Лев Лангедока
– Я уверена, что найду одежду для вас, моя дорогая. Прошу прощения за то, что нам пришлось сжечь то, в чем вы сюда приехали, но эти вещи уже невозможно было надевать.
Мариетта вспыхнула от стыда, а Жанетта обратилась к Селесте:
– Сходи-ка к Матильде и передай ей, что Леон большую часть дня проведет вне дома. Он уехал в Лансер.
Селеста с неохотой отправилась выполнять поручение. Это просто никуда не годится, подумала она. Вечная история: как только дела принимают занимательный оборот, ее непременно куда-нибудь отсылают.
Тем временем Жанетта увела с собой Мариетту из дома на яркое солнышко. Здесь никто не мог их подслушать, и она обратилась к гостье со словами:
– Не нужно испытывать неловкости из-за того, в каком виде находилось ваше платье, когда вы сюда приехали. Сын рассказал мне о том, что с вами произошло, и я все поняла.
Мариетта задержала дыхание, чтобы подавить готовый сорваться с ее уст возглас удивления. Ей и в голову не приходило, что эта женщина с безмятежно спокойным лицом, которая отнеслась к ней с такой подкупающей добротой, – мать Леона.
Жанетта провела ее через заросли диких цветов к садовой скамейке, наполовину обвитой плющом, и устало опустилась на скамейку. Мариетта, взглянув на ее бледное лицо, мгновенно забыла о собственных страданиях.
– Вам нездоровится? Могу я чем-то помочь?
Жанетта отрицательно мотнула головой и жестом предложила Мариетте занять место рядом с собой.
– От малейшего напряжения я чувствую себя слабой, как новорожденный младенец, – заговорила она, передохнув несколько минут. – В доме буквально нет ни одного места, где мы могли бы поговорить так, чтобы никто нас не подслушал, а Леон особо настаивал на том, чтобы обстоятельства, при которых он вас встретил, не стали поводом для пересудов. Боюсь, что крестьяне в Шатонне столь же легковерны, как и везде.
– Это одна из причин, по которой я хочу уехать. Леон… то есть ваш сын… граф…
Мариетта запуталась в словах. После того, что им довелось испытать вместе, ей казалось совершенно естественным употреблять в разговоре его имя, но так было до того, как она узнала о его положении в обществе.
Жанетта похлопала ее по руке.
– Леон – совершенно приемлемая для вас форма обращения к нему, она в той же мере уместна и в тех случаях, когда вы говорите о нем со мной. А если вы намерены уехать из-за того, что боитесь сплетен, которые могут возникнуть, если вы останетесь, то выбросьте эту чепуху из головы.
– Нет, мадам, дело не только в этом.
Мимо них пролетела бабочка, порхая голубыми крылышками. Белокаменные стены замка ярко сияли в жарких солнечных лучах на фоне безоблачного синего неба.
– Тогда в чем? Вам нет никакой необходимости покидать Шатонне. Я хотела бы, чтобы вы остались.
Что касается Мариетты, теперь она тоже хотела бы остаться. Но только она не хотела бы постоянно видеть Леона рядом с его прекрасной вдовушкой Сент-Бев.
Она заговорила так тихо, что Жанетта с трудом разбирала ее слова:
– Для меня нет места в Шатонне. Скоро здесь появится новая хозяйка, и я сомневаюсь, что ей понравится мое присутствие в замке.
Жанетта обратила внимание на то, что Мариетта слегка отвернулась в сторону и нервно перебирает пальцы.
Ох, как сложно устроен этот мир! Она ощутила прилив сочувствия к рыжеволосой девушке, которая сидела рядом с ней на скамейке. Леон имел славу завзятого сердцееда, впрочем, склонных к любовным приключениям придворных дам этим не удивишь и не испугаешь. Однако он не имел права играть чувствами девушки ранимой, какой была Мариетта. У этой юной особы нет ни дома, ни семьи, ни друзей. Словом, ничего.
– Сын говорит, что вы кружевница.
Мариетта кивнула и, слегка приободрившись, подняла голову. Уж этого у нее никто не отнимет.
– И что вам известен секрет плетения настоящих венецианских кружев. Это правда?
– Да. Моя бабушка была из Венеции, она считалась самой искусной кружевницей города.
