Боевые маги: несмышлёныши (СИ)

Вот и как тут радоваться последним теплым дням, когда мамы нет, а Ян здесь? Отчим… может и стоит рассказать. Наверное, стоит.
Майка вздохнула, глядя на ровно бегущую куда-то по своим делам реку. Хорошая речка. Не широкая и не узкая, течение где-то очень-очень быстрое, а у них здесь спокойное. Лес вон там, густой, старый, колдовской. На их берегу росли не такие высокие деревья. Кустарник в основном, уже полыхавший всеми оттенками охры и огня. Ну, сегодня время еще будет. Только надо попросить отчима пойти погулять с ней. Когда маму клали на профилактику, тот частенько становился очень внимательным и к ней прислушивался. Ей даже захотелось, чтобы он послал к черту чертового Яна и, как в недалеком детстве, сходить с ним в лес на той стороне. Жаль, без мамы.
А вот в доме ее ждал сюрприз. Плохой сюрприз. Настолько плохой, что внутри ёкнуло, дернувшись вверх-вниз и замерев. Очень уж страшное стало лицо у отчима. И смотрел он на Майку как-то… жалко. Как когда у них умирала задавленная машиной спаниель Люси, только-только купленная Майке. Отчим стоял тогда рядом и сопел, прикуривая от горящей сигареты следующую, уже третью подряд. Смотрел, а в глазах плескалось бессилие.
А сейчас не было спаниеля. Был коммуникатор у уха.
— Да, я еду. Не стоит? Точно? Хорошо, спасибо. Ян!
— Что?
— Останься с Майей. Майя… я скоро вернусь. Надо отъехать.
Майка закусила губу.
– Что с мамой?
Отчим мотнул головой.
– Мне надо отъехать по… делам. Мама же в клинике. Все хорошо.
Он врал. Майка поняла, что он врал. Мама всегда была для него Крис, только так она просила ее называть. Отчим так и делал. Никогда не говорил Майке про маму. Только о Крис.
— Ты врешь…
– Ты останешься здесь. — Отчим выдохнул. Устало и обреченно. — Майя, все хорошо. Я по делам. Ян останется с тобой.
Она не успела ничего сказать или сделать, так быстро тот развернулся и выбежал. Стукнула дверь, рыкнул двигатель «ровера», скрипнули покрышки.
– Тебе сварить кофе? – Ян смотрел на нее кошачьим взглядом. -- Красавица?
Майка отвернулась. Спрашивать у него что-то о маме глупо. Не скажет. Но, неужели…
– Не бойся меня, – промурлыкал Ян, мягко вставая и подходя к ней. – Я тебя не обижу.
Большой, сильный, красивый, пахнущий чем-то вкусным и очень дорогим. У него все всегда дорогое. Зачем ему девчонка, воспитываемая его же другом?
– Я пойду к себе. Меня не надо провожать, не маленькая.
– Это понятно, что немаленькая, моя крошка. – Ян улыбнулся. Господи, что же такое? Он же ей в отцы годится, а она… Мама…
– Пойду к себе, – Майка отвернулась и пошла к лестнице. – Не приходи, пожалуйста.
Она посмотрела в стекло на двери. Стекла привезли откуда-то далеко, зеркальные, красивые. Ян усмехнулся ей вслед. Понимал, что она смотрит. Понимал и улыбался. Все также хищно и по-кошачьи. Как огромный опасный кот.
Наверх Майка не пошла. Какая дверь остановит кого-то, кто хочет попасть внутрь? То-то же, не остановит, так что просто нырнула под лестницу, пройдя через заднюю наружу. Глупо, но больше никак. Внутри все сжималось от боли, страха и непривычного чувства обреченности. Ну как он мог, отчим? Как не понял, что ей надо уехать с ней? Как?
Через проход в живой изгороди Майка выбралась на тропинку, ведущую к реке. Ту самую, что вот только вела ее в дом. Теплый, добрый и надежный дом. Тот, что вдруг превратился в страшную берлогу опасного хищника. Который вовсе не хотел ее съесть. Черт, черт, черт!!!
Под ногами шуршала листва. Сухая, переставшая быть яркой и умершая. Майка снова прикусила губу, стараясь держаться. Отчим врал. Что с ее мамой? Что с ней? Мама-мама…
Ших-ших, ломкое золото крошилось под подошвами. Ноги вели дальше, туда, где есть только берег и тишина. Глупо, опасно и… да просто глупо! Куда она идет, дура?! Там же выход участка ее отчима, огороженный со всех сторон. Там кричи-не кричи, не услышит никто. Сторожка, где жили угрюмые пожилые охранники далеко, у самого въезда в поселок. Куда же она идет, зачем?
