Испытание вечностью

— И что это?
— Банальности: Любовь, Семья, Родители, Дружба, Родина, Земля, Долг, Совесть, Честь. Давай помогу. Примеряй эти штаны. Вот. А эту майку?
— Как? Прямо так?
— Такую грудь — можно и так. Позже купим. Да, хрен, мы что нормального купим тут! Ладно, в Гвардейске — купим. Или закажем. Прямо по тебе сошьют. Вот эту ветровочку — прикинь.
— Броская.
— А ты — какая? Блин, никаких туфель нет. Ладно, меряй бегунки. Ах, Ленка, немытые швырнула в шкаф! Матери — вломлю! А она — ей вломит! Неряха! Носки, носки! Да, годиться. Велико — не мало. А штаны теперь — не идут. На, вот эти вот штаны. Наши заклятые друзья их называют — джинсы. Мерзкое слово какое-то. Вот, годиться! Иди, сообрази что пожевать, типа бутербродов, я на вахту звякну. Смотри, малыш, полный бардак, а мундир мой — как пальцем не тронутый!
— Ух, ты! Золотая Звезда! Настоящая?
— Нет, конечно. Муляж. Копия. Тоже — золотая, но — копия. Настоящая — в музее Гвардейска.
— За Сталинград? Как? Тебе сколько лет?
— Скоро кино выйдет. Вместе сходим, увидишь — как. Михалыч? Здравствуй, дорогой! — Миша уже кричал в трубку, Михалыч оглох на одно ухо после ранения, потом Маугли накрыл микрофон рукой, обратился к девушке, — Маша, пожевать бы!
— Солдафон! Держиморда! Всё, закончилась романтика? Женщина, на кухню, к плите! Знай своё место?
— Ага, прошла любовь, завяли помидоры, Маш, отстань! Михалыч, как тебе новый протез? Этот — не трёт? Отлично! А вот это — не твоё дело! И им передай — сама она всё доложит. Да-да, в письменной форме. В трёх экземплярах. А как там моя Ласточка? Не конфисковали? Или мне мотор в ведомстве заказывать? На месте — это хорошо. Не, не надо. Сам ещё не разучился ходить. Сам и прогрею. Да вашим механикам такую тонкую технику разве можно доверять? Им бы всё мотор Тарана на морозе перебирать. А это — не танк! Это — песня! Влюбишься — тоже разговоришься! Сочувствую! Бывает так, что не судьба. А у меня вот — судьба! Ща-аз! Я её теперь никому не отдам! Моя она! Сами виноваты! Я, гля, Маугли. мне палей в рот не клади — по локоть отхерачу! Давай, Михалыч, не кашляй!
  