– Я никогда не бывала при дворе, – сказала Жанетта. – Главным образом потому, что моего присутствия не требовали, но если бы такое случилось, тамошняя суета убила бы меня. Придворных великое множество, и каждый из них только тем и занят, что ищет, где бы голову на ночь приклонить. Но мой друг герцог Мальбре снабжает меня как последними сплетнями, так и рассказами о новой моде. И мне известно, что венецианское кружево ценится очень высоко.
– Это потому, что оно самое лучшее в мире, – с гордостью произнесла Мариетта.
– Мне также известно, что кружевницы в нашей стране изо всех сил пытаются вязать такое же.
– Но это у них не получается, – сказала Мариетта, и на губах ее снова появилась улыбка.
Лицо у нее было миловидное, простодушное и доброе. Жанетте с каждой минутой все больше и больше нравилась Мариетта Рикарди. В глазах у девушки, когда та уселась на скамейку рядом с ней, мать Леона заметила сочувствие и внимание; то было искреннее сочувствие. Мариетта Рикарди могла бы стать хорошим другом. И хорошей женой.
Жанетта поспешила выбросить из головы эту мысль. Леон собирается вступить в брак с Элизой, и душа у Элизы полностью соответствует ее красоте. Глупо с ее стороны все еще питать сомнения насчет того, может ли эта хрупкая и беспомощная молодая женщина быть подходящей супругой ее неуравновешенному, порой склонному к буйным выходкам сыну.
– Я слышала, что генеральный контролер королевских финансов Кольбер пытается прекратить ввоз венецианских кружев во Францию и что тем не менее даже самые знатные люди в стране провозят их тайно, пряча под одеждой. Герцог говорил, что Кольбер хочет начать производство венецианских кружев во Франции и положить конец контрабанде. Он будто бы подсчитал, что покупка кружев в Венеции обходится нашей стране где-то около трех миллионов ливров ежегодно. Так что ваше мастерство может быть весьма востребовано.
– Только не в Эвре, – с горечью произнесла Мариетта. – Там никто не нуждался в кружевах.
– А в Париже?
– В Париже нам доводилось продавать их даже таким особам, как, например, сама мадам де Монтеспан.
– Которая, без сомнения, требовала, чтобы вы работали только на нее, не так ли? Не верю, что она согласилась бы с кем-то делить такой источник снабжения.
Улыбка Мариетты сделалась шире.
– Так оно и было на самом деле. Нам строго приказали выполнять ее требования.
Жанетта задумчиво кивнула.
– Вы не пытались научить еще кого-нибудь вашему искусству и таким образом расширить дело?
– Бабушка скорее умерла бы, чем согласилась на такое. Она твердила, что плетение этих кружев – чисто венецианское искусство и должно им оставаться.
Жанетта снова кивнула: она подозревала именно это.
– Я хотела бы попросить вас сделать кое-что для меня. Пройдитесь по саду. Вон там, справа от живой изгороди шиповника, находится огород. Я хочу, чтобы вы после этого внимательно осмотрели замок, а потом попросили бы Армана дать вам лошадь и проехались бы по деревне и окружающей местности. Когда вы все это проделаете, мы продолжим наш разговор.
Мариетта подумала было, что у мадам Жанетты де Вильнев не все в порядке с головой. Одного лишь взгляда на умные черные глаза оказалось достаточно, чтобы она убедилась в своей ошибке.
– Вы хотите, мадам, чтобы я сделала именно это?
– Да, – ответила Жанетта, вставая со скамьи. – Мы еще раз повидаемся нынче вечером. В кухне есть холодное мясо и фрукты. Возьмите немного с собой на вашу верховую прогулку. Я велю Матильде положить вам в седельную сумку вино и хлеб.
С этими словами она медленно, очень медленно, пошла по дорожке к замку.
Озадаченная Мариетта послушно направилась к огороду. Не ранее чем она преодолела не особенно высокий, ей до плеча, барьер из благоухающего шиповника, Мариетта осознала, что ведь она собиралась уехать немедленно, однако теперь это стало невозможным, по крайней мере до вечера, а ее ничуть не устраивала мысль пуститься в долгую дорогу в полной темноте. Намеренно или ненамеренно мадам Жанетта де Вильнев обставила все так, что до отъезда Мариетта еще раз увидится с Леоном. И Мариетта не могла понять, радует ее это или огорчает.