История моего брата
Теперь было ясно видно, как она взволнована тем, что, кажется, поймала настоящую сенсацию. Ей, единственной среди десятков журналистов, наводнивших Подиму, удалось найти любовника убитой женщины и разговорить его!
– Нет! – опустил я ее с небес на землю.
– Как это – нет?
– Мы не были любовниками с Арзу.
– Но вы же только что… – теперь она еще больше стала похожа на обиженную маленькую девочку. – Вы же только что сказали…
– Что я сказал?
Тут она взорвалась. Брови нахмурились, губы сердито поджались, она гневно посмотрела на меня и спросила:
– Мы что, с вами тут в игрушки играем, Ахмед-бей?
Как она была хороша! Эта девчонка, у которой каждую минуту менялось настроение и которая, очевидно, очень дорожила собственным достоинством, была очень интересным объектом для наблюдений. Самое странное, что с каждой минутой ее красота проступала ясней. Потому что выражения ее взгляда и лица постоянно менялись, как погода на Черном море.
– Нет! – громко сказал я. – Я не смеюсь над вами. Но вы задаете такие сбивчивые вопросы, на которые невозможно толком ответить. Садитесь, я угощу вас кофе. Давайте поговорим, спрашивайте, что хотите.
Теперь мне удалось пробить брешь в ее решимости. Гнев девчонки прошел. Она снова растерянно взглянула на меня и согласилась.
Затем я уговорил ее пройти в Комнату Ревности и присесть там на маленькое кресло и вскоре вернулся с двумя чашечками кофе. Она спросила, огорчает ли меня смерть Арзу. Я не ответил, потому что не знал, что сказать.
– Я поняла, – вздохнула она, – я так и предполагала.
Я не понял, что именно она поняла, но спрашивать не стал, да мне и не хотелось. Теперь она смотрела на меня так, как смотрят на неведомое создание – изучающе, немного пугливо, но по большей части с любопытством. Так смотрят на неизвестное насекомое.
Все в ней было очень красиво – и ее брови, и ее черные глаза, и черты ее лица, и ее плечи, и ее изящное упругое тело, но больше всего мое внимание привлекали ее губы. Я не могу сказать, что у меня особая страсть к губам, тем не менее мне кажется, что губы специально задумали в качестве инструмента, который помогает девушке выразить ее душевные терзания. Сейчас они ничего не выражали, но я был уверен, что выражение губ еще не раз поменяется за время нашего разговора.
Пока я ходил, девчонка извлекла из своей большой черной сумки цифровой диктофон. Ну такой, как сейчас делают – тонюсенький, металлического цвета.
– Я хочу задать вам несколько вопросов под запись. Конечно, если вы позволите, – сказала она.
– Конечно позволю. Но у меня есть одно условие.
– Какое условие?
– Я задам вам столько же вопросов, сколько вы мне.
– Но ведь это я беру у вас интервью.
– А разве, чтобы задать вопрос, нужно обязательно брать интервью?
– Нет, – сказала она. – Но задавать вопросы – это моя работа.
– Послушайте, перестаньте понапрасну спорить. Просто это – мое условие. Вы не обязаны давать ответы на те вопросы, которые вам не понравятся.
Я замолчал, она тоже замолчала. Мы смотрели друг на друга, стараясь, чтобы кто-то из нас первым отвел взгляд, как в игре в «гляделки». Правда, она не знала, что я способен играть в такую игру бесконечно. Я могу сидеть, как мумия, не мигая и не отводя взгляда, до последнего вздоха.
Через некоторое время она сдалась и, примирительно кивнув, нажала на кнопку диктофона. Прежде всего она спросила, кто я, почему живу в Подиме, чем занимаюсь, на что живу, откуда знал Арзу и ее мужа. Я обо всем рассказал, и был искренним.
2
Беседа о любви и ревности и проклятье знать свою судьбу
Рассказал я следующее:
– Я инженер, точнее говоря – в прошлом я был строительным инженером. Мне пятьдесят восемь лет. Считается, что наша семья родом из Стамбула. Это утверждение всегда казалось мне немножко глупым, потому что в нем таится некоторое хвастовство. Мы не византийцы, фамилия наша не Палеологи, а поэтому кто знает, откуда и когда мы приехали в этот город. Должно быть, уже прошло много времени с тех пор, как мы поселились в Стамбуле, так много, что мы забыли, кто первым приехал сюда. Поэтому не следует обвинять мою мать и отца, которых давно нет с нами.