После написанного-2
 
Валькирия
 
Девушка стояла на кухне, не дыша. Слёзы катились по её щекам. Она не могла поверить своему счастью. Война, голод, холод, детский дом, спецшкола, где с ними обращались, как с собаками, дрессируя, спецкурсы, где дрессура вышла на новый виток. Первое же задание — и вот весь мир — с ног на голову. Герой Союза, сын легендарного Медведя и не менее легендарной Медведицы, тайны и загадки с грифом «Гостайна», предметы из сказки, или со страниц фантастики с лапой медведя на переплёте, огромная квартира, шикарная мебель и вещи, просто разбросанные по полу, продукты, которые надо нюхать, чтобы понять — что это? Холодильник выше человека, терминал Сети, куда доступ есть только избранным — валяется на полу разбитый. С потолка свешивается экран кинотеатра — кино — прямо дома?
И она — в центре всего этого?! Это про неё этот сказочный герой, мужчина мечты и девичьих грёз, говорит — «судьба», «никому не отдам, моя она»?! Про неё? Он, красивый, стройный, весь мускулистый, правда, весь в шрамах, но он же — Егерь! Умный, образованный, воспитанный и тактичный. Солдафон. А ещё он — галантный. Настоящий рыцарь. Раздел её, беспомощную, вымыл, в постель уложил. И не покусился на её девичью честь. Потому что сам — Честь. Она сама, фактически, изнасиловала его, боясь упустить, боясь, что он встанет и уйдёт. И она больше никогда его не увидит. Никогда! «Хоть пять минут, но мой!» — думала она. Потому — провоцировала, видела его глаза. А оказалось — он играл с ней, как кот с мышкой. Пусть! Зато у неё есть чувство, которого не было никогда — каменной стены за спиной. Надёжной опоры, заботы.
Бутерброды? Сей же миг, любимый! Не то, что бутерброды! Ноги буду мыть и воду эту пить, как говорила её бабушка. Только теперь она поняла, что значат слова эти. И нет никакой брезгливости! Какая брезгливость! Какой он милый, такой мягкий с ней, такой нежный, будто она — ваза венского хрусталя, а не закалённый кинжал дамасской стали. И это — очень приятно. Она опять захотела его. Ощутить его в себе! «Мама, он свёл меня с ума!»
— Малыш, время! — стальная рука бережно охватила талию Маши, — жевнём и едем! Тебе понравиться Ласточка.
— Кто это — Ласточка?
— Ревнуешь? — спросил Миша набитым ртом.
Маша кивнула, но ощущала, что будь даже Ласточка — женой Миши — она смериться. Лишь бы он, хоть иногда, был с ней. Был её. Хоть иногда чувствовать себя его женщиной. Теперь Маша поняла, как живут женщины Востока в гаремах.
— Ласточка — не «кто», а «что». Это — машина. Автомобиль. Закину тебя, куда тебе надо, съезжу по делам. А когда освободишься — заберу. Да, документы вечером захвати. Билеты брать. Батиного самолёта мы теперь не увидим, как своих ушей, так что поездом поедем.
— Куда? Куда поедем поездом?
— Ты меня не слушаешь? Домой. В Гвардейск. С Мамой тебя познакомлю. Свадьбу сыграем. Всем городом.
— В Гвардейск?
— Ага. Надо успеть, пока отпуск не кончился. Куда зашлют — не знаю. Ни минуты без тебя не хочу, — Миша впился в Машу поцелуем, потащил её из квартиры. Маша потерянно улыбалась.
Миша был одет в том же стиле, что и Маша — эти мягкие лёгкие ботинки, прямые штаны с накладными карманами, усиленными медными клёпками и прошитые усиленными швами, как спецовка, этот тянущийся трикотажный тонкий свитер без ворота и без рукавов, без пуговиц, с бестолковой надписью: «Здесь вам не тут!», и ветровка со множеством карманов, тоже пробитых клёпками и так же крепко простроченная. На голову Миша ничего не одел.
Лифт ехал где-то наверху. Они не стали ждать — легко бежалось ведь по лестнице! Маше казалось, что она сейчас — взлетит. Как в пьесе Островского.
— Это — машина? — удивилась Маша.
— Нет, малыш. Это — трактор. Машина. Ничего, скоро все машины мира перейдут на подобный вид кузовов. Садись, — Миша открыл перед ней толстенную дверь.
— Какое сидение необычное. Как непривычно. Обволакивает. Так и ездить — полулёжа?
— Привыкнешь. На этих лавках, что сейчас — уже не сможешь, — улыбался Миша, запустил двигатель, что заурчал мощно, но тихо.
Потом Миша что-то нажал, что-то подкрутил. Вокруг появилась музыка. Маша закрутила головой. Музыка лилась из круглых решёток в дверях. Миша улыбался, с хитрецой смотря на неё.
— Хорошая музыка, — сказала ему девушка.
— Энио Мариконе. Мне нравиться. А ещё больше нравиться вот это. Энигма.
Миша что-то нажал, хрустнуло, щелкнуло, из радиолы выскочила прямоугольная коробочка с зубчатыми отверстиями. Миша вставил в отверстие радиолы другую коробочку. Полилась другая музыка. Очень непривычная, очень насыщенная, но мелодичная. Пели не по-русски. Латынь? Это кто поёт на латыни? Английский. Только несколько слов на латыни.
— Поехали!
Машина тронулась тихо и плавно. Быстро набирая скорость. Миша решил поразить девушку ещё сильнее, закладывал резкие виражи на поворотах, входя в них на чрезмерной скорости, по прямой летал с невероятными скоростями, самолётными — 100 км/ч. Маша сдерживалась, как могла, чтобы не показать — как ей страшно. Особенно — видеть всё это в больших изогнутых стёклах, так разительно отличающихся от маленьких плоских стёкол других автомобилей. Такая обзорность — так страшно! Вот тогда она и поняла, почему кресло в машине так обволакивало — поддерживало Машу при безумных выкрутасах Миши. Наконец, Маша сдалась:
— Миша, милый, не могу больше, не гони!
— Ой, извини, малыш. Забыл, что к скорости — привыкнуть надо.
— А почему ты меня называешь «малыш»? Я не на много тебя не ниже ростом! Я — самая высокая была в классе! 175 см!
— Малыш, — улыбнулся Миша, — ты всегда будешь для меня — малыш. Девочка моя милая. Но, если не нравиться — не буду.
— Да нет. Пусть будет. Чувствую себя маленькой только. Но — защищённой.
Неожиданно, её слова погасили улыбку Миши. Взгляд его стал жёстким, звериным. Потом он посмотрел на неё, взгляд его на секунду смягчился. Но, как только он поворачивался к дороге — глаза опять становились холодными. Лицо — каменело. Маша тоже посмотрела.