История моего брата

На этих словах я бросил карандаш и блокнот на журнальный стол. Эти мысли, которые мне только что казались такими блестящими, утратили весь свой блеск, едва оказавшись на бумаге; теперь они выглядели простой банальщиной, но стирать их мне тоже было лень. Ладно, их так и так никто не увидит.
Когда раздался звонок в дверь, я взглянул на часы, было 11:14. Значит, с того момента, как я узнал об убийстве, прошло примерно два часа, и я провел их в своем кресле, задаваясь вопросами, на которые никогда не будет ответа.
В дверь позвонили еще раз.
Кто же это может быть? Полиция или прокурор? Интересно, когда совершают убийство, допросы проводит сразу прокурор или первичное расследование отдают полиции? Меня непременно должны вызвать на допрос, потому что вчера вечером я был в том доме и одним из последних видел убитую. Правда, если бы пришел человек, который мог представлять для меня малейшую опасность, то мой пес Керберос в саду на привязи немедленно оповестил бы меня громким лаем.
Я заметил, что за время, проведенное в кресле, я начал называть молодую женщину, которую при жизни все называли «красивой и соблазнительной», не «Арзу», а «убитой». «Убитой», то есть той, которую кто-то убил… За ночь Арзу сменила состояния. Теперь ее будут называть только так – что в прессе, что в судебных бумагах. Те, кто образован получше, будут именовать ее «потерпевшая» – чтобы подчеркнуть, что пострадала женщина.
Я вновь придвинул свой блокнот. «Мы все знаем, что умрем, но никому из нас не приходит в голову, что нас могут убить, – записал я. – Рождаются миллионы детей, родители с радостью и аплодисментами встречают младенцев, и ни одному отцу или матери в голову не приходит, что, начиная с момента рождения, человек начинает стареть и обречен на смерть. Самое странное, никому в голову не приходит, что долгожданный малыш, только что явившийся на свет, однажды может погибнуть, стать жертвой преступления либо несчастного случая, его могут казнить, он может погибнуть на войне. А ведь все это не исключения. За всю историю миллиарды людей умерли не той смертью, которая считается “нормальной”, а были подло убиты. Теперь к их числу присоединилась и Арзу».
Кто-то продолжал настойчиво звонить в дверь. Я не открывал. Мало кому удавалось войти ко мне в дом. Сначала ко мне приходила только Хатидже-ханым. Она была коренной жительницей деревни. Ее муж служил садовником в доме Арзу, а полноватый парень Мухаррем, ее четырнадцатилетний сын, иногда помогал то матери, то отцу. Мухаррем стал вторым человеком, которому удалось у меня побывать. Хатидже-ханым упросила меня заниматься с ее сыном английским. А я был вынужден согласиться, потому что не хотел терять Хатидже-ханым, поскольку другую такую домработницу, которая бы так подходила моему дому и которая относилась бы к нему с таким уважением, найти было невозможно, так что мне пришлось разрешить парню приходить ко мне раз в неделю на урок.
Язык дается ему с трудом, потому что у него нет, что называется, «способностей». Его выгнали из школы не только поэтому: парень страдает от какого-то психического заболевания, не знаю, от какого именно, так как никогда не интересовался. В общем, этому крепко сколоченному молодчику, как я уже сказал, четырнадцать лет, он простой добрый парень, но, признаюсь, мне всегда нелегко видеть его странное выражение лица и терпеть его бегающие глаза.
За дверью продолжали названивать. Бросить это дело неизвестный визитер вовсе не собирался, но меня это, конечно, ничуть не смущало.
