Легенда о заклятье (СИ)
В комнате горела свеча.
Комната была тесная от загромоздивших ее вещей и драпировок, окна завешаны наглухо, и в ней стоял какой-то сладковатый тяжелый дух. Подсвечник со свечой располагался на тяжелом фолианте, обрез которого поблескивал золотом, рядом лежал человеческий череп.
Мать, завидя его, вздрогнула и сильнее прижала к себе Кармелу. Той это не понравилось: она столько слышала про черепа в портовых побасенках, что просто необходимо было рассмотреть его поближе. Она вырвала руку, подбежала к столу и схватила череп обеими руками. С удовольствием подергала его за челюсть и, взгромоздив на стол, попыталась всунуть ему между зубами палец. Мать же ее застыла в ужасе, близкая к обмороку.
Пламя свечи колыхнулось — кто-то раскрыл и закрыл дверь. Мать схватила Кармелу за руку и оглянулась. В комнату бесшумно вошла тонкая высокая женщина в шелестящем черном платье, ее глаза казались раскаленными на бледном удлиненном лице, волосы были скрыты под черным кружевным покрывалом.
— Рада видеть вас у себя, — сказала она низким протяжным голосом, — садитесь. Сложите к ногам моим дары ваши, и вам откроется истина…
Мать подтащила Кармелу к незнакомке, рывком поставила на колени и встала сама, свободной рукой извлекая из складок платья кошелек. Золотые монеты растеклись по темному ковру. Женщина шевельнула их кончиком туфли, присела в кресло:
— Ты щедра, Диана Гонсалес, в девичестве Серрана. Что ты хочешь узнать?
— Для себя — ничего, — сказала мать хрипло. — Для нее — будущее.
— Бог скрывает его от нас благоразумно и щадяще, — ласково продолжала женщина. — К чему знать скорби и печали грядущего этому невинному созданию?..
— Мне их открой, мне! — прошептала Диана Гонсалес хрипло и страстно, прижимая к груди бледные, в кружевах руки.
— Каждому открывается свое будущее, и то, что я скажу тебе, не будут ее — женщина кивнула на Кармелу, — истиной.
— Не будь жестокой, Лугонда Гарсиа! — воскликнула мать. — Или… тебе мало?!..
Лугонда! Пророчица! Кармела вспломнила шепотки служанок и диковиные рассказы в порту об ее гордой и страшной власти. Но не испугалась. Только взглянула с новым любопытством, как недавно на череп.
— Я могла бы не брать совсем ничего, — усмехнулась пророчица, — но тогда будущее не откроет правды. Ты видишь только дурное в людях, и это будет твоей гибелью. Но, впрочем, ладно. Поди сюда, девочка. Ты играла черепом, значит, тебе не страшно? — на плечи Кармелы легли сухие теплые руки, рукава зашуршали, точно листья под ветром, совсем низко склонилось белое страстное лицо.
— Смотри мне в глаза, девочка, — приказывал голос. — Смотри мне в глаза… — Голову заволакивало чем-то сладким: и пугающим, и манящим одновременно. Теплая рука прорицательницы легла на лоб. Она пахла вердийскими соснами, сосны подымались над Кармелой, шлюпка, увозя ее куда-то, плясала на волнах, она то взлетала, то опускалась вниз, и тогда душа замирала, и это было и страшно, и сладостно…
Хлесткая боль вырвала из забытья, руки пророчицы поддержали, мешая упасть.
— Все… все хорошо, — говорила она спокойно, и взгляд перестал быть горящим, полным магической силы. Просто чересчур темно-карие глаза.
— Будешь капитаном, девочка, — сказала она задумчиво и распевно. — Большого корабля…
Кармеле бы подпрыгнуть от радости, только впервые в жизни не хватило сил.
— Большого корабля, — говорила пророчица тихо. — Грозного. Только где счастье, там и беда, об руку они ходят. Человека встретишь. Полюбишь — а ты сильно любить умеешь!.. Только его любви тебе не дано.
— А дальше? — широко раскрыв глаза, шепотом спросила Кармела.
— Что ж дальше… Попадет он на море в беду, и у тебя одной будет сила спасти его. И повернешь ты корабль с прямого курса — ты ведь храбрая, предсказаний не боишься. И спасешь всех. Но как только последний спасенный ступит на палубу твоего корабля — ты упадешь мертвая.
