ПП. Благие намерения (СИ)

— Ребят, печенье будете? — Борзина достала из сумки весьма объемную коробку и сделала приглашающий жест рукой, — Сама пекла. С шоколадной крошкой.
Вся группа, довольно урча, потянулась к заветным углеводам. Эх, быть Лерке идеальной женой — при условии, что она, наконец, остановит свой выбор хоть на ком-то.
До экзамена оставалось минут десять, а с учетом хронических опозданий профессора Кистецкого — все полчаса. Атмосфера напряженного ожидания слегка рассеялась под напором кулинарных талантов Лерки, но в общем и целом ощущалась некоторая фоновая нервозность. Для многих из нас проклятая лексикология была единственной преградой между стипендией и ее отсутствием, к тому же, портить потенциально идеальные дипломы (а вся группа, кроме Лерки, пока что уверенно получала исключительно «отлично») было попросту обидно.
Мимо дверей аудитории 226 то и дело сновали студенты с кафедры германской филологии, еще вчера отстрелявшиеся по всеобще ненавистному предмету. Ни для кого не было секретом, что почти вся группа отправилась на пересдачу, так что теперь провалившиеся филологи, по доброй университетской традиции, старались нагнать на нас побольше страху. Некоторые громко сочувствовали, другие в красках живописали, как озверевший Падла по очереди рвал бедных германистов на развеселые цветные тряпочки, а один умник даже свечку поставил под дверь кабинета, за упокой безвременно почивших стипендий. Мы реагировали на насмешки так, как полагается истинным королям положения — отстреливались бумагой и едкими словесными оборотами. Яся не промахнулась ни разу ни с тем, ни с другим.
— Завидуют, — констатировала Лешак, окончательно проснувшись, — им такой «любви» в жизни не заслужить. Шариков в голове не хватит.
За минуту до официального начала экзамена в аудиторию впорхнула Таня Вишневская, и на лицах всех присутствующих радостными лютиками расцвели улыбки. Танюшу невозможно не любить. Она провела с нами всего семестр, но вписалась в безумный коллектив адептов романо-германской филологии легко и изящно. Прибавьте к этому маленький рост, рыжие локоны, россыпь веснушек на носике и огромные голубые глаза. Убийственная комбинация.
Вот, теперь все в сборе.
К концу третьего семестра безжалостная мясорубка лингвистического образования оставила из четырнадцати абитуриентов всего шестерых, если не считать пару «мертвых душ». И теперь наша маленькая, но могучая кучка готовилась встретиться с общим врагом лицом к лицу.
Пять минут. Десять. Пятнадцать.
— Как и ожидалось, — лениво протянул Леня.
— Тянет время, гад, — подхватила Яся.
— Обстановку нагнетает, — мрачно подытожила я, и завистливо покосилась на Лерку и Танюшу, — Радует, что хоть кому-то не нужно беспокоиться.
Борзина виновато затрепетала ресницами, а Вишневская почему-то обиделась.
— Мне беспокоиться стоит так же, как и всем, — грустно заявила она и уткнулась в учебник.
— Неправда, — возразил Леня, — Падла не станет валить того, к кому неровно дышит. Ненавидит-то он нас, а ты тут вообще ни при чем.
— Как это ни при чем? — даже из-за книжки, которую Танюша держала, как щит, было видно, насколько густо она покраснела, — Очень даже при чем. Я при Ясе.
Гробовая тишина.
— Wablief [5]? — квакнула Лешак, разом разряжая обстановку.
— Потрясающе, — разулыбался Леня, безуспешно ухлестывавший за Вишневской последние четыре месяца, — Мне-то ты почему не сказала, а, Ясь? Лучшему другу? Эй, дайкирия [6], я к тебе обращаюсь!
Нет ответа. В данный момент наша непокобелимая «розовая» королева игнорировала весь мир, кроме Танюши.
— Ладно, черт с тобой, — наш Казанова хитро подмигнул обеим девушкам, — И, это… совет да любовь.
— Давно это у вас? — поинтересовалась я и мысленно поздравила Ясю с отличным выбором.
