Пасть: Пасть. Логово. Стая (сборник)

Генерал помолчал. Он занимал голову идиотскими стихами по одной-единственной причине – не допустить туда крамольный вопрос: как они справятся без Доктора? Эскулап, конечно, талантище, но в некоторых областях не силен; остаются спецы, ломающие головы над отдельными кусочками проблемы в нескольких разбросанных по городу точках… И есть среди них молодые, хваткие, не бессребреники шестидесятых – но вполне современные реалисты, жаждущие подороже продать свои умные головы…
Но они не знают всего, уж тем более о самом главном: об источнике исследуемых тканей и сывороток, – и вводить их в курс дела надо осторожно и долго, чтобы втянулись, чтобы не вышло, как…
Генерал оборвал свою мысль: Эскулап справится, большая часть дороги пройдена, Эскулап, конечно, справится… Успокаивал сам себя – получалось плохо. Сказал совсем не в тему, просто чтобы отогнать мрачные мысли:
– Кстати, о Марине… Ты жениться, часом, не собираешься? Возможно, тебе, командированный ты наш, придется из Новосибирска сюда переехать. Не пойми меня неправильно, но из конторы тебе надо уйти. По крайней мере на время охоты. Пока не закончится вся нынешняя свистопляска. Я же сам вижу, как ты разрываешься, – и обязанности в Лаборатории придется передать другому человеку, кандидатуру подберем вместе. Получишь свободу рук и действий. Ну а деньги, сам понимаешь, останутся те же, даже побольше, – с учетом надбавки за полевые условия. Нужно какое-то прикрытие, а тут легенда готовая, обкатанная, с нами никак не связанная… А закончим дело – разведешься и якобы снова уедешь в Новосибирск. Если захочешь. Потому что, сдается мне, работы за этими стенами нам надолго хватит. Как перспектива?
Перспектива Капитана не порадовала. Тут ему не просто руки развязывают, его и от Лаборатории дистанцируют… И если он, зачищая концы, крупно ошибется – спишут в расход легко и просто, без ущерба для репутации. Мы, дескать, такого не знаем. Маньяк-одиночка.
– Не грусти, – словно прочитал его мысли Генерал. – Это пока так, только наметки. Пошли лучше на Эльдаровича глянем. В последний раз. Может, заметим что необычное.
Ничего необычного они не увидели. Труп как труп. Вчера живой, а сегодня мертвый. Ничего особенного, заурядная смерть. Проблема не в наличии трупа, а в отсутствии в Лаборатории живого Доктора. А мертвых тел они навидались. Не о чем тут говорить и раздумывать. Капитан подумал только о том, что уж если приспичит стреляться – так только из калибра 6.35 и только в рот, как Доктор. Из соображений эстетики. Крохотная пулька остается в голове, не пробив изнутри череп. Мозги не загаживают половину комнаты, и божедомам работы меньше, дабы привести в достойный вид для похорон…
Словом, эстет был покойный, самый настоящий эстет…
3
На лабаз старик взобрался за час до заката. Впрочем, в июне под Ленинградом (он называл город только так – по старинке) закаты понятие относительное. Темнеет неохотно, словно кто-то медленно, капля за каплей, капает черную тушь в ведро с водой…
Он сидел неподвижно, положив рядом ружье со взведенными курками – старая двустволка-горизонталка, еще курковая – подарок от командования к двадцатипятилетию службы. На самом деле ружье могло считаться одноствольным – левый ствол из четырех выстрелов давал три осечки. Что-то случилось с механизмом, что-то износилось за долгие годы, а разбирать и чинить сейчас времени не было. Патроны, снаряженные волчьей картечью, он вложил в оба ствола – вдруг и левый выстрелит. Сидел, ждал. Темнело.
Дневные звуки смолкали – их не замечаешь, пока они есть, но стоит им исчезнуть – тишина давит, обманчивая ночная тишина, состоящая из тысяч звуков-фантомов, звуков-призраков…
…Затихало чоканье дроздов, мелкие пичуги испускали последние трели, – и замолкали до утра. С тоненьким цвиканьем протянул низко над мелколесьем вальдшнеп – летали еще последние. Зря, брат, стараешься, подумал старик о нем сочувственно, не найдешь уже себе самку, все на гнездах, яйца насиживают. Над головой, высоко в ветвях ольхи, захлопало, заворочалось – устраивались на ночлег вороны.
Все шло как обычно, как в ожидании многих ночных охот в его жизни… И все совсем по-другому.
Впервые он охотился в шестьдесят восемь лет. Впервые сердце при этом стучало так – отнюдь не бойким перестуком, в радостном возбуждении скорой схватки и, даст бог, победы… Нет, сердце билось тяжело и неровно, словно после трех-четырех ударов задумываясь на мгновение: продолжать или бросить занятие, смертельно надоевшее за долгие десятилетия. Он привык к такому в последний год, даже не задумывался сходить к врачу, сделать кардиограмму, – сколько отмерено, столько и отмерено, лучше дожить и умереть в своем доме, а не на казенной больничной койке.
Стрелки командирских часов крохотными светляками ползли к полуночи. Рваным зигзагом прочертила темноту летучая мышь – он вздрогнул, оторвавшись на мгновение от напряженного высматривания. У воронки – ни звука, ни шевеления. Но он чувствовал – если гости и придут, то скоро, в течение ближайшего часа. Под утро на таких охотах дичь появляется редко. Но бывает всяко.
Издали прокатился разнокалиберный перелай собак. Старик насторожился, прислушался: лают в поселке, – кого-то или что-то учуяли. Со стороны Редкого Кузьмина, из-за ограды одной из вилл, откликнулся мощный, басовитый голос, – гавкнул раза три и замолк, не желая участвовать в плебейской сваре.
Ноги затекли, он их почти не чувствовал, но не менял положение, ежесекундно готовый к выстрелу. Он не испытывал ненависти к тем, кого сейчас будет убивать. Ни малейшей. Даже после вчерашней истории с коровой. Нельзя ненавидеть того, в кого стреляешь, – рука дрогнет, обязательно промахнешься.
Опять же, что волки, что собаки – Божьи твари, тоже есть хотят. Что поделать, если природа у них хищная. И если они выбрали не ту корову. Не надо их ненавидеть. Их надо просто убить – выполнить неприятную и нелегкую работу.
Старик ждал.
 
