Ведьма и тьма

– А ты не сам князь ли? – спросил он.
– Я его воевода. Пришел с княжескими передовыми отрядами, – отозвался Претич. – А князь уже скоро тут будет с превеликой силою.
Хан задумался, потом отъехал к своим спутникам, к шаманам, увешанным амулетами. Те что-то негромко лопотали, лица их были сумрачными, голоса тревожными.
Претич стоял, не двигаясь. Он знал, что лодка с Ольгой и княжичами уже достаточно далеко, а самому ему если что и угрожает, то дешево он жизнь не отдаст. И чести его урона не будет, если падет, защищая правительницу Руси.
Но хан, возвратившись, лишь сказал:
– Будь другом мне, храбрый батыр. И князю своему передай, что мы не хотим с ним враждовать.
– Добро, буду, – опустив копье, кивнул Претич.
После этого печенег спешился и передал воеводе узду своего коня, а также, в знак мирных намерений, передал свой лук и стрелы. Ну и Претич не оплошал: копье-то он при себе оставил, но меч свой, щит и кольчугу передал хану. Это была мирная сделка, так что можно было на что-то надеяться… если, конечно, печенеги не опомнятся и не вернутся, сообразив, что их обманули.
Степняки и впрямь довольно скоро поняли, что поспешили отступить. Так и не появилась перед Киевом княжеская рать… Ну а вдруг все же появится? – рассуждали они. Потому и не уходили далеко, стали за городом, там, где речка Лыбидь протекает. Киевляне теперь могли за водой к Днепру ходить, а то и рыбачить понемногу. И никто не знал, как дальше все повернется.
А потом и впрямь появился князь Святослав. Примчался, как тот пардус, с которым его часто сравнивали. И был он так же, как и этот зверь, лют и свиреп. По его наказу конница стремительно налетела на стан печенегов, те бросились наутек – но кто ж уйдет от пардуса? Потому и полегло их немало. И долго потом белели печенежские кости в травах вокруг Киева, а воды Днепра поглощали тела степняков на корм водяному. Палатки же их, кони и скот стали возмещением для тех, чьи дома сгорели на Подоле и в окрестных урочищах.
Святослав въехал в Киев под ликующие крики. Однако бывало и так, что люди говорили ему в лицо:
– Ты, княже, чужой земли ищешь и о ней заботишься, а своею пренебрегаешь. Едва не взяли нас печенеги, и мать твою, и детей твоих. А был бы ты тут, а не в пределах дальних, не осмелились бы копченые дойти до самого Киева, матери городов русских!
Святослав надменно смотрел и молчал. Не велика честь князю на попреки кожевенников и гончаров отвечать!
А вот кто был встречен в Киеве как настоящий герой, так это Претич. Даже к князю не было у киевлян такого расположения, как к этому воеводе черниговскому.
Как-то на большом пиру в честь отражения врага Ольга и Святослав стали расспрашивать Претича, как вышло, что он так вовремя подошел с подмогой и отпугнул супостатов от града.
– Да отрок один из Киева к нам добрался и сообщил, в какой вы беде.
– Надо же, сумел-таки кто-то пробиться! – восхитилась Ольга. – Уж мы столько лазутчиков посылали, да только перехватывали их степняки, а потом, прости Господи, на кол сажали у самого Боричева взвоза, чтоб видели мы, в каких муках они погибают…
Святослав спросил воеводу:
– А что же ты не привел этого храбреца к нам на пир, Претич? Полную шапку серебра из княжеской казны отсыпал бы ему собственной рукой.
Претич почесал бороду, плечами пожал.
– Да мне тут и самому не все ясно. Паренек-то и впрямь ловкий был, а потом… Заснул он после того, как я его отдыхать отправил, и больше не проснулся. Позже хоронившие его волхвы сказывали, что во сне парнишечка умер. Сердечко, дескать, остановилось. И вышло, что даже имени его я не узнал. Может, в Киеве кто о нем скажет? Может, знает кто?
– Непременно расспрошу, – пообещала княгиня.
И сдержала слово. Да только никто не смог сказать, кем был посланец и как его звали.
Но память о том, что он совершил, осталась навсегда.
 
