Искры в камине

Самая оживленная компания, как обычно, вокруг Риты Завьяловой. Эта звезда загорелась в нашем классе недавно и, должно быть, ненадолго. Ее папу перевели с повышением на один из наших больших заводов откуда-то из-за Урала, а может, и с самого Урала, не знаю, неинтересно это мне… Вот те, кто около нее постоянно вертится, они, наверное, знают, а мне это не нужно, мне что за дело…
Честно говоря, даже смешно смотреть. Все вокруг нее увиваются или мечтают увиваться, но тайно мечтают, по секрету от остальных. Спокойствие соблюдают лишь несколько девчонок да мы с Куриловым. Сережа – потому, что его жизнь отдана животным, он на них помешан, он их обожает; я всегда удивляюсь, как у него еще хватает духу носить кроличью шапку и не падать в обморок всякий раз, как он об этом несчастном кролике вспоминает.
Ну а что касается меня, то я влюблен в Бабкину, я влюблен в Бабкину, я влюблен в Бабкину Валю, Бабкину Валю, Валю… И все!
А с Завьяловой мы живем в одном доме. Помню, как они вселялись: заехали в наш двор две здоровенные фуры, помяли кусты, повыворотили бордюры, беседку одну повалили… Разгрузкой мамаша руководила.
– Осторожнее с мебелью! Осторожнее с мебелью!
А когда рабочие присели перекурить, она оглядела наш дом, деревья наши, двор, покачала головой и сказала:
– Боже мой, ну и дыра… Ну и трущоба…
Не то чтобы я уж таким патриотом был, но мне стало прямо обидно! Я всегда считал, что таких домов, как наш, раз-два и обчелся, шутка ли, двести с лишним квартир…
А она:
– Боже, боже, куда мы попали… Ни лифта, ни мусоропровода…
Можно подумать, они из Москвы приехали… И можно подумать, что им здесь всю жизнь жить, а не то время, пока им готовят квартиру, настоящую, в настоящем доме с достойными таких людей соседями… Вот и Рита в нашем классе, конечно, временно учится. Для таких, как она, есть специальные школы, не пролетарские, как наша, а привилегированные, их в нашем городе, кажется, три или даже две. Вот туда она и переберется начиная с девятого класса. Поэтому вдвойне смешно наблюдать ее всегдашнюю свиту, которую она и в грош не ставит – я же все вижу, поскольку не участвую в этой комедии. Честно говоря, мне и всегда-то нравится держаться в стороне, чуть поодаль.
Вот в детстве – да, в детстве я был общительным, иногда сверх всякой меры. Но потом получилось так, что мне пришлось очень много времени проводить в таких местах, где я ни на секунду не оставался один, буквально ни на секунду. А когда слишком уж много общения, тоже надоедает, поверьте. В конце концов просто этим объедаешься. И тогда человек начинает нервничать, заводиться по пустякам и прочее. Если не научится приспосабливаться. Я это умею.
Например, есть хороший способ, который называется «кино». Нужно представить себе, что все вокруг происходит не на самом деле, а как бы на таком специальном экране, что ты всего-навсего смотришь кино, что ты – только зритель, кто-то сюда тебя провел, причем бесплатно, так что еще больше удовольствия получаешь.
Конечно, постоянно в эту игру нельзя играть, а то можно и чокнуться. Да и не получится – вот ведь сорвался я в разговоре с Житько. Но иногда фокус этот меня здорово выручает, особенно в школе.
Ведь я старше всех в классе. Вышло так, что когда мои одногодки собрались в первый раз в первый класс, врачи у меня определили заболевание и уложили сперва в больницу, потом в санаторий…
А потом я оказался как бы сразу второгодником. И до сих пор у меня появляется время от времени такое чувство, словно я по ошибке здесь, среди вот этих ребят, случайно, что мои настоящие товарищи где-то впереди, они ушли вперед, а я вот замешкался, отстал… И мне их теперь уж никогда не догнать.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что считаю себя умнее и тому подобное или что имею какие-то особые права по сравнению с теми, кто родился позже. Но, если честно, хочется иногда, чтобы они об этом вспоминали. Чтобы тот же Вовик Житько – мальчиком назвал меня, вот ведь скотина! – замечал разницу между собой и мною.