— Месяца два, — пролепетала Таня и, плюнув, наконец, на стеснительность, села рядом со своей (вау!) девушкой, — А два дня назад Кистецкий спалил нас, когда мы
целовались в коридоре возле библиотеки. Так что теперь я для него еще худший враг, чем вы.
Все разом приуныли.
— Cloaca maxima [7], - жизнерадостно подытожила я, — Ладно уж, где наша не пропадала!
— Везде пропадала, — согласилась Лешак.
И тут вошел ОН.
Сегодня Кистецкий был особенно «хорош» собой. Лысина блестела, усы воинственно топорщились, выпуклые глаза горели желанием стереть ненавистную группу в порошок, и даже то, как решительно он подтягивал постоянно сползавшие с объемного пуза брюки, ясно давало понять — стрелять будет на поражение. И каким-то странным образом нас это взбодрило, разожгло в сердцах живительную ярость. Шпаги вон, к бою готовьсь! Смерть глистам!
Лексиколог швырнул на стол видавший виды портфель, рухнул на жалобно скрипнувший стул и обвел аудиторию полным презрения взглядом.
— Подходим, тянем, отвечаем. Без подготовки, — прогавкал вредный препод и шлепнул на стол стопку замызганных бумажек. Поворошил, убедился, что все выглядит достаточно непривлекательно, сложил жирные ручки на животе и злобно дернул подбородком в сторону Яси, — Линченко!
Девушка встала, нахально подняла бровь и, нарочно чеканя шаг, проследовала на амбразуру. Я же вытащила из кармана крошечную коробочку с порошком, который в быту называли «блошиный ад» — одна щепотка, и несчастная жертва будет страдать от чесотки не менее трех часов. Подумала, и тихонько убрала страшное оружие обратно. Рано.
А Яся тем временем стойко отражала артиллерийские атаки Кистецкого. Ядовитый гад юлил и извивался, задавал каверзные вопросы, постоянно перебивал и пытался увести ответ туда, откуда не выбирался живым еще ни один студент. Да только не зря последние два месяца мы проводили львиную долю свободного времени, собираясь вместе, зубря без остановки и коллективно перелопачивая горы обязательной, рекомендованной, дополнительной и вообще всей литературы, до которой добрались наши очумелые ручки. Так что в информационном плане мы были вооружены до зубов и исподнего, а к кавалерийским наскокам профессора привыкли еще в прошлом году. Получите, распишитесь. Как ни измывался Кистецкий над несчастной Линченко, заслуженную «отлично» поставить пришлось. Думаю, все слышали, как явственно скрипнули преподавательские челюсти, когда он расписывался в зачетке и ведомости, и эта победа вселила в нас некую дополнительную уверенность в собственных силах. Прорвемся, господа!
Следующим был Ленька. Жаркий, но неожиданно короткий мозговой штурм закончился жирной «оч. хор.», и в этот момент волна необъяснимого беспокойства поднялась от моего желудка к голове. Слишком просто. Не сомневаюсь, если бы Падла действительно хотел отправить всех поголовно на пересдачу, он бы нашел способ это сделать. Вопрос техники и сволочизма, нас ничто бы не спасло. И, судя по напряженному взгляду Яси, не только до меня доносился легкий запах жареного.
Пока невозмутимая Лешак доводила «любимого» экзаменатора до белого каления невозможностью придраться, Линченко незаметно бросила мне записку.
«ça m’a l’air loûche! [8]».
Правильно, Кистецкий французского не знает.
«Je suis d’accord. Merde! Que va-t-il faire? [9]» — быстро накарябала я в ответ.
«Je sais pas. On verra [10]».
Вот и все. Вроде ничего конструктивного предложено не было, зато теперь я точно знала, что сестричка Паранойя сегодня взяла отгул. Лёнька тоже подозрительно косился на Падлу, сжимая в руках зачетку.
Лешак отстрелялась. «Отлично». Неминуемое западло сгустилось в центре аудитории и, радостно хихикая, потирало ручки и пританцовывало в ожидании скорой наживы.
— По-Плам!
Помню, когда профессор прочитал мою фамилию в самый первый раз, его брови приняли вертикальное положение, и первая же произнесенная им фраза сделала нас врагами на всю жизнь: