33 отеля, или Здравствуй, красивая жизнь!
33 отеля, или Здравствуй, красивая жизнь!
Составители Сергей Николаевич, Елена Шубина
Check in & Check out
Что делаем напоследок? Сидим на дорожку. Бросаем монетку в море (можно в бассейн, если он есть). Обшариваем все углы в поиске завалявшихся вещей. Щелкаем вид из окна. К хорошей жизни быстро привыкаешь. С ней трудно расставаться. Гостиница – по-моему, лучшее изобретение человечества. Ни за что не отвечаешь, не убираешь, не чинишь, не чистишь. Никакого раздражающего быта и ненужных контактов. Живи себе и радуйся на всём готовом. Первыми по-настоящему это оценили люди только в XX веке, массово переселившись из своих замков и домов в разные гранд-отели и гостиницы попроще. Иногда вынужденно – войны, революции, эмиграция. Чаще по природной склонности к авантюрам и перемене мест. Но еще чаще из-за нежелания обзаводиться лишними привязанностями и недвижимостью. Зачем, если всё равно отберут? К чему лишние хлопоты, страдания и расходы?
Гостиничный номер, какие бы картинки ни висели на его стенах, и какой бы антиквариат ни стоял, всегда анонимен, безличен, бездушен. У него нет прошлого, даже если рекламные пресс-буклеты взахлеб твердят о знаменитых постояльцах, спавших на одной с вами постели. У него нет будущего, даже если на соседних этажах полным ходом развернулась реновация и по утрам вы просыпаетесь под звук дрели. На самом деле у гостиничного номера есть только вы! На ночь, на неделю, на месяц… Неважно!
Насколько хватит денег и желания видеть один и тот же вид из окна, листать Herald Tribune за завтраком и слышать знакомый голос портье по телефону: “Чем могу быть вам полезным?” Чем? Да ничем. А впрочем, принесите club sandwich, что-то я проголодался.
Философия гостиничных людей – это философия прирожденных одиночек. Они ни на что не рассчитывают, ни на что не надеются, ничего не хотят. Они намертво заперты в своем одиночестве, как в номере, где на ручке двери предусмотрительно вывешена табличка “Do not disturb” Я убежден, что по-настоящему рассмотреть экзистенциальные бездны прошлого и нынешнего века можно только в гостиничном зеркале. И лучше в три часа ночи, в “час волка”, в час всех самоубийц. Неслучайно, чтобы свести свои счеты с жизнью, они всегда выбирали отели. Маленькие затрапезные норы где-то на окраине, где никому ни до кого нет дела. Истекайте кровью в ванной, пишите и плачьте над своими последними распоряжениями, глотайте нембутал в любых количествах – никто не шелохнется, не ворвется с криком, не бросится спасать и вызывать скорую помощь. Пока заплачено, живите или… умрите, как вам будет угодно.
Главное – не беспокоить других постояльцев. И чтобы имущество было в порядке.
Впрочем, у гостиничной истории есть и другой аспект, несравненно более радостный. Это, конечно, секс. Лишь те, кто плутал поздней ночью по длинным коридорам в поисках заветного номера, кто вздрагивал и замирал при звуке приближающихся шагов, кто подчеркнуто равнодушным голосом заказывал по телефону завтрак на двоих + бутылку Moët Rose, только тот, считай, и знает, что такое настоящая жизнь в отеле. На самом деле она вся состоит из задернутых штор, развороченных кроватей, смятых простыней, подносов на полу с недоеденной едой и пустых бокалов с отпечатками губной помады.
Секс в гостинице – это так кинематографично. Помню, как специально поехал в Довиль только чтобы взглянуть на гостиницу, где занимались любовью Анук Эме и Жан-Луи Трентиньян в фильме “Мужчина и женщина”, так поразившем мое воображение в детстве. Теперь она называется Barriere Royal Deauville. Всё очень солидно и буржуазно. И даже есть мемориальная доска. Но не на номере, а на пляже, где они гуляли под музыку Фрэнсиса Лея.