Надо, конечно, признать, что многое тут зависит от меня самого. Если вдуматься, к каждому человеку окружающие относятся так, как он им позволяет, как он поставит себя. А у меня пока с этим делом неважно. Бывает, что все идет наперекосяк. И тогда я включаю проектор и смотрю «кино».
Наверное, это все-таки заметно и со стороны, потому что в один прекрасный день мама пришла с родительского собрания и заявила, что Варвара Васильевна, классная наша, сказала при всех: «Шапошников очень инертен!»
– Ну почему, почему ты не участвуешь в общественной жизни?
– Как это я не участвую, а кто им фотогазету делал? Или Варвара уже забыла?
– Она помнит! Она сказала, что ты занимался этим из-под палки, что ты вообще мало активности проявляешь…
– А почему я должен сам напрашиваться? Попросят – сделаю, а набиваться не буду.
– Ты должен иметь активную жизненную позицию, а ты сидишь на уроках с отсутствующим видом! Из тебя же ничего не выйдет!
– А я и не хочу, чтобы из меня что-то выходило!
– Вот-вот! Об этом и речь! Хоть бы ты в кружок записался какой-нибудь, в спортивную секцию… Почему ты перестал ходить во Дворец пионеров?
Мама после родительских собраний всегда приходит такая вот разгоряченная. Ей мало знать одной, что ее сын – самый лучший, надо, чтобы об этом все знали и все говорили, а вместо этого приходится выслушивать не то, что хочется, а то, что есть на самом деле.
«Почему ты бросил волейбол? Отказался заниматься в КИДе?»
Короче говоря, маме инертный сын не нужен. И я должен сорвать с себя этот позорный ярлык. Немедленно сорвать!
И я пообещал исполнить ее приказ. Но мне нужно было уточнить, от чего я должен избавиться, и я потому отправился к Сереже Курилову, и он достал из отцовского шкафа здоровенный словарь, и там было черным по белому напечатано, что инертные газы, они же – благородные, – это такие газы, которые не вступают в химические реакции, как бы их ни заставляли. А раз так – это я уже сам додумал, – стало быть, и человек инертный – благороден, а благородный – инертен. Выходит, ничего в этом слове – инертный – обидного нет. Пожалуй, даже наоборот… Значит, нечего и беспокоиться. И я так и остался инертным.
* * *
Моя соседка по парте, Надька Петракова, пользуясь общей анархией, перебежала к Овчинниковой, и я сидел в гордом одиночестве, тупо уставившись на штатив с пробирками. Сидел я так благородно и думал о том, что с Житько держал себя, как последний дебил. Можно ведь было иначе. Нужно было…
Ну видел ты Бабкину. И что из этого?
С Вовиком – с ним же, как с цыганкой, главное не ввязываться в долгую беседу, отвечать кратко, а лучше и совсем не отвечать. Короче не вступать в реакцию.
Ты ей сказал, что я?..
Ты что, вольтанулся? Температура у тебя нормальная? Не гриппуешь? Дыши-ка на всякий случай в сторону!
И все! И не к чему было ерепениться!
Ну гулял, быть может, какой-то слух по классу… Так ведь доказательств не было! А слух… Догадываюсь, кто мог его пустить. И знаю приблизительно когда… Скорее всего после осенних каникул. Потому что…
Потому что седьмого ноября, после демонстрации, в школе, как всегда, был смотр художественной самодеятельности.
Я вообще-то уже давно такие концерты не посещаю, поскольку там вся программа наперед известна: Валерик Ильяшенко исполняет на фортепиано «Сентиментальный вальс» композитора Чайковского, сестры-близнецы Черняевы исполняют на балалайках «Музыкальный момент» Шуберта, потом Рая Хакимова с ее неувядаемