Ханаанский блюз (СИ)

Я отмалчивался, самому было страшно.
А в начале июля я собрал свой огромный армейский рюкзак и переоделся в старую форму. Я был сонный и недовольный. А Маджид только загадочно улыбался мне за завтраком и говорил, что я не успею соскучиться.
Надо было мне настоять и узнать, что он имел ввиду. Если бы я знал… Потащил бы к его отцу за шкирку и потребовал бы заковать сына в их дворце на весь июль, пока я не вернусь.
Но я был занят своим рюкзаком, своими мыслями, своей тоской.
Поцеловал его, и так мы попрощались.
Далее вспоминать о том, что произошло тем июлем мне все тяжелее. Если мог бы — просто опустил бы эту часть.
Но я расскажу.
Я поехал на призывную базу, а оттуда — в пункт назначения возле Рамаллы.
Первые несколько дней были обычными: тренировки, стрельбище, радость от встречи с друзьями, посиделки в палатках с вечными байками про работу, учебу, женщин.
Я наконец-то увидел своего лучшего друга ещё со времён срочной службы. Томер служил со мной все три года, но жили мы далеко друг от друга, и в основном перезванивались, но бывало, что ездили друг другу в гости. Он рассказал, что собирается жениться, я его поздравил, конечно.
Маджид звонил мне по вечерам, мы общались; я, к сожалению, мало что мог ему рассказать, а он и не расспрашивал. Болтали разные глупости, которые говорят друг другу любовники по телефону. Ждали встречи.
На четвертый день началась операция, ради которой нас призвали.
Поздним вечером мы вошли в деревню, где, по данным разведки, находились командиры их группировок.
Нам указали на три дома.
Я, Томер, Дори и ещё несколько наших прошли к самому большому дому в деревне. Трехэтажный особняк, такой же, как и у Маджида.
В ту секунду моя интуиция пыталась мне что-то подсказать. Но тогда я не понял, что именно. А потом было уже поздно.
Мы вошли в дом. Снаружи было темно, но внутри на первом этаже горела лампа, и я видел ступени, ведущие наверх. Дори указал нам с Томером на незаметную дверь во дворике — она почти не была видна — скорее всего, ее специально обозначили на карте операции, и мы пошли в ту сторону. Другие пошли в обход дома, или стали бесшумно подниматься по лестнице наверх.
В ту же секунду случилось сразу несколько событий.
Слева раздалась короткая очередь из автомата, и мы инстинктивно пригнулись, хотя стреляли не в нашу сторону.
Внутри дома послышались крики на арабском, и мы развернулись с автоматами туда.
И ещё — я повернул голову к Томеру, чтобы сказать ему что-то, и, как в замедленной съёмке увидел, как из окна третьего этажа на него падает тяжелый бетонный блок.
Я не успел даже открыть рот. Блок упал ему прямо на голову, и никакой шлем не мог его спасти. Он упал, обливаясь кровью.
Я поднял голову к тому окну и увидел на фоне освещённого окна человека в черной майке, который наблюдал за нами. Увидев меня, он нырнул вглубь дома.
А я… Ярость, скорбь, злоба — я почувствовал, как жажда мести, как какой-то дикий огонь, пожирает меня изнутри. Побежал в дом, держа автомат наготове.
Прицелился на лестницу, готовый в любую секунду пустить очередь.
Краем глаза заметил, что ко мне бежит Дори.
Заметил фигуру в черном на самом верху лестницы.
Вскинул автомат и пустил очередь.
Почему я не подождал ещё хотя бы секунду?
Потому что если бы я не выстрелил, то увидел бы, что за тем типом, который бросил на Томера блок, идёт тот, кого здесь никак не должно было быть.
Маджид.
Я не сразу понял, что это он. Просто увидел, как два тела скатываются по ступеням вниз. На секунду почувствовал мрачное удовлетворение, узнав в первом человека в черной майке. А потом…
Потом я увидел лицо второго.
Я кинулся к нему, забыв обо всем.
