Двойная старуха (Фантастика Серебряного века. Том VIII)

— Вам никто не сделает зла. Я уйду теперь и оставлю вас. Позовите меня, если вам это будет надо. Меня зовут Альберт.
Он вышел и закрыл дверь.
Тогда началась для Лены томительная и грустная жизнь. Она лежала на ковре часами, днями и не знала, утро теперь или вечер. Она вспоминала, что ее, наверно, ищут по городу, Леонид Николаевич волнуется и недоумевает.
И, повернувшись к стене, она плакала от бессилия и отчаяния. Лена ничего не понимала, что с ней случилось. К ней входили люди, приносили пищу, странные кушанья на бронзовых блюдах — приносили воду, меняли свечи. Она их спрашивала, кто они и откуда, и ей отвечали короткими и простыми словами. Но Лена их не понимала. Иногда она слышала за стеной голоса веселые и возбужденные, иногда долетал смех и вскрики. Где- то очень далеко и глухо пели, и звенела легкая, нежная музыка. Лена засыпала, и ей снилось, что она дома и это у них танцуют. И какой смешной Леонид Николаевич, все не то делает, и руки у него висят беспомощно. Что? Нет, я не могу. Что?
— Вы не должны бояться.
Она открывала глаза. На темном диване сидел Альберт. Он редко приходил к ней, иногда в те часы, которые она считала ночью или еще глубоким утром. Его посещения были единственной отрадой для Лены, и когда он входил в низкую комнатку, Лене казалось, что сейчас он спасет ее и уведет опять в зеленую рощу, где чирикают воробьи и белеют далекие городские трубы.
Но Альберт только пристально и грустно смотрел на нее и говорил мало. Лишь один раз он пришел оживленный и будто усталый.
— Какая вы молодая… Вы были счастливы?
— Я не понимаю… Зачем вы меня держите?
Он сел и взял ее руку.
— Скоро все кончится. Скоро! У нас такие законы. Вы не понимаете, где вы? Все просто, совсем просто… Мы живем здесь всегда.
— Но… это подземелье какое-то?
— Под Петербургом люди живут очень давно. Это началось еще при Павле.
Альберт замолчал и скоро ушел. Через несколько часов он вернулся.
— Вам скучно? Вы ведь только четыре дня у нас.
Она робко спросила:
— А что будет… после?
Альберт будто не слышал ее.
— Никто не знает, что мы живем здесь… А этот дворец так давно устроен. Здесь так спокойно и так хорошо. Знаете, мы бываем… там, в городе, но живем здесь. Только раньше мы были вдалеке. Теперь город растет, все ближе. Это очень плохо.
Он помолчал. И вдруг встал.
— Как вы могли жить там? Этот шум… телефоны, извозчики… эта ваша грязь, и кривые вывески!.. Вам нравится, да? А я смеюсь… и я презираю. Здесь столько золота, что мы могли бы залить им весь мир… Золото! Оно нам не нужно, но оно останется у нас. Лучше все разрушить… уничтожить, чем отдать.
Сто лет мы строили этот дворец, но разве теперь есть где-нибудь такая красота? О, они скажут — свобода и равенство — и братство, кажется? Знаете… с дней этого безумия в Париже… с дней Бастилии только мы помним, как надо жить… А другие? Что на вас надето, посмотрите, посмотрите, — он все еще зло и сухо смеялся и тянул Лену за рукав, — тряпки какие-то, вороньи перья? Бедная, какая вы бедная были… Вы думаете, это была жизнь? Вы, верно, стучали на машинке, или были классной дамой, да, да? И ходили обедать в кухмистерскую за полтинник, с чаем?
Лена покраснела.
— Я хотела поступить в кредитное общество.
— Да, — Альберт закрыл лицо руками, — этого ничем не удержать. Идите, идите в кредитное общество. Какая вы молодая. Вы очень красивая… Вы останетесь у нас, правда? Отсюда не возвращаются. У нас хорошо… Мне вас жаль… Я не имею права освободить вас, но мы пойдем… на прием к королеве. Хотите?
— К королеве?
— К Марии-Антуанетте… Да, вы думали, она умерла? Да… тогда в Париже? Encore un moment monsieur le bourreau [1]. Xa-xa… королева здесь…. она всегда с нами.
Лена растерянно смотрела на говорившего. У него горели глаза и худые руки судорожно мяли бархатные портьеры.
