребрый гад, умеешь только первым нападать со спины. Грабить и насиловать, а потом удирать, поджав хвост, — разошелся меж тем малец.
Звякнули цепи. Пленный в мгновение ока оказался у самых прутьев и схватил оторопевшего парня за грудки. Раздался треск, и тут же завоняло паленым мясом. Юнец извивался и орал, упираясь рукой в решетку, по прутьям которой уже не пробегали всполохи: она раскалилась и светилась, как жидкая сталь в мартеновской печи.
А узник все сильнее и сильнее тянул пацана к себе, пытаясь приблизить его лицо к прутьям. Руку самого пленника прожгло едва ли не до кости, но казалось, он ничего не замечал.
— Повтори, что ты сказал, выползок хмерны? Это вы, людишки, развязали войну. Взяли в плен наших женщин, убили наших детей и вывесили их головы на воротах Эльрада.
Пацан уже не орал, а жалобно скулил, когда от костра подоспел один из воинов. Матерый, здоровенный, он ничуть не уступал ростом пленнику, а разворотом плеч превосходил его.
— Отпусти, — короткое слово разнеслось по поляне не хуже раската грома.
Мне подумалось: именно таким голосом отдают приказы вожди. Да, похоже, этот воин в отряде и был вождем. И не важно, что всего лишь дюжины человек. Лицо, рассеченное шрамом наискось, седина в волосах и убежденность во взгляде.
— Зачем, кметь? Ведь я, по его словам, душегуб и насильник. Надо соответствовать.
— Будь ты простой убивец, проткнули бы твое сердце огненной сталью, и дело с концом. Однако кнесс пожелал лично судить тебя. Но учти: убьешь ученика — до владыки Верхнего предела доедет только твой труп, и плевать на все указы. За своих я мщу. Даже если этот «свой» — всего лишь вчерашний мальчишка.
Они посмотрели друг другу в глаза. Пристально, словно скрестили два меча.
У костра уже никого не было: все воины переместились к клетке. Я бы, может, тоже посмотрела, чем кончится поединок без слов и стали, сжигающий нервы похлеще кислоты, но я желала вещей гораздо более приземленных, чем духовная пища, а по журналистскому опыту знала, что сплетни, скандалы и свары относятся именно к таковой. Банально хотелось жрать.
  
ГЛАВА 2, она же вопрос второй:
 
— Каковы ваши основные жизненные ценности и приоритеты?
 
Мясо на вертеле манило, звало, влекло. Истекающее соком, оно было непреодолимым соблазном. Как можно упустить такую возможность?
Я рискнула. Оставив свою поклажу в кустах, крадучись, по краю тени добралась до вертела, оставшегося без присмотра, и даже умудрилась беззвучно стянуть его с рогулин, обернув ладонь приспущенным краем рубахи, чтобы не обжечься. И тут один чересчур глазастый из охраны углядел-таки меня.
— Ах ты ворье!