 — Мадж!
Он не отвечал. Он был уже мертв. Кровь насквозь пропитала его белоснежную рубашку, прошитую в груди и в животе пулями от М-16. Моего М-16.
Все, что было потом, смешалось у меня в какую-то безумную кашу в голове. Дори схватил меня за руку и потащил к выходу.
Я не хотел уходить — или хотел хотя бы взять с собой Маджида. Я дотащил бы его до больницы и может быть, спас бы — по крайней мере, так мне казалось в тот момент.
Дори вцепился в меня как клещ, и потащил буквально за шкирку наружу. Я отбивался, но он даже не замечал этого.
Мы выбрались из дома и тут я понял, почему он меня тащил.
Наши все уже были снаружи, с вместе с ещё четырьмя задержанными, лежащими на земле, как кули.
Тут же я увидел тело Томера. Он лежал, прикрытый тканью, и там, где была его голова, было почти черно от крови.
Дори встряхнул меня, и прошипел:
 — Куда ты прешь, Розенберг? Жить надоело? А если там ещё кто-то остался?
 — Там мой друг — ответил я, с трудом сдерживаясь, чтобы не скатиться в истерику. Я говорил через силу, еле осознавая, что произношу.
 — Какой ещё друг? Друзей там нет.
 — Маджид Альхади. Он не из их людей. Я его знаю.
Дори смотрел на меня пару секунд своими пронзительными синими глазами.
 — Все, кто там сейчас внутри, мертвый или живой — враг. Потом будем разбираться.
 — Нет. Сейчас. — я чувствовал, будто нахожусь в какой-то жуткой параллельной реальности, и все ещё не верил, что все происходит на самом деле. Может, мне показалось? И там не Маджид? Кто-то, похожий на него. Родственник. Он же говорил, что у него здесь есть родственники. Что ему самому-то тут делать?
Отчаянное понимание внезапно пронзило меня.
Он приехал к родственникам. Решил сделать мне сюрприз, последовав за мной, как жена декабриста (его мать делала по ним докторскую и любила про них рассказывать) — и попал в самый центр операции, которую наш штаб готовил уже несколько месяцев. Он не мог знать, конечно. И я не мог бы ему сказать, при всем своем желании.
Я почувствовал, как по щекам у меня текут слезы.
Томер. Маджид. Я потерял сразу двоих — и своего друга, и свою любовь — за каких-то пятнадцать минут.
Я сам, своими руками, убил человека, которого любил больше всего на свете.
Осознание этого буквально раздавило меня.
Дальше я уже мало что помнил.
Помнил, что мы как-то вернулись на базу. Дори что-то втолковывал мне — судя по всему, он понял, что в здании был посторонний, и теперь пытался что-то с этим делать, как-то вытащить меня сухим из воды.
Я не знаю, на какие жертвы он пошел, что именно наврал всем, включая своих собственных командиров, всему штабу, родителям Маджида — словом, всем, кто был замешан в этом грязном деле.
Я сам был маловменяемым, и ни на что не реагировал. Меня под шумок быстро отослали домой, и постарались сделать все, чтобы имя мое не оказалось ни в одном из рапортов об операции — спасибо тому же Дори.
Экзамены я отменил, взял академический отпуск на год. Хотел просто бросить все, но родители смогли достучаться до меня и убедить сделать перерыв.
Самым тяжёлым были похороны. Я пошел и к Томеру, и к Маджиду. Не знаю, как я вытерпел этот ад. Кроме его сестры, о нас никто не знал, поэтому я был просто одним из толпы, на меня никто не смотрел. Но рыдания его матери и сестры раздирали меня на мелкие клочки. Я съежился в каком-то углу, чтобы не видеть, не слышать, не осознавать, что убийца, которого они тут проклинают раз за разом — это я. Я каждую секунду жалел, что пришел — но не придти не мог.
Похороны Томера были не менее трагичными. Не хочу вспоминать. И никакая свершившаяся месть не сделала скорбь по нему легче.