— Лжешь! — закричала Диана Гонсалес. — Лжешь!
Ее собирали быстро, даже не упредив отца. У матери была знакомая — подруга настоятельницы монастыря святой Клеменсии — под Бетией, в глубине материка. Она написала настоятельнице и уже через месяц получила ее согласие. Кармела до последнего дня так ничего и не узнала.
Десять лет должны были вбивать в нее покорностьи выжигать память. А потом отдать в руки чужого и ненавистного — женой. Дважды навещала ее мать. Сообщила о смерти отца. Потом — сияющая и пунцовая — о том, что вторично выходит замуж. Кармела ничего не сказала на это, не проронила ни слезинки. А наутро, разбуженные монастырским колоколом, все узнали про ее побег. Ее не смогли найти под Бетией. И домой она не вернулась. Зеленоглазая Верда с пушистыми соснами… Ты навсегда покинута мной, навсегда…
Маленький талисман большого корабля.
— И все же здесь нечисто, клянусь бабкой покойного адмирала Нуньеса! — Юджин Кейворд поерзал на бочке и прикурил трубку от огня, что подал ему старший помощник и друг Висенте.
— Поторапливайтесь, олухи! К полудню эта калоша должна блестеть, как зубы святого Маврикия!
Висенте поправил бархатную ленту на хвосте седых волос, хмыкнул сквозь зубы:
— Богохульство не доведет тебя до добра, капитан. И почему «калоша»? Все же «Грозный»…
— Имя мужское, х-ха, — хрипло рассмеялся Юджин. — Зато повадками чистая баба. Ишь, растряслась, ровно потаскуха в таверне! Куда льешь?!
Молодой матрос, плеснувший им под ноги водой из кожаного ведра. испуганно вздрогнул.
— Я тебе так скажу, — продолжал Юджин невозмутимо, — баба, она завсегда бабу чует. И ревностью заходится. Только в чем соль, не пойму. Лино, ублюдок! Лино!..
Не получив ответа, капитан тяжелым шагом прошел по палубе до кормового иллюминатора, медный обвод которого старательно натирал лохматый мальчуган в латано-перелатаной рубашке и широких штанах до колен, замурзанный и босой. Руки мальчишки были красны от мокрого песка, что служил ему для работы.
— Драишь медяшку, птенчик? — вкрадчиво прорычал Юджин и вдруг схватил его за ухо. — А что делать должон, запамятовал? Папенька с маменькой этому не учили?!..
Мальчишка изо всех сил стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть от боли.
— А-ну повторяй!
— Бежать на зов капитана.
— Громче!
— Бежать на зов капитана! — заорал юнга и, воспользовавшись тем, что вздрогнувший капитан ослабил хватку, вырвался и отскочил на порядочное расстояние.
— Селедка ржавая! Петля по тебе плачет! — крикнул он оттуда со злыми слезами в голосе и скрылся в люке.
Команда, бросив тряпки и швабры, хохотала. Юджин тоже усмехнулся, сдержав злость, именно умение владеть собой и сделало этого широколапого пузана с красным носом записного пьяницы самым удачливым пиратом Двух Морей. Низкий лоб, глубоко посаженные глаза, утиная походка — и при этом звериная ловкость, бесшабашность и, как ни странно, изворотливый и беспощадный ум. Лино одновременно преклонялся перед капитаном и ненавидел его. Тем более, что лучшим способом вбить морскую науку в мальчишечью голову Юджин считал хороший удар просмоленного линька. Вечером Лино изрядно досталось.
К полуночи юнга чуть ли не ползком добрался до своей койки в батарейной палубе. Правда, Юджин приказывал ему спать на пороге своей каюты, чтобы тут же являться на зов, но Лино дерзко ответил: "Обойдешься!" — и поступал по-своему. Капитан настаивать не стал — дерзкие ему нравились. Но это не мешало ему колотить юнгу ежевечерне.
Лино старался двигаться осторожно, но все равно разбудил своего дружка, юного марсового Серпено. Тот вскинулся на койке, потирая припухшее со сна лицо, глазищи по-совиному блестели в полутьме. Серпено вовсе не был похож ни на змею, ни даже на пирата: кругленький, жалостливый, нежный. Он поярче зажег фонарь и пробормотал:
— Опять бил? Дай, посмотрю…
— Не надо, — сквозь зубы ответил Лино.