5
Лена одевалась при тусклом свете свечи и в зеркало смотрела на бледные свои плечи, так страшно выступившие из серебряных кружев и парчи. Ей только что принесли эти платья. Лена не знала, зачем ей камни и серебро, но ей нравился наряд, и она с тревогой и радостной дрожью оглядывала себя.
За стеной постучали.
— Вы готовы?
— Да.
В дверях стоял Альберт в черном глухом плаще. Он молча смотрел на Лену.
— Вы любите розы? Я принес вам цветы. Возьмите их.
Он подал ей два длинных стебля и легкий черный плащ.
— Пойдем. Не бойтесь и верьте мне.
Лена закрылась плащом и вышла из комнаты. Ее охватил сырой и пронизывающий холод. Она была совсем слабая от тревоги и долгого заключения и, шатаясь, нашла руку Альберта.
Они пошли сначала узким коридором, где далеко одна от другой горели свечи, и в промежутках было совсем темно. Иногда они встречали людей, которые молча кланялись им. Потом поднялись по лестнице и снова спустились. За лестницей чернело пустое пространство, как пещера, и оттуда веяло холодом и журчал ручеек. Далеко во тьме горел, как звезда, высокий зеленый огонь и отражался в быстрой воде. Лена вспомнила, что в «Луна-парке» она видела такой грот и каталась по узким каналам с Леонидом Николаевичем. Но ее уже не тронуло и не взволновало воспоминание.
Узкий мост вел через ущелье во вторую часть подземелья. Он будто висел в воздухе, легкий и весь белый. Высоко на плоских бронзовых кругах горели свечи.
В тишине, над свечами и темными потолками вдруг глухо что-то зазвенело. Лена вздрогнула.
— Это… трамвай?.. Да?
— Я не знаю… Не вспоминайте, не думайте… Вы слышите музыку?
— Да. Как здесь тихо и страшно…
Альберт слегка сжал ее руку. Она улыбнулась.
— Вас найдут здесь… когда-нибудь.
— Может быть… Я думаю, это последние годы. Но мы готовы всегда… и все.
— Как?
Альберт закрыл глаза и ничего не ответил. Они вошли в сводчатый зал, такой же, как первый, который видела Лена, и здесь оставили плащи. Потом перед ними раздвинули высокий зеленый занавес.
Лена и Альберт проходили по странным и сияющим залам, где на диванах сидели и лежали на полу люди в тяжелой парче и в шелку. С потолков спускались золотые, как кружево, люстры с тихими желтыми свечами. Иногда скрывались, будто за упавшими стенами, пустые дали и там снова лестницы, огни и люди. Где-то пели и иногда слабо вскрикивали.
В розовом, с прозрачными и светлыми стенами, зале лежали глубокие ковры и стояло несколько столов, покрытых золотом и розами. За столами были мужчины и дамы, веселые, в падающих с плеч и груди одеждах и сияющих камнях. У огня кружились, тихо и нежно танцуя, совсем голые люди.
Лена видела стол, и золото на нем, и розы и не помнила, как она очутилась среди гостей, и рядом кто-то наклонился к ней, лил ей в стакан холодное, горькое вино. Она слышала смех вокруг и пение, и совсем близко ласковый и задыхающийся шепот.
— Вы рады? Вы останетесь?
Альберт держал ее слабые руки и целовал медленно и тяжело. Воздух был дымный и жаркий, далекие стены и люди казались совсем туманными. На диване, за гобеленом тонкий юноша целовал даму, ее голые плечи и грудь. Танцующие, тихо кружась, приближались к столу.
Из широкой двери вошла в зал женщина. Она не казалась очень молодой, но ее чуть увядающая красота была пленительна до крайности. Она вся была завернута в серебро и на лбу горел большой зеленый камень.
Женщина улыбалась, говорила что-то и высоко держала руки, которые целовали обступавшие ее кавалеры. Потом она подошла к столу и, будто изнемогая от смеха, упала на широкую спинку кресла.
Альберт встал.
— Королева…
— Что?
— Королева Мария-Антуанетта. Она прекрасна, правда? Вы счастливы, Елена?.. Вы рады?
Лена уже ничего не понимала. Ее отуманили этот блеск и веселье, ей было сладко и хорошо.
Кто-то целует ее плечи, дышит тяжело и жарко. И слова — разве раньше с ней говорили так?
Какая счастливая королева, какая она красивая. Это принц, верно, бледный и влюбленный, — он лег у ее ног и целует их. У королевы зубы блестят, как алмазы.