Прямая речь
* * *Картину «Сукины дети» многие проецируют на Таганку. К сожалению, я не мог придумать ничего более удачного, чем отъезд режиссера из страны и лишение его гражданства. Если бы я придумал какую-нибудь другую идею, ради которой артисты могли бы пойти на то, на что они пошли в моем фильме, никакой бы связи не угадывалось. Но пришлось использовать реальную ситуацию, придумывая по ее канве фантастическую ситуацию, которой, к сожалению, в жизни никогда и быть не могло. Кроме того, без конкретных людей и собственного жизненного опыта я бы не обошелся. Счастливцев и Несчастливцев — это не более чем маски. Но у меня среди артистов нет плохих людей. В жизни они могут быть разными, но театр обязывает видеть, а значит, и вести себя — иначе.
* * *Сегодня в стране практически невозможно снимать кино. В условиях инфляции, когда собственную жизнь можно планировать только на два-три вперед не более, это сложно. Начинаешь с энного количества миллионов, а заканчиваешь уже миллиардами. Лопается одна картина за другой, даже не успев начаться.
1993 г.
* * *Я работал без перерывов, без отпусков до 90-го года. Снимал кино, хотя режиссура всегда была для меня баловством. Может, поэтому моя вторая картина «Свобода или смерть» и осталась незаконченной. Я снял в Париже практически две трети фильма, а потом кончились деньги. Я, идиот, решил сэкономить на себе и был не только режиссером и сценаристом, но и сам сыграл главную роль, думал: себе-то могу не платить. Оказалось, гонорарные деньги — капля в море. А, в результате, картину нельзя закончить. Сам я играть не могу, кого-то уже нет в живых, кто-то уехал за границу, кто-то просто состарился.
Кино — скоропортящийся продукт. Это не спектакль, который можно отложить, перенести. Наши продюсеры этого не понимают. «Ну, что ты горячишься?» — спрашивают. «Время, время уходит», — отвечаю.
Потом раз — инсульт. А через полтора года звонит продюсер: «Деньги нужны?» — «Да нет, — говорю, — никому они теперь не нужны».
* * *Герой в «Свободе» — Толик Парамонов — это даже не диссидент. Это такая пенка, которая бегала им за водкой. Он — мыльный пузырь, но тщеславие — без берегов. Я таких тоже знал и знаю, но называть не буду, люди известные, которые на всем этом хотели сделать себе имя. Толик — писатель, которого не издают. По причине, конечно, что «нельзя, потому что он такой опасный»… Дерьмо потому что. А дерьмо не издают нигде — ни там ни здесь. Правда, здесь сейчас издают.
Когда Толик приезжает на Запад, куда он как бы стремился, он не может поверить и примириться с тем, что он никто. Ему свобода как раз не нужна. Он — подпасок, холуй. Он всегда должен быть при ком-то, при чьем-то колене. Тогда у него есть шанс выиграть. А в таком пространстве, в котором, действительно, свобода неуправляемая, управляемая, но не на его уровне — он никто. Поэтому понятно было, что эти ребята — мыльные пузыри.
* * *На телевидении за программу «Чтобы помнили» никто не заплатил ни копейки. Я снял шесть серий, которые не могу смонтировать, потому что за монтажную надо платить телевидению, чтобы потом эти шесть серий ему же и подарить.
Это пройдет. Неминуемо. Уже пришли новые артисты. Ни в одном поколении не было такой мощи. Сережа Безруков, Женя Миронов, Володя Машков, Владик Галкин — столько талантливых людей, и судьба такая стремительная. В нашем поколении не было таких. Судеб таких не было, а не талантов.
О вере
Не оставляй нас, Господи, в живых,А то мы светлый замысел Господень,Опять переиначим и испортим,Не оставляй нас, Господи, в живых…* * *Я стараюсь быть верующим, пытаться совершенствоваться. Я крещеный человек. Крещеный сознательно, в зрелом возрасте. Но я еще многого не имею в душе, чтобы совершить, если можно так сказать, прорыв к Богу, когда вера становится необходимостью, когда ты начинаешь соответственно жить и вести себя. Я человек суетный и грешный. Я еще не тот верующий, который сообщается с Богом каждую секунду.
А если человек суесловит, прыгает, балбесничает, дурака валяет, а потом вдруг делает серьезную морду перед телекамерой и говорит: «Я верующий», — то это какая-то декоративная вера.
* * *Мы пытаемся приспособить церковь под себя как институт, который нас облагораживает. Как бы говорим: «Облагораживайте меня». А церковь не должна облагораживать. Облагораживайся сам.
Святые тяготились содеянным больше нас. Тяготились, как кажется нам, пустяками. Грешники не тяготятся ничем. А талант — он и есть приближение к Богу.
1991 г.
* * *Я был бы вруном и кокеткой, если бы сказал: мои собственные заповеди — библейские. Пытаюсь, как могу, быть лучше, но не всегда это выходит. И даже чаще не выходит. Я вообще самоед ужасный. Моей агрессии хватает на пять минут, а потом начинаются терзания, что все можно было бы сделать не так резко. С годами я стал терпимее, потому что понял: жизнь умнее и многообразнее, чем я себе представлял.
* * *В молодости верил, что ТАМ что-то есть. Крестился взрослым человеком в тридцать три года, задолго до болезни. Тогда я уже видел близко смерть Высоцкого. Стоял за кулисами и долго смотрел на него, хотя понимал, что это не он. А где же он-то? Где-то рядом здесь, будто прячется и смотрит. Всякого рода размышления без чьей-либо помощи привели меня к мысли креститься.
Однажды я пришел в церковь Болгарского подворья на Таганке. Попик был молодой и, совершая обряд, попутно меня интервьюировал: где вы сейчас снимаетесь? И так далее. Ну, окрестился и окрестился, вроде ничего в жизни не изменилось, но внутренне что-то все-таки происходит. Мне стало казаться, что слушают меня внимательнее, хотя говорю тише, внутреннее состояние какое-то возвышенное, что ли. Потом потекли будни… А когда обрушилась болезнь, тогда уж особенно приходишь к вере, потому что общаться не с кем и незачем. Общаться надо только с НИМ.
* * *Я бы все-таки разделял понятия «религия» и «Бог». Я не церковный человек, боюсь на эту тему рассуждать, так как довольно мало знаю. Есть много вопросов, ответы на которые я найти не могу: почему так, а не эдак, почему одно можно, а другое нельзя. В храме бываю редко. Но у меня есть духовник, который приезжает ко мне, исповедует. Нельзя сказать, что мы с ним приятели: все-таки у него совсем другое мироощущение. Я человек светский, грешный. Например, духовник ругает мои далекие от цензуры пьесы. Хотя они не столько матерщинные, сколько несколько похабные. Но пишу я их не от стариковского баловства. Некоторые могут это назвать пошлятиной, но, на мой взгляд, скорее можно назвать похабщиной выступления отдельных звезд шоу-бизнеса. Иногда они произносят вроде невинные речи, но с точки зрения русского языка и здравого смысла получается кошмар, лингвистическая порнография.
* * *Мне кажется, я стал мягче. Хотя бывает по-всякому: вот недавно сорвался. Жена сказала, что я в жизни ни с кем так не разговаривал. Ужасная была сцена, ужасная, хотя я и чувствовал свою правоту. Но правота правотой, но и о форме думать надо. Потому что иначе это — распущенность. Когда человек хочет почувствовать себя на коне, он распускается и ведет себя так, как хочет. А потом говорит: «Прости, я очень горячий, не сдержался».
* * *В церковь часто не хожу. Меня туда должны специально отвезти, а чтобы просить об этом, нужно испытывать крайнюю необходимость. Церковь и Бог — не одно и то же. Храм Господень — это все-таки нечто земное, и попытки священнослужителей устроить там богову приемную — полный бред. Среди попов очень много умных и толковых людей, но есть и темные, и даже дураки.