Испытание вечностью

— Пошёл ты! Не веришь? На, проверь!
Она откинулась на спину, раскинув ноги.
— Очень грубо, старлей!
— Это я — грубо? А ты?! — она села, запахнулась, встала, стала сушить полотенцем волосы: — Ну, догадался ты. Молодец. Не врут про тебя сводки. Зачем этот цирк? Что сейчас жилы тянешь? Что ночью не проверил? Не воспользовался, а? Или — честь мундира? Тогда береги честь до конца — не позорь себя сейчас этими похабными вопросами.
— Вот сейчас — молодец! Вот такой — ты мне больше нравишься.
— А мне параллельно — нравлюсь или нет. Задание провалено. Я — ухожу.
— А я тебя ещё не отпускал.
— Удерживать будешь? Или, правда — убьёшь?
Миша не ответил. Маша с большим сомнением посмотрела на свои вещи, что так и валялись мокрыми половыми тряпками. Вдруг она выпрямилась:
— А про Сталина — правда?
— Правда.
Она опять села, закрыв лицо ладонями.
— Что ж это происходит? — спросила она, наконец. Она опять перестала выглядеть грозной воительницей-амазонкой, а стала испуганной девочкой.
— Сам не понимаю. Вот, хотел подсказку друга посмотреть.
— Это то, что я думаю?
— Я не знаю, что ты думаешь. Я тебе не советую лезть в это. Жизнь твоя никогда не станет прежней.
Она кинула в него полотенцем:
— Ну и гад же ты! Умеешь девушку заинтриговать! Теперь — точно не отвертишься от меня!
— Тогда…, - Миша опустился перед ней на колено, — Маша Иванова, примешь мою руку и сердце? Станешь моей женой? Разделишь моё горе и мою радость? Пока Смерть не разлучит нас?
Она встала перед ним на колени, взяла его руку, смотрит прямо в глаза. В её глазах навернулись слёзы.
— Вот так? Сразу? Зачем? Ты же не любишь меня?
— Люблю. Ты — единственная из девушек, с которой я вообще могу говорить. Я уже люблю тебя!
— И всё?
— Этого мало? Мне нравишься ты, твой образ, твои глаза, твои движения, твоё тело. Мне нравиться твой запах, значит — мои дети в тебе — примутся.
Она отшатнулась.
— Ты — не романтичен. Сразу — быка за рога. Я ещё тебе не дала согласия, а ты сразу — дети.
— Ты уже согласна, осталось себе самой признаться.
Маша встала, стала ходить по комнате перед коленопреклонённым Мишей:
— Ты — невыносим! Ты — несносен! Никакой романтики! Как танк — напролом! Бронебойным!
Резко встала перед Мишей, закричала ему в лицо:
— Да! Я — согласна! Я влюбилась! Сегодня — впервые! Не знаю, как надолго, но я — люблю тебя, несносный мальчишка! А как же — ухаживания, цветы, сваты?
— У нас — нет времени. Мрак! Слышала?
— Нет. А что это?
— А то, что мы будем вместе, до самой смерти. И возможно — скорой. Поэтому и спешу. Подумай ещё раз! Я — не шучу! Я — не буду искать другую. Ты, возможно, найдёшь другого. С которым проживёшь до старости и умрёте древними стариками в один день. Я тебе этого гарантировать не смогу. Я — Егерь. Это — моё призвание. Мой долг — Родину защищать. А Егеря — в постели не умирают.
Она прыгнула на него, повалила, вцепилась губами в его губы.
С удивлением Миша констатировал, что она его не обманывала — он был первым. Такая дерзкая, такая любвеобильная, такая страстная! Такая сладкая и желанная.
— Так что там за сверхсекретная помощь друга? — спросила она, с отвращением подняв своё бельё, что мокрым от дождя кулем так и валялось на полу.
— Зря ты, — сказал он, потянувшись за пластиной артефакта, — за это тебя — могут убить.
— Теперь — пусть убивают, — промурлыкала она, укусив его пониже пояса, — ты — мой!
— Твой, — согласился Миша, — ты такая страстная и — девочка. Как?
— Я — детдомовская. Всё — на виду. Богатый теоретический материал.
— А что с практикой — не заладилось?
— Какой же ты есть! Для тебя — берегла!
— Ну, спасибо.
— А тебе — начхать?
— Да.
— Ненавижу тебя! Козёл! — она сунула ему кулак в рёбра, — Давай, показывай, пока не обиделась на тебя совсем!