Ах, гостиница моя, ты гостиница,На кровать присяду я, ты подвинешься…Это уже совсем другая музыка и другая история, озвученная голосом покойного ленинградского барда и поэта Юрия Кукина. Но как всё похоже! Гостиница упраздняет ненужные формальности, возвращает нас к самим себе. В сущности, схема всюду одна и та же: есть постояльцы и есть обслуживающий персонал. Есть check in, в смысле заезд, и есть check out – до 12:00, а дальше с вещами на выход. Всё остальное – детали.
Вот мы и попытались разобраться с ними в новом литературном сборнике “33 отеля, или Здравствуй, красивая жизнь!”, который журнал “Сноб” подготовил вместе с “Редакцией Елены Шубиной”.
Среди наших авторов, как всегда, есть признанные мэтры, но и много дебютантов, для которых эта публикация в книге – первая в жизни. И это невероятно приятно, потому что означает, что новое поколение литераторов, мыслящее себя исключительно в формате соцсетей и персональных блогов, потянулось к бумаге.
Я остаюсь при убеждении, что настоящим писателем можно стать, только когда тебя начинают издавать, когда ты увидел свой текст напечатанным. Именно бумага возвращает литературу к своему первородству. И дело тут не в страхе перед передовыми технологиями, стремительно вытесняющими гутенберговское изобретение из привычного обихода, а в той неистребимой жажде обладания, которая живет в каждом писателе – запечатлеть, удержать, сохранить. Именно она заставляет не спать ночами, терзаться, мучиться, биться над словом, переписывать его снова и снова, чтобы в какой-то момент увидеть – вот оно, есть. Мое!
И что эти наши гостиничные истории как не очередная попытка отсчитать часы назад, войти в давно сданные номера, пережить забытые мгновения, вспомнить, где стояла мебель, как шумела вода в душе и какие слова были сказаны в самом начале. А потом отъезд. Поспешный, нервный, суетливый. Главное, ничего не забыть.
И, кажется, мы не забыли.
Татьяна Толстая
На привале
Личный опытКак-то раз я должна была улететь из Парижа в семь утра. А стало быть, регистрация начиналась в пять. А значит, до того надо было хотя бы успеть надеть на себя хоть что-нибудь и дотащиться на слабых утренних ногах с чемоданом до стойки аэропорта.
Самое разумное было в этом аэропорту и заночевать. И действительно, там нашлась гостиница для вот таких вот угрюмых предрассветных случаев: удобная, безликая, стерильная камера, – постель да душ, – а что еще нужно человеку на привале посреди долгого пути.
Накануне ночевки, вечером, в летних сумерках я ехала в эту гостиницу на поезде. Париж со своими сиреневыми туманами, золотыми мостами, серыми и овсяными домами остался позади, пошли сначала красивые предместья, потом предместья некрасивые, потом отвратительные, потом гаражи, склады, какие-то развороченные дворы с шинами, дождь, поля, полегшие выжженные травы, линии электропередач, изнанки уродливых поселений и снова дождь, и какие-то долгие шоссе с фурами, грузовиками, экономными козявками европейских малолитражек. И из окна гостиницы тоже были видны шоссе с бесконечно несущимися и мелькающими машинами, и дождь, и пожухлая трава обочин, и предотъездная печаль.
Я посмотрела, насладилась этой печалью, задернула занавески, рухнула в постель и благодарно провалилась в черный сон до рассвета, до “часа быка”.
И утром, закрывшись от мира душой как устрица, чувствуя в себе лишь остаток ночного тепла и недоспанный сон, быстро, вместе с такой же нелюдимой толпой – у некоторых на щеке еще оставался не разгладившийся отпечаток смятой подушки, – быстро добралась до аэропортовского поезда; двести метров показались мне километром булыжной дороги, но ничего; пять минут на поезде показались часом, но и это ничего; всё было терпимо, всё было выносимо, могло быть хуже. Родовая травма пробуждения была смягчена безликостью гостиничной комнаты; удар сознания, шок возвращения в этот мир, пощечина реальности утихли быстро, забылись в грохоте десятков чемоданных колес по рассветному асфальту: невольные спутники мои, такие же личинки, так же мрачно спешили прочь от ночного нашего инкубатора.
