L.E.D. (СИ)

Вваливаемся в его комнату, и подсказывать, что делать, мне не нужно. Змея внутри уже всё решила. Прижимаю любимого к стене, ищу его губы своими. Он отвечает, заигрывает со мной язычком. Бесстыдник. Я чуть раздвигаю коленом его ноги, полуосознано. Трётся. Прижимается крепче. Запускаю руки под килт, оглаживая бедра, попку… Настоящий шотландец, да…
Посторонний звук за стеной встряхивает меня, любимый тихо шепчет:
— Ага, они там.
То есть мать и сестра птенчика рядом в запертой ранее комнате, которая, как выяснилось, что-то типа гардеробной. Думает, меня это остановит? Да чёрта с два.
Подталкиваю любимого к кровати, не переставая целовать. Есть ещё немного времени, я уверен. Неловко сев, хочет отползти, но я перехватываю его под колени, тяну на себя. Развожу его ножки, отбрасываю вверх и в сторону многослойную ткань, и зрелище прекрасно-развратное.
Любимый, раскрасневшийся, стыдливо отводящий взгляд. Стройные, длинные ножки в белых гольфах, а выше… я устраиваюсь удобней, вдыхаю терпко-сладкий запах и…
— Не над-а-х-х-х-х-х-х… — вырывается у птенчика.
Я всего лишь прикоснулся губами, поцеловав. Вцепляется мне в волосы, отпихиваясь, тихо постанывает — это я провёл языком. Выгибается прикусив губку, забрасывает ножки мне на плечи — это я уже играю по-серьёзному, медленно и нежно вобрав его член в рот целиком.
Признаться, минет я делать не умею и не учился. Зато мне его делали до отвращения часто, соображу.
— Только тихо, маленький, — предупреждаю любимого.
Кивает, закрыв глаза и шумно дыша. Какой нежный. Какой чувствительный. Какой невозможно желанный.
Я играю с ним, то полностью выпуская его требующее внимания естество изо рта, то похлопывая языком, то беря полностью, это не сложно. Вытанцовываю языком страстные узоры, окружности, зигзаги. То останавливаюсь, то бешено ускоряюсь, то замираю, сжав его губами.
Любимый, которого я таким образом истязаю, дрожит, бедненький, закусил костяшки пальцев, в глазах — слёзы. Не плачь, это же не больно, птичка ты пойманная, спокойно, дыши ровней…
Комкает руками мне рубашку, подаётся навстречу, умоляя прикончить его наконец, добить, чтобы не мучился. Я не отказываю. Двигаюсь быстрее, работаю языком жёстче и напористей. Любимый содрогается всем телом раз, другой… стон всё же прорывается, но довольно глухо и коротко. И я даже не подумал отстраниться, наоборот, надавил языком ещё и ещё.
Даже предположить не мог, что это будет вкусно. Жидкость — солоновато-сладкая, горячая. Проглотить — единственное, что можно было сделать. Это же часть любимого, то, чем он поделился со мной. Жидкая любовь.
— Ты боялся, а даже килт не помялся, — весело заявляю, одёргивая одежду.
Птенчик сидит, оперевшись на руки, сбивчиво дыша и облизывая пересохшие губы. Выглядит счастливым, но немного потерянным.
— Нас никто не звал? — хрипло спрашивает.
— Нет, а разве не зайдут за нами?
Качает головой:
— Я дверь защёлкнул.
Я-то переживал, а у этого сорванца всё продумано, оказывается.
— Иди сюда, — тихо зовёт.
Я хочу сесть рядом, но он тянет меня за шлёвки на джинсах и расстёгивает молнию. Любимый заметил моё желание. Я замираю, наблюдая за ним, боясь спугнуть, как редкую птичку. Райскую птичку.
Ту, что выпускает мой член на свободу, осторожно трогает его пальчиками, и заявляет тихо и восторженно:
— Вау.
Мне всегда льстило, но настолько искреннего вложенного чувства я никогда не слышал. Есть, конечно, чем погордиться, восемь и шесть дюйма, ласковое имя «зверь». Не я придумал. Секрет успеха даже в случае такой стрёмной рожи, как моя.
— К-красивый.
Ну офигеть теперь. Сейчас этот «красивый» обидится, расстроится и усохнет. Хотя нет, потому что, похоже, любимый сообразил, что этот «экспонат» руками трогать не только разрешается, но и поощряется. Согласие у меня, конечно, молчаливое, но очень твёрдое.
Движения пальчиков моего нежного птенчика, не смотря на всю боязливую неумелость, причиняют мне весьма острое блаженство. А смотреть на то, как он старается, причём ещё и наблюдает за процессом с самозабвенным любопытством — вдвойне возбуждающе.
Старается сделать мне приятно явно как себе, ласково, без нажима и довольно резво. Меняет руку. Что, уже устал? Ну, потерпи, я уже, уже почти…
Глубоко дышу, прикрыв глаза и опревшись рукой о стену. В любую секунду, в любую… нет, не в эту, и не в следующую… внезапное острое, влажное прикосновение язычка, как укол, как нажатие на спусковой крючок, и остановить уже ничего невозможно…
Фыркает. Утирается рукой. Всё, что пару секунд назад было во мне, выплеснулось ему на лицо и волосы. И заметно, что любимый никак не ожидал, как и я, такого развития событий.
— Не смешно! — вытирает бровь и щёку.
Я и не думал смеяться, хотя вид у птенчика весьма потешный. Запихнув немного ещё заинтересованный член назад в джинсы, помогаю любимому оттереться. Естественно, он, как любой мальчик, держит в комнате влажные салфетки. Известно для каких целей.
Особенно долго возимся с волосами, а когда, наконец, вроде всё пристойно и чисто, любимый ластится ко мне и выпрашивает поцелуй.
— Нет, я… — придерживаю его, — мне бы рот прополоскать.
Кажется, он опять всё не так понял, и вот-вот обидится, но как раз в этот момент в дверь осторожно стучат. Открываем, что ж делать.
Сестра птенчика подозрительно принюхивается, потом делает хитрющее лицо и спрашивает полуутвердительно:
— Успели?
Птенчик смущается, но робко кивает.
— Тихо вы, — ухмыляется девушка, и ей эта гримаса совсем сейчас не идёт.
Потому что одета она в народный костюм, два красивых платья разной длины и даже накидку-плед с капюшоном. Хорошенькая, с её-то фигуркой, глазищами и локонами, но какая же гнилая внутри.
— Жопа не болит? — интересуется у птенчика.
— Отвали, — грубо отвечает ей любимый.
Это вообще чуть ли не первый на моей памяти случай, когда ему изменяет доброжелательность.
— Ой-ой-ой, — передразнивает девушка, — наше педиковатое высочество обиделось.
— А я могу и за волосы взять и с лестницы скинуть, — отвечаю уже я, причём довольно мирным тоном.
— Идите уже, — дуется, — и поестественней себя ведите.
— Вы что, уже выпили? — шутливо интересуется глава семьи, увидев взъерошенных нас.
Киваю. Да, мы трижды алкаши и забулдыги. Пожалуйста, да.
— Зря. Ну, не страшно.
Нам вручают стаканы, причём в моём доза виски такая же, как у хозяина дома, а вот птенчику достаётся меньше сестры, и то разбавленного. Как ребёнку. Знали бы они, что сейчас вытворяло ваше дитятко…
— За здоровье!
Традиционный тост. Пьём, поздравляем друг друга с праздником. Обмениваемся кусками торта и печеньем. Разговариваем ни о чём, иногда смеёмся. Пока не наступает время уходить.
Я как будто побывал в детстве, в самом счастливом кусочке. Хотя у нас дома никто не носил одежду из тартана, и не соблюдал традиций. Всё равно.
Провожаем семейство не долго, до машины, миссис Птица напоследок всё же интересуется:
— Сынок, точно не поедешь?
— Точно, — отвечает птенчик, — решили же!
Его мама вздыхает, но не обижается. Когда отъезжают, я спрашиваю любимого:
— А точно всё нормально?
— Угу, — кивает, — там ужасно скучно!
В его глазах отражаются уличные огни и гирлянды. Он улыбается. Он тянет меня за руку за собой, к главным улицам, где музыка, танцы, веселье. Мы смотрим на людей, люди — на нас. Но меня это не волнует, и тому виной не виски внутри, а тёплая ладонь любимого в моей. Ель на площади уже не актуальна, про Новый Год не вспоминают. Повсюду — Хогманей.
А это значит — фейерверки, огонь, фаерщики, факиры, просто любители с чашами огня и факелами.
Любимый говорит мне на ухо:
— У тебя глаза как чёрное зеркало.
Он немного пьян и очень сильно весел. Предлагает мне станцевать, но пускают только в килтах. С незнакомыми девушками он танцевать не хочет, хотя те явно не против. Не расстраивается и бежит впереди, чтобы успеть посмотреть на плоты с огнями в реке.