Окруженец

– Ты кто?
– Франц Козлевич.
– Вот-вот, именно. Я не спрашиваю, как тебя зовут, я спрашиваю – кто ты?
– Полицай, пан офицер.
– Что за должность такая? Давай рассказывай. Я и так понял, что вы у немцев в услужении, но хотелось бы поподробнее.
– Да мы ничего такого не делаем. Следим за порядком, патрулируем улицы, выявляем неблагонадежных.
Его голос слышался все слабее и слабее, он заметно побледнел. Вот черт, видно, перебил я ему бедренную артерию, вот он кровь и теряет. Но мне было все равно, и я задал ему главный вопрос:
– Где наши?
– Я точно не ведаю, где-то под Смо…
Он не договорил, и голова его упала на бок. Вот и все, этот свое оттоптал на белом свете.
Я присел и задумался – да, далековато немцы уже забежали, и тяжеловато будет их оттуда ковырнуть. Но я и подумать не мог, что будет еще намного хуже, что произойдет почти что катастрофа.
А сейчас я сидел в белорусском лесу и думал о том, что делать дальше. А дальше надо двигать к нашим, вот, что дальше! Я собрал карабины полицаев и разбил их об деревья, а еще приобрел я пару гранат, почему-то они по мне не сработали. Живым, наверное, хотели взять, сволочи! Но у них получился дикий облом или, как говорится, голый вассер. Это по-немецки. Я отошел подальше в лес и устроился на ночевку.
 
11
 
Сон приснился какой-то нехороший, я открыл глаза и сон сразу же забылся, но нехорошее ощущение все же на душе осталось. Даже не ощущение, а, можно сказать, предчувствие, что я увижу сегодня что-то страшное.
Я быстро сверился с картой, собрал вещички и подался на восток, стараясь держаться железной дороги. Прошагав так некоторое время, я увидел впереди просвет и мельканье чего-то белого, сразу же прильнул к земле и прислушался. Слева от меня угадывалось какое-то движение, да и на самой поляне что-то происходило, я застыл и не двигался. Надо же! Такое ощущение, что я нахожусь не в дремучем лесу, а на оживленном городском перекрестке. Раздалось щелканье затворов и громкое: «Хальт!», а на это со стороны поляны зазвучали пистолетные выстрелы, в ответ загрохотали автоматы. И тут я понял, что здесь происходит – на поляне наш летчик, выбросившийся с подбитого самолета, а автоматчики – это облава. И вот впервые за многие дни я почувствовал локоть товарища! Я обошел автоматчиков сзади, подобрался к ним поближе и сосчитал. Их было пять штук, вот черт, придется повозиться немного. Между тем, автоматчики, поливая огнем поляну, продвигались вперед. И делали они это достаточно нагло, уверенные в своем превосходстве, и о тыле совсем не беспокоились. Для начала я снял одиночными выстрелами двух крайних, а остальные, увлеченные боем, даже не заметили этого. Потом я увидел, как еще один фашист уткнулся носом в землю. Молодец, летун! Хотя я не был до конца уверен, что он там один, и мне хотелось, чтобы их оказалось больше. Тем временем бой продолжался, и пора было его заканчивать. Из-за трескотни автоматов мне плохо было слышно, но, по-моему, выстрелы со стороны поляны прекратились. Тем более что немцы как-то уверенно вышли на открытое место. Я выждал немного и положил их навсегда одной длинной очередью, потом опрометью кинулся к летчику, но он был уже мертв. Его буквально изрешетило пулями, и к тому же правая нога у него была неестественно вывернута, и сквозь разорванную штанину наружу торчала белая кость. Я поднял голову и увидел зацепившийся за толстый сук ясеня парашют. Вероятно, летчик обрезал стропы, и хотя было не очень высоко, метра три с половиной – четыре, все же приземлился неудачно. Я осмотрел пилота, выжить шансов у него не было никаких, даже если бы его не обнаружили немцы. Это был молодой человек, чуть больше двадцати, и вероятнее всего, штурман, потому что в планшетке у него оказалась полетная карта. Я взял его пистолет, обойма которого была пуста – бился пилот до последнего. Могилу я ему выкопал под этим самым ясенем, где он и погиб. Потом умудрился, все-таки, сдернуть парашют с дерева и отрезал небольшой кусок, завернул тело в парашютный шелк и похоронил. На стволе дерева кое-как сделал затеску при помощи саперной лопатки и ножа, на которой химическим карандашом написал – «Русский летчик» и поставил дату – «июнь 1941». Поднял руку вверх и щелкнул пустым затвором его пистолета.
Затем обшарил убитых немцев и обнаружил у одного из них фляжку со шнапсом, помянул летчика, а немцев трогать не стал, пусть валяются, только собрал у них оружие и боеприпасы, завернул в остатки парашюта и прикопал напротив могилы пилота, с другой стороны дерева. Потом постоял еще у могилки, попрощался с геройски погибшим и подался дальше. Тем более, уже начало темнеть, и надо было где-то ночевать.
 
12
 
Шагал я уже третьи сутки после того, как ушел от могилы летчика, по-прежнему придерживаясь железной дороги. Ничего такого особенного со мной не происходило, только однажды зайца подстрелил, да косулю вспугнул. Так что с провизией у меня особого напряга не было. И следов войны тут никаких, видно, немцы здесь проскочили ходом, не встречая особого сопротивления. Да, а еще на вторые сутки моего пути, по железной дороге начали идти эшелоны на восток, наверное, немцы все же восстановили движение через разбомбленную станцию. У меня, конечно, руки чесались устроить немцам какую-нибудь гадость на дороге, но возможности такой пока не представлялось. Так я и топал порожняком, в смысле, не нанося никакого урона немецко-фашистским захватчикам.
Однажды, пробираясь по густому подлеску, я услышал какие-то звуки. Застыл, как статуя – да, это был или громкий шепот, или тихий разговор. Я осторожно опустился на землю и медленно подполз поближе, надеясь разобраться, что к чему. Что тут за базар открылся посереди леса? Сначала я еще опасался, что могут быть выставлены посты, но ничего такого не было и в помине. И я подкралсяк спорящим почти вплотную, мне было их отлично видно и слышно. Как я и предполагал, это оказались наши окруженцы, числом шесть человек. Крепко спорили только двое, остальные тихо переругивались, только непонятно, кто с кем. А, между тем, спорящие все громче и громче повышали голоса. Разговаривали пехотный сержант с перебинтованной головой и артиллерийский старшина, и спор у них поднялся нешуточный:
– Ты чего, старшина? С ума, что ли, съехал?
– А ты что предлагаешь?
– А я предлагаю остановиться где-нибудь и начать воевать здесь!
– С чем воевать? С одной винтовкой и пистолетом – это война?
– Ну и что! Добывать будем в бою! Я их готов голыми руками душить!
– Много ты добыл, что было, и то потерял!
В общем, продолжалось это все довольно долго и все в одном духе, надоело это мне хуже горькой редьки. Да, с этими ребятами, похоже, каши не сваришь, но все же я решил помочь им. Тихонько свистнул, они, как по команде, повернулись в мою сторону, а рука старшины потянулась к висевшей на ремне кобуре. Я негромко окликнул:
– Не боись, свои.
В ответ:
– Какие такие свои?
– Да русские, мать вашу! Что, слышишь не вволю?
– Давай выползай, но смотри, если что, кончим сразу.
– Кончалка у тебя еще не выросла, старшина!
– Ладно, выходи. Хорош трепаться!
Я медленно поднялся и спокойно вышел, держа руки в карманах. Старшина некоторое время смотрел на меня, а потом процедил сквозь зубы:
– Ну и? Фуражка-то я вижу погранцовая. А на самом деле, из каких будешь?
– Из них и буду, из пограничников, воюю вот помаленьку.
И я немного шевельнул плечом, на котором висел автомат. А старшина:
– Брось заливать!!!
Он посмотрел в сторону пехотного сержанта, с которым спорил совсем недавно чуть ли не до драки:
– Смотри, сержант, еще один вояка выискался, бежит, наверное, от самой границы, только рубашонка пузырем!
Я ничего ему не сказал, спокойно снял вещмешок с плеча, порылся в нем и достал полковничью коробку из-под табака. Открыл ее и сказал:
– Вот, смотри.