Много лет назад, когда я приехал в деревню Подима из шумного и перенаселенного Стамбула в поисках тишины и уединения и узнал, что в деревне продается двухэтажный дом, да к тому же и очень дешево, я не раздумывая купил его. Видимо, прежний его хозяин тоже сбежал от шума и суеты. Человек этот, как мне рассказали, любил читать и даже сам писал, однако опубликовать ему удалось единственную книгу рассказов, да и то за собственные деньги. В общем, добрый малый был неудавшимся писателем с разбитым сердцем. Мне нетрудно было об этом догадаться по куче сваленных в одном из углов дома экземпляров книги «Я и мои мечты», на обложке которых неуверенная рука вывела голубую русалку. Писатель, оставшийся один на один с собственными мечтами, превратил каждый метр дома в библиотеку – книги были повсюду – и провел остаток дней в своем литературном храме, редко покидая его стены. Сильный запах старых книг встретил меня, когда я впервые вошел в обветшалый дом. Именно запах укрепил меня в желании купить дом как можно скорее, потому что и моим намерением было провести остаток дней за книгами и письменным столом. Надо сказать, что, несмотря на стесненные средства, я сумел привести библиотеку в порядок.
Внутри дом был разделен металлическими книжными стеллажами. Эти стеллажи образовывали нечто вроде комнат. Дверей между ними не было, и я поставил дверь только в одной комнате на первом этаже. В ту комнату я поместил кушетку, а еще сделал небольшую ванную, подготовив ее специально для моего брата Мехмеда, который изредка навещал меня. Поэтому комната отличалась от прочих. Что касается библиотеки, то главный принцип расстановки книг заключался в том, что все они, будучи произведениями художественной литературы, стояли в разных комнатах по темам. На входе в каждую комнату висела красивая вывеска, выведенная мной от руки чернилами и обозначавшая тему. В общем, у меня были:
Комната Мести
Комната Ревности
Комната Любви
Комната Страсти
Комната Войны
Комната Самоубийств
Комната Убийств
Авторы трудов, собранных в тех комнатах, пристально изучали человеческие чувства на протяжении веков, и чтение этих книг стало частью моего обязательного ежедневного самообразования. Когда я говорю, что у меня дома хранятся тысячи художественных книг, я вовсе не имею в виду, что у меня хранятся рассказы и романы всех сортов. Например, в Комнате Убийств вовсе не было никаких детективов. Ведь детективные романы стремятся не понять человеческие чувства, а раскрыть нам то, как совершалось преступление, представляя ситуацию одномерно и лишь будоража любопытство. Признаться, такие книги не вызывали у меня интереса. Но книги, хранящиеся в Комнате Убийств, повествовали о внутреннем мире убийцы и об условиях, в которых он жил.
Мне очень хотелось узнать, каковы человеческие чувства, что испытывает человек в различных обстоятельствах. Мне нужно было знать, что происходит, когда человек любит кого-то, что он испытывает, когда на кого-то сердится. Ведь хотя я и удалился от стамбульской жизни, но все равно продолжал жить с людьми. А жить с людьми было невозможно, не понимая их чувств. Так что просветить меня на эту тему могла только художественная литература.
Вначале я надеялся на помощь психологии, философии, в общем, наук, но искомого там не нашел. Кино казалось мне очень поверхностным, оно не давало желаемых сведений. Так что в результате я понял, что есть единственное искусство, которое способно поведать о чувствах рода человеческого и достичь самых больших психологических глубин: это литература. С того времени я купил сотни книг к тысячам, которые уже хранились у меня, и начал заполнять новые стеллажи избранными образцами художественных произведений. Я составил длинный список, которому собирался следовать, и, по выражению Флобера, посвятил себя воспитанию чувств.
Итак, мой дом посещали четыре человека. Я уже сказал, что двое из них были Хатидже-ханым и ее сын Мухаррем. Еще приходила Арзу. Кроме них, у меня бывал мой брат Мехмед, но это особенный случай. Я расскажу его историю, когда придет время.
А посетитель, который пожаловал сейчас, очевидно, был решителен. Ведь в дверь продолжали звонить.
Ах, чуть не забыл! Уже давно в своем воспитании чувств особое место я уделял музыке. Потому что, если говорить о героизме, то его прекрасно иллюстрирует «Героическая симфония» Бетховена, а если говорить о страдании, то о нем говорит бетховенское «Адажио». Правда, я понял, что музыка не повествует о человеческих чувствах так, как литература. В конце концов, я решил, что единственной музыкой, которую я могу слушать, является легкий, плавный, мягкий джаз, в котором нет места сильным эмоциям.