Часть I
  
Глава 1
 
969 год
Малуша спала на широком ложе со своими малолетними дочерьми Яреськой и Ольгенькой. Во сне она откинула пышное, медвежьего меха покрывало – ночь выдалась теплая, серпень [23] месяц в разгаре, даже ставни на оконце не были задвинуты, чтобы впускать ласковый ночной воздух. Но потом резко похолодало, и молодая мать, даже не пробудившись, стала натягивать меха на дочерей. И вдруг резко села.
Так и есть – холод! Вон даже резные столбики в изножье кровати будто изморозью серебристой покрылись, при свете горящего в плошке фитиля видно, что и пар от дыхания клубится. Значит, она близко. Мать Малуши, ведьма Малфрида! От ее приближения всегда веет стылым холодом.
Женщина спрыгнула с ложа, стала будить, теребить малышек.
– Яресенька, дочка, вставай. Бери Ольгеньку и отправляйтесь к воеводе Свенельду. Да быстро, я сказала, быстро!
А сама, как была в одной рубахе и с растрепанной черной косой, кинулась к двери, растолкала охранявшего ее покой уного [24].
– Пробудись! Да вставай же, пока кнутом не огрела! Дочерей моих к Свенельду отведешь. Да чтобы ни словом никому!
И опять к дочерям бросилась, стаскивала с кровати десятилетнюю Яресю, а хныкавшую малышку Ольгеньку передала уному на руки. И только когда за ними скрипнула последняя ступенька внизу деревянной лестницы, Малуша вновь забралась в постель, раскинулась, будто и впрямь спала, и постаралась дышать как можно ровнее.
Нашла их все-таки ведьма Малфрида! Прежде она все наведывалась в Малушино сельцо Будутино, что под Киевом. Но после того, как Святослав стал ходить походами и сделал остров Хортицу на Днепре своей перевалочной стоянкой, Малуша с дочерьми перебрались сюда. Она сама запросилась жить подальше от Киева, а Святославу так было даже удобнее: жена его, княгиня-мадьярка, больше не докучала ему своей ревностью, а хозяйственная Малуша помогала ему на Хортице. Но посещал ее князь так редко… Недосуг было. Зато и мать Малуши, темная ведьма Малфрида, не могла теперь сыскать, куда от нее скрылась дочь. Однако сыскала, по всему судя.
Малуша не могла вспомнить, как вышло, что родная мать стала вызывать в ней страх. Может, когда почувствовала, что та все меньше напоминает ей обычного человека, а может… когда Малфрида стала проявлять неподдельный интерес к ее дочерям. Говорила, мол, отдай одну из двух в науку, дабы силой великой наделить. А у самой при этом глаза желтизной светятся, когти звериные из-под ногтей проступают… Нелюдь, одно слово. Отдать ей Яреську или Ольгеньку? Да сохранят боги пресветлые!
Это были тревожные мысли, а Малуше сейчас надо было прикинуться спокойной, сонной, чтобы Малфрида ни на миг не заподозрила, что тут только что находились дочери Малуши и князя Святослава. А если искать станет… И Малуша в который уж раз вспомнила о воеводе Свенельде. Как же хорошо, что он ныне на Хортице остановился! К Свенельду ведьма сунуться не посмеет. Яреська и Ольгенька там будут в безопасности.
И все же Малуша не смогла сдержать волнения, когда в оконце бесшумно влетела большая светлоперая сова и стала кружить под стропилами теремной кровли, пока от взмахов крыльев не погасла плошка. Стало темно и очень холодно. О том, что мать покидает свой птичий облик, Малуша догадалась по шуршанию одежд, по тому, как скрипнула лавка, на которую опустилась ведьма. И воцарилась тишина. Долгая, давящая.
Малуша, притворившись спящей, не шевелилась, хотя и чувствовала на себе тяжелый, как свинец, взгляд Малфриды. Та, видимо, почувствовала, что дочь не спит.
– Хоть бы здравия мне пожелала, – молвила в тиши ведьма.
Малуша приподнялась, опершись на локти. Силуэт матери выделялся темной тенью на лавке у стены. А вот Малфрида и в темноте видела без помех. Сказала:
– Годы не умалили твою красоту, дитя мое. Недаром же Святослав все время к тебе возвращается, сколько бы пригожих пленниц ни приводили к нему в шатер побратимы.