Недобрая старая Англия
Отсутствие эффективной канализации было лишь частью проблемы. Современному человеку трудно представить ароматы, витавшие в городах XIX века, а наши жалобы на выхлопные газы заставили бы англичан закатить глаза – нам бы ваши проблемы! Посетив Лондон первой половины века, провинциалы сетовали, что улицы воняют хуже конюшни. Но «хуже конюшни» применимо скорее к центральным улицам, закоулки Ист-Энда пахли еще отвратительнее.
Взять, к примеру, домашний скот. Чтобы послушать хрюканье, мычание и кудахтанье, лондонцам не нужно было ехать в провинцию. Городская беднота испокон веков держала свиней. Свинья была отличным капиталовложением, а остававшийся после нее жидкий навоз хозяева по простоте душевной выливали на улицу. Только в 1873 году в Лондоне насчитывалось 1500 частных скотобоен – скот туда гнали прямо по бульварам, так что прохожим приходилось посторониться.
Зловония добавляли и заводы – кожевенные, свечные, цементные, – которые сливали отходы в местные водоемы. Старые кладбища, до краев полные гниющими телами, тоже терзали обоняние, и журналисты, морщась, называли их «освященными выгребными ямами». На погостах, вроде Св. Олафа в лондонском районе Бермондси, черепа валялись прямо на земле, так что реквизитом для постановок «Гамлета» могли бы быть обеспечены все лондонские труппы, включая учебные. Но особый ужас англичанам внушала нерешенная проблема канализации.
Унитазы, похожие на современные, начали появляться в 1850-х годах. До тех времен пользовались или ночным горшком, или отхожим местом на заднем дворе, или же земляным туалетом, где для слива вместо воды в ход шла земля. Ночной горшок хранился под кроватью или в отдельном помещении, а во время утренней уборки обязанностью служанки было его опорожнять. Многие хозяйки настаивали на том, чтобы на этаже, где находится детская, не было раковин, дабы у прислуги не возникал соблазн выливать содержимое горшка туда, не донося его до подвала.
В XIX веке многие зажиточные горожане переезжали на свежий воздух в пригороды, а свои дома в центре превращали в доходные, сдавая их сразу нескольким семьям. Таким образом, в доме, рассчитанном на одну семью, проживали десятки семей – этакая коммунальная квартира по-викториански. И все они ходили в одну уборную, которая быстро переполнялась. Но что же делать с ее содержимым? В этом-то и заключалась проблема.
Те, кому хватало совести не выплескивать горшки из окна, сливали их в выгребные ямы, которые располагались в подвалах домов или на заднем дворе. К примеру, в 1870-х в городке Стокпорте возле Манчестера жилища рабочих были окружены зловонными болотами, по которым местные жители плавали на досках и отломанных дверях. Города буквально утопали в озерах нечистот. В середине XIX века выгребных ям в Лондоне было более 200 тысяч. Их чисткой занимались золотари, но поскольку услуги стоили денег, ни квартирные хозяева, ни сами жильцы не спешили их нанимать. Результатом были запредельные грязь и вонь. В 1832 году, опасаясь холеры, городские власти Лидса раскошелились и заплатили за чистку выгребных ям. Потребовалось 75 телег, чтобы вывезти содержимое всего лишь одной ямы!
Задние дворы в лондонских трущобах. Рисунок Гюстава Доре из книги «Паломничество». 1877
Как мы уже сказали, от вони страдали не только бедняки, но и сливки общества. В подвалах Виндзорского замка, резиденции английских королей, в 1850-х находились 53 выгребные ямы, и все переполненные до краев. Альтернативой ямам были навозные кучи, но если первые загрязняли почву, вторые отравляли воздух. Предприимчивые англичане извлекали выгоду из своих бед и продавали нечистоты фермерам на навоз (некоторые города даже устраивали аукционы нечистот). Но отходов было столько, что фермеры не успевали их скупать.