– Ого, значит, оба ваших родителя умерли? – грустно переспросила она.
– Да, умерли, – кивнул я. – Жив только мой брат-близнец Мехмед.
– Ага, так значит, Ахмед и Мехмед. Какие замечательные имена для близнецов!
– Мне кажется, это самые подходящие имена для близнецов. Мать с отцом очень разумно поступили, назвав нас так, но вы видите, что в жизни невозможно все распланировать. Они не могли предположить, что умрут, не увидев, как подрастают их близнецы. И хорошо, что они этого не предполагали, не так ли? Что может быть страшнее знания своей судьбы? Вы только подумайте: если бы каждый знал день и час, когда ему предстоит умереть, как был бы труден обратный отсчет. Разве бы мы не воспринимали каждую прошедшую минуту как гвоздь в крышку гроба? Люди боятся откровенных ответов, разве не так? Особенно это касается ранних смертей. Если бы ангел смерти нашептал Арзу час ее убийства, пока она готовилась к роскошному приему, разве смогла бы она так весело и радостно встретить гостей? Каждый человек ждал бы своего последнего часа, как осужденный на смертную казнь – шесть часов десять минут, четыре часа двадцать три минуты, один час пятьдесят одна минута или ровно тридцать восемь минут. Вы знаете, как был наказан пастух, который забыл свое место и влюбился в богиню Луны?
– Нет, не знаю, – ответила она.
Я так и предполагал.
– Боги наказали пастуха знанием своей судьбы. Он мог знать, что произойдет с ним в будущем, что произойдет с ним завтра. На свете нет наказания страшнее этого. Но боги хотели дать ему наказание хуже смерти и поэтому задумали такое. Если бы мои родители тоже знали свою судьбу, они бы ни на минуту не смогли обрести покоя. Род человеческий слаб, хрупок, смертен, подвержен любым болезням, несчастьям, страданиям, но живет так, будто не ведает ни о чем, забывая обо всем. Вот суть жизни – ее великая тайна. Забыть обо всем. Если бы не было возможности забыть обо всем, то и жизни бы не было. Человек не может продолжать жизнь, не забывая.
Она спросила меня, как умерли мои родители.
– Какое вам дело до того, как умерли мои родители? – спросил я.
– Вы согласились отвечать на мои вопросы, – напомнила она. – Как давно вы их потеряли?
Я сказал:
– Нам было десять лет, когда отец повез нас из Стамбула в Анкару на машине, чтобы навестить дедушку. В поездке на нас вылетела фура, водитель которой, как потом выяснилось, провел без сна много дней. Отец погиб на месте, а мать скончалась в больнице. Мы с Мехмедом сидели сзади и остались живы. Впоследствии мы пошли учиться в Ближневосточный технический университет. Я инженер по строительству, а Мехмед – по электрике. После катастрофы нас забрал к себе в Анкару дед, чиновник на пенсии. Дед с бабушкой вырастили нас. Впоследствии вся моя жизнь прошла на стройках, но теперь я больше не занимаюсь этой работой.
– Что за человек Мехмед?
– О, как вам сказать? Он довольно странный человек. Я бы предпочел, чтобы вы не задавали никаких вопросов о Мехмеде, потому что не готов рассказывать о нем.
– Но вы уже согласились отвечать на мои вопросы! Поэтому, пожалуйста, отвечайте.
– Нет, я не буду о нем рассказывать, и не настаивайте! Пожалуйста, давайте закроем тему Мехмеда.
– Хорошо, – нехотя согласилась она. – В таком случае продолжайте рассказывать о себе.
Я и продолжил:
– Выйдя на пенсию и оставив все позади, я поселился здесь, в этой деревушке на побережье Черного моря. Жизнь в деревне, названия которой не слышало большинство стамбульцев, проста. Никто ни к кому не лезет. А если вам станет скучно или у вас какое-то дело, то до Стамбула два часа езды. Если же поехать от деревни на север, то через час вы доедете до болгарской границы. В деревне живут местные, которые занимаются рыбной ловлей, несколько человек искусства и науки и таких, как я, пенсионеров, которым надоел Стамбул.