Река шумела впереди, катила черное зеркало по своим делам. Майка замерла, втянув воздух. Пахло осенью, сильно и пронзительно. Чуть прогревшейся за день землей, прощавшимися с миром листьями, тяжелой засыпающей рекой и чем-то еще… Чем-то плохим.
Она поняла. Поняла так, как никогда до этого. Пахло ее странно закончившейся детской жизнью. Именно сейчас, а не два года назад, когда тетя подарила ей ненужную и глупую последнюю куклу. Пахло ее пятнадцатью годами, разорванными редкими порывами холода и свалившейся беды. Майка развернулась, понимая, что надо назад. И замерла. Ян улыбнулся. Как кот, поймав мышку.
– Прогуляемся? – мурлыкнул человек-кот. – Это так романтично. Покажу, как надо любоваться рекой и осенью.
– Нет, спасибо… – Майка отступила на шажок. – Я передумала. Пойду, посплю. Или подожду звонка. Или, когда приедет…
– У нас достаточно времени, – Ян улыбнулся иначе. Опасно, чуть дрогнув крыльями носа. Втянул воздух, явно наслаждаясь. – Как же приятно пахнет…
– Листья уже гниют.
– Нет, ты моя маленькая дурочка. Это твой запах, чистый, свежий… Его ни с чем не перепутаешь.
Майка глотнула. Сделала еще шаг назад.
– Я буду кричать.
– Кричи. – разрешил Ян. – Так интереснее. И не переживай. Мы же никому не скажем. Зачем? Дело есть дело, ты же не хочешь, чтобы у тебя вдруг закончилась сладкая и спокойная жизнь? Все возможно. Или она может стать еще лучше. Ну, моя малышка, пойдем любоваться рекой?
Майка сдвинулась в сторону.
Как Ян оказался рядом – не поняла. Вот только стоял там и, р-р-аз, уже рядом. Держит за руку, вроде бы и не сильно, а не вырвешься. Глаза дикие, такие, что надо бы кричать, вырываться, бить куда можно, а… а Майка не стала. Ну, куда ей его-то бить?
Нет, Майка не стала кричать, вырываться или пытаться заехать коленом между ног. Нет. Она сделала то, что смогла. Чего не делала очень давно. И не знала, что будет потом. Потому что после последнего раза – ей вызывали врача. А отчим передал тому, когда врач уходил, плотный конверт с наличными… Чтобы молчал.
Майка выстрелила.
Скрутила в пружину все золотое тепло, идущее от земли, от реки, от оставленного дома. И выстрелила, вложив в бросок желтой молнии все, что смогла. И отлетела к изгороди, ударилась о тугую стенку можжевельника, сползла вниз. Глотала воздух, еле-еле проталкивая его через горло, горевшее от безумной боли в легкие, рвущиеся кашлем. Разрывала землю скрюченными в судороге пальцами, не понимая даже: зачем?! Пыталась отползти от распластавшегося на земле человека, выгибавшегося и рвущего на груди одежду.
Майка попыталась встать, попыталась и не смогла. Ударилась всем телом, расплакалась. И замолчала, смотря на Яна. Яна, перекатившегося на живот и, хрипя, встававшего. На локти. На колени. На одно колено. Выпрямившегося и, покачиваясь, двинувшегося к ней. Вытершего грязной рукой слюну и кровь, вязко потянувшиеся ото рта за ладонью.
Ян встал, уперся руками в колени и усмехнулся. Жутко усмехнулся треснувшим красным ртом. Сплюнул.
– Вот ка-а-а-к… – он выпрямился, полез за сигаретой и долго пытался ухватить ее зубами, – вот как, значит. Дура девка, дура. Ты даже не представляешь, хех, что теперь будет. И почему ничего не будет мне, и даже больше.
Ян подошел ближе, идя с заметным трудом. Закашлялся и начал искать что-то по карманам. Зажигалку, да. Свою дорогую настоящую золотую зажигалку.
– Теперь с тобой можно делать все. И даже после этого ничего мне не будет. Разве что…
Мир хрустнул и замер. Или замер только Ян. Замер, глядя куда-то в лоб Майке. Дико ворочая глазами и сипя. Сигарета, медленно-медленно, качнулась, чуть замерла, задержавшись липкой слюной, выпала. А где-то позади хрустнуло еще раз.
– А-я-я-я-я-й… Такой взрослый и невоспитанный.
Майка оглянулась, вздрогнула, еще больше вжавшись в сухие побеги изгороди.
– Боишься? Правильно, бойся меня, Майя. Если станешь пакостить.