Глава седьмая
 
1
Поминки оказались совсем простые: на столе стояла банка «эликсира жизни» на основе медицинского спирта, за столом сидели Эскулап с Капитаном. Эскулап разлил по второй и провозгласил незамысловатый тост:
– Ну, чтоб земля ему была пухом! Точнее, чтоб кремационная печь была… была… блин, чем бы она ему была бы, а? Короче, гори спокойно, дорогой товарищ….
Они выпили из лабораторных мензурок, не чокаясь.
Удобная, подумал Капитан, тара с делениями: пьешь и видишь, как приближаешься к своей норме. Однако, как ни странно, использование мензурок перебрать норму ничуть не мешает…
Он глотнул осторожно – чистого алкоголя в зелье процентов семьдесят, а то и больше, остальное – сахар и всевозможные добавки, призванные приглушить и замаскировать убойную крепость.
Эскулап, который не признавал слабых напитков (а к таковым он относил все, не дотягивающее до шестидесяти градусов), – и чья глотка давно загрубела от подобных собственноручно приготовляемых коктейлей, – Эскулап пил медленно, с видимым удовольствием и не торопился тянуться к закуске. Он погладил банку, конспирации ради украшенную узкой красной наклейкой «ОСТОРОЖНО: ЯД!», и сказал то, что на поминках говорить вроде и не полагалось:
– Хороший был парень Витя. Но – слабак! И дурак, если по большому счету…
– Потому что застрелился? – осторожно спросил Капитан и налил еще по одной.
Похоже, сейчас Эскулапа потянет на умные разговоры. Интересно будет послушать. Последнее время народ в Лаборатории зажат и молчалив. Те, кто знает – потому что знают; кто не знает – поддавшись обшей атмосфере тревожного и подозрительного ожидания. Записи прослушки совершенно неинтересные, короткие деловые фразы, ничего лишнего, ничего личного, никакой возможной зацепочки…
Но Эскулапу на все плевать, он прет по жизни, как носорог по джунглям, ни на кого и ни на что не оглядываясь, уверенный в себе, в своих силах, в своей необходимости и незаменимости.