В середине века англичане вздохнули с облегчением – в обиход начали входить туалеты со смывом. В 1860–1870-х годах наиболее популярны были унитазы, произведенные компанией Томаса Краппера, человека с фамилией, удивительно соответствующей роду его занятий. [3] В начале своей карьеры унитазы прятались в деревянном футляре, но, начиная с конца 1870-х, наступила мода на унитазы всех форм и расцветок, в стиле ампир и ренессанс, расписных и богато украшенных лепниной. Несмотря на то, что внешний вид унитазов поражал воображение, с туалетной бумагой обращались по старинке – для этих нужд годилась любая бумага, например, старые конверты или пакеты.
Поскольку в туалетах уже не витали омерзительные запахи, их не нужно было устанавливать в дальних комнатах. Самым популярным месторасположением туалета стал чуланчик под лестницей, поближе к гостиной и зале. Тем не менее, при смыве унитаз издавал такой громкий звук, что его было слышно в гостиной, и это смущало помешанных на приличиях викторианцев. Вот что писала Агата Кристи в своей автобиографии: «В те дни мы были чрезвычайно стеснительны во всем, что касалось уборной. Немыслимо было даже представить себе, чтобы кто-то заметил, как вы входите или выходите оттуда, – разве что близкий член семьи. В нашем доме это вызывало большие затруднения, так как туалет находился ровно на полпути между этажами, у всех на виду. Самым ужасным было, конечно, оказаться внутри и слышать доносящиеся извне голоса. Выйти – немыслимо. Приходилось сидеть взаперти в четырех стенах и ждать, пока расчистится путь» [8].
Помимо домашних туалетов в обиход вошли общественные уборные. Во время Всемирной выставки 1851 года посетители могли пользоваться уборными, где были установлены туалеты со сливом. В том же году общественная уборная для мужчин появилась на Флит-стрит. Год спустя была открыта первая женская уборная. Женские уборные были менее распространены, чем мужские – горожан беспокоило, что там будут собираться проститутки. Забавно, но как раз мужские уборные зачастую и становились местом встречи гомосексуалистов. Отсюда и пошло английское сленговое выражение «cottaging», обозначающее анонимный, ни к чему не обязывающий секс в общественной уборной. Дело в том, что первые уборные действительно напоминали уютные сельские коттеджи.
Как ни парадоксально, унитазы лишь прибавили городам проблем. Их сливали во все те же выгребные ямы, которые из-за воды наполнялись гораздо быстрее, или же в примитивную лондонскую канализацию. Наследие ушедших веков, канализация вообще не была предназначена для сбора нечистот, лишь для дренажа дождевой воды, которая по сточным трубам попадала в подземные каналы, а оттуда в Темзу. До 1815 года домовладельцам было запрещено соединять свои выгребные ямы со сточными трубами или сливать в них бытовые отходы. Когда-то в прозрачной Темзе резвились лососи. Но в 1815 году идиллии наступил конец, и в реку хлынули нечистоты. Когда пятью годами позже на своей коронации Георг IV захотел полакомиться лососем из Темзы, то даже за 30 шиллингов не смог купить рыбку – лососи покинули реку.
Загрязнение продолжалось годами и десятилетиями. В 1855 году физик Майкл Фарадей отправился покататься на пароходе по Темзе, но вместо воды увидел «мутную, буроватую жижу». Его современник капитан Мэнглз заявил на заседании Палаты общин: «Бог даровал нам прекраснейшую из рек, мы же превратили ее в мерзейшую клоаку» [9]. Но «Великая Вонь» 1858 года дала лондонцам понять, что дальше так жить невозможно. В том же году было принято решение о строительстве новой канализации, а главным инженером проектов был назначен Джозеф Базелгетт. Он с энтузиазмом взялся за дело. Между 1859 и 1875 годами было построено 134 км подземных кирпичных коллекторов и 800 км уличных стоков. Кроме того, Базелгетту лондонцы обязаны двумя новыми набережными, Челси и Виктория, проложенными на берегах Темзы, куда прежде попадали нечистоты из сточных труб.