А потом — отстранилась, выпрямилась, прищурившись от своей догадки, глядя на Михаила подозрительно:
— А, ведь ты — врёшь! Если бы тебе было параллельно — не спрашивал бы, сколько половых связей.
— Вру.
— Не честно! Мне врать — нельзя, а ты — врёшь! — она даже задохнулась от возмущения, встала на пол.
— А я тебе обещал равноправия? — равнодушно пожал плечами Егерь, — Нет. У нас есть муж, а есть жена. Я тебе могу дать только своё сердце. Моё тело, мои руки, мой разум и душа — принадлежат не мне. Как и моя жизнь. Ни о какой честности — речи не было. И вообще, старлей, старшим по званию — не перечат!
— Речи вообще ни о чём не было. Как дикарь какой — пришёл, увидел, поимел. Теперь ещё званием своим тыкает. В суд на тебя подам! За принуждение к сожительству с использованием служебного положения! — она, вроде, и ругалась на него, но ходила голая по комнате, разбирая имеющийся после обыска бардак.
— Плевать, если я заболею, я сам себе поставить банки сумею, — пропел Миша. То, что он — молчун, не значит, что петь не умеет. Умеет. Любит песни, музыка — всегда сопровождает его. Он всегда напевает про себя. И только в исключительных случаях — вслух.
— Что? — обернулась Маша.
— Лишь бы ты ходила голая рядом, — пропел Миша.
— Ой! — Маша схватила халат, прикрылась. Миша засмеялся, Маша — подхватила, тоже залилась смехом, очаровательным — для Миши.
— Я тебя — совсем не стесняюсь. Я даже когда одна — всегда одета. А с тобой — я — не я.
— Всё измениться, Валькирия моя! Не могу обещать, что к лучшему, но скучно не будет. Оставь ты это! Скоро Лидия Михайловна придёт и разберёт. Иди сюда.
— Лидия Михайловна? — спросила Маша, прижимаясь к Мише.
— Горничная. А ты думаешь, что этот ангар, по ошибке называемый квартирой — мать убирает?
— Думала — да. Или ты.
— Я тут несколько лет не был. Отец — тоже налётами. Пару раз в год. Мать — только, когда отец должен прилететь.
— Вот как? И эти хоромы — пустуют?
— Это не хоромы. Это — квартира. Ведомственная. Тут всюду номера инвентарные. Как в гостинице. Как кто из наших бывает в Москве — тут останавливается. Все мои братья и сёстры. Да — сёстры! Надо поискать, может, тебе, что из их вещей подойдёт?
— И много у тебя сестёр? — с ревностью, удивившей Мишу, спросила Маша.
— Много, — рассмеялся Миша, — уже тысячи. И братьев. И все — разные. И отец, и мать — Войной искалечены. Детей у них быть не может. Мать во время Войны стала начальником сиротского приюта, а отец начал всех её воспитанников — усыновлять. И удочерять. Медвежата — не слышала?
— Слышала. Но, думала, что так называют всех, кто с Медведем работает.
— И это — тоже. С Батей — много кто работает. В том числе и твои командиры. Да, Батя! Что там он нам оставил?
От Миши не укрылось, как напряглась Маша. Он усмехнулся, перевернул её, овладевая сопротивляющейся девушкой. Она на задании — в этом для Миши было какое-то особое удовольствие. Как перевербовка агента. Только эта живая, как капля ртути, как блик морской воды, девушка, красивая, как рассвет, столь же яркой, чистой и величественной красотой, умная и волевая — будет ему не агентом, а — его подругой, женой и матерью его детям. Он — так решил! И Батя — так решил. Он сдержал обещание — подобрал для Маугли жену. И его предложение Миша нашёл оптимальным.
— Спасибо, Медведь! — закричал Миша на пике.
— Не поняла, — надула губы Маша.
— Батя помог нам встретиться. Так и бродили бы тенями друг друга по жизни, так и не встретившись.
 
 
Мы — эхо, мы — эхо,
 
Мы — долгое эхо друг друга.
 
 
Маша прижалась к нему, положив голову Мише на грудь.
— А что это? Яблоко — это что? Американское?
— Нет. Это — артефакт.
— Что это значит?
— Это значит, что это предмет прямо из сказки. Помнишь — блюдечко с голубой каёмочкой? Яблоко по кругу катиться, сказки показывает. Давай, посмотрим сказочку.