L.E.D. (СИ)

Любимый обнимает меня за голову, поглаживает, что-то шепчет. У меня истерика, я не слышу. Вот он, страшный суд с милостивым богом. Вот оно, чудо Рождества. Вот она, награда недостойным.
— Прости, — поизносит он тихо, когда я наконец-то набираюсь смелости посмотреть в его лицо, — я пока не могу это принять.
Такие по-взрослому сухие и жестокие слова, от которых, как от ударов хлыстом, труп змеи внутри распадается на части. Не больно. Высохло.
— Хорошо, — бормочу я, не слыша собственных слов. — Я уйду, я…
— Нет, — произносит птенчик неожиданно весело, — я только что кое-что вспомнил, — и смотрит вниз.
Если я каким-то тренированным чудом обулся, то он, птичка моя глупая, выперся из дома, как был. В тапках. Один из которых валяется рядом, а второй, несмотря на то, что удержался на законном месте, вид имеет весьма жалкий. А рядом, в грязи, благополучно отмокает моя новая рубашка, такого красивого цвета, «виридиан», который мне очень идёт.
— Похоже, я её не донёс, — уже откровенно смеётся птенчик.
— Бродяга какой-нибудь будет носить, — я стараюсь улыбнуться.
Да, у нас в городе будет самый гламурный бомж, одетый за мой счёт. Я переступаю рубашку, превратившуюся теперь в грязную тряпку. Чёрт с ней. Нет сокровища дороже, чем то, что у меня на руках.
— Ты меня-то донесёшь? — спрашивает птенчик, обвивая тонкими руками мою шею.
Да я сейчас на Джомолунгму залезу с ним на руках, цепляясь зубами, не то что какие-то там пара кварталов. Утвердительно мотаю головой, и любимый улыбается:
— Тогда курс на мамин ужин!
========== 7. Дакимакура ==========
Телефон пришлось отключить в тотальный нахрен, не удосужившись даже отписать постоянным клиентам. Бек будет вне себя от радости, что я забил на работу. Я сейчас добрый, как хренов ангел. Да мне вообще на всё наплевать вот именно сейчас.
Я умудрился остаться у птенчика на ночь. Совпало всё — и вкусный ужин с чаепитием, затянувшимся допоздна, и то, что сестра птенчика привела себя в порядок и отчалила в известном направлении, предположительно, на всю ночь, и то, что птенчик, казалось, и забыл о моей безобразной выходке. Ну, или мне так только показалось, но виду он не подавал.
И вот теперь я, счастливый, как выигравший в лотерею, и голый, как первый человек, забрался в чужую ванную, включил непривычно-горячую воду и созерцаю кафельную стену.
Ну, то есть, это со стороны только кажется, что я смотрю на стену. В моей фантазии там, передо мной — раздетый птенчик, закусивший губку, а я его… да, жестоко трахаю.
Само собой, я не просто так мечтаю о прекрасном, а с определённой нацеленностью на результат, которого я пытаюсь достичь при помощи собственной руки.
Да, конечно, дрочить в чужой ванной комнате, когда тебя доверчиво пригласили в гости — верх хамства и бескультурности, но я понял, что надо. Обстоятельства встали предо мной, так сказать, и я их преодолевал.
Фантазия у меня бушевала так, что, возродившаяся в виде маленького змеёныша, моя вечная спутница пребывала в шоке. Ну ещё бы, сегодня моему воображению было чем подкормиться. Сначала я лицезрел совершеннейшую попку, а потом весьма дерзко попробовал кожу птенчика на вкус.
Но в моих мечтах птенчику то, что я якобы вытворяю с ним, нравится, закрывая глаза, я ускоряю темп. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. В ванной пахнет ванилью и вишней. Я закусываю запястье, чтобы не застонать в голос, когда сперма толчками вырывается на волю из моего окончательно задёрганного члена, и разбивается о борт ванны и кафель.
Сажусь, переводя дыхание. Смываю остатки своего преступления, для надёжности налив сверху геля для душа, чтобы птенчик, который пойдёт после меня, ничего не заподозрил.
Выхожу из ванной в полотенце, и как раз натыкаюсь на него с ворохом вещей в руках. В коридоре нам никак не разминуться, и я решаю его подразнить:
— Хочешь, покажу кое-что?
Не дожидаясь ответа, подмигиваю и сдёргиваю с себя полотенце. Я под ним в трусах, но лицо птенчика надо было видеть.
— Придурок, — толкает меня ручкой в грудь, проходя мимо, — конченный придурок.
Сидя на отведённой мне кровати в гостевой комнате, я думаю о том, что он ещё как прав. В самом деле, хватит на сегодня странностей.
Птенчик появляется в комнате в весьма странном виде — в жёлто-зелёной пижаме с динозаврами, какие только дошкольники носят. И присаживается на соседнюю кровать, настороженно на меня глядя:
— Обещаешь, что не будешь делать ничего странного?
Я охотно киваю. Конечно же, обещаю.
— Прости, я… вёл себя, наверное, неправильно, — любимый говорит неуверенно и намного тише, чем обычно, — я не знал, что ты… ну…
— И что ты об этом думаешь? — удаётся мне выдавить из себя.
Это он-то вёл себя неправильно, подумать только. Как будто не я фактически изнасиловал его, и напугал.
— Надеюсь, что это пройдёт, — произносит птенчик кажется, уже заготовленный, ответ. — А если нет… я подумаю.
— В смысле подумаешь? — я решаюсь на него посмотреть.
— Я думаю, это всё равно неизбежно, — тянет любимый. — Да, если честно, мне всё равно.
— То есть как?
— Мне интересно, кто умрёт в новом сезоне аниме. А это всё — не интересно.
Любимый улыбается вполне искренне. Я не знаю, что на это ответить. За свою жизнь мне казалось, что бывает две реакции — либо человек нравится, и с ним хочется строить отношения, либо — нет, ничего общего. Но чтобы так, безразлично? Да дети в садике уже друг за другом бегают!
— Ну, а тебя не смущает, что я… ну что мы парни?
— А есть разница? — осведомляется он так невинно, что меня оторопь берёт.
— Да… наверное, — я сам уже не уверен.
— Я вообще не думаю о людях с точки зрения пола, — отвечает любимый как-то серьёзно. — Даже хорошо, что ты парень.
— Это почему?
— Мне не придётся ничего делать, — произносит птенчик бесхитростно.
— А мне-то теперь что делать? — спрашиваю я совсем беспомощно.
Не подумал бы, что наша беседа будет строиться в таком ключе. Вообще не задумывался об этом. И, завернувшись в одеяло, как в спасительный бункер, вообще теряюсь. Никогда я не был силён в таких беседах. И не то что бы я вообще умел нормально общаться с людьми.
— Ничего пугающего, — птенчик улыбается, — хотя бы не неожиданно.
— То есть, — ко мне потихоньку возвращается былая уверенность, — если я захочу тебя за попу жмакнуть, то сказать?
Любимый задумывается, но потом понимает, что я шучу, и поэтому отвечает нарочито серьёзно:
— Да. Но мне эта идея не нравится.
— И кого же мне жмакать? — якобы обижаюсь я.
— Хе, а есть вариант, — птенчик хитро улыбается, — подожди-ка.
И уходит, неслышно шагая в уже новых тапочках. За бег по улице в прошлой паре, да ещё и без куртки ему влетело от мамы, но я вмешался и со всей дипломатичностью постарался разъяснить ситуацию, избегая, конечно, подробностей. На что миссис Птица устало возразила: «Как же, наверное, он сказал глупую грубость. Простите его», и укоризненно посмотрела на сына. Птенчик опустил глазки в пол, и я понял, что либо придётся рассказать всю правду, либо согласиться со сложившимся положением вещей. Про рубашку я умолчал. Точнее, вообще не вспомнил.
Любимый возвращается, держа в руках огромную длинную подушку, на которой изображён какой-то парень из аниме, в белых штанах и короткой коричневой куртке.
— На, — вручает мне птенчик этот предмет для сна, — трогай.
Я рассеянно обнимаю подушку, и мои руки неожиданно натыкаются на обороте на две довольно аппетитные округлости той самой формы. Резко перевернув изделие, я вижу там рисунок уже совсем другого плана — того же аниме-парня, только полураздетого и в привлекательной, даже для меня, позе, а нарисованные, надо сказать, весьма неплохо, ягодицы выпирают и имеют внутри объёмный наполнитель, который мне и удалось потрогать.
Птенчик смеётся уже в голос, и в перерывах между хихиканьем ему кое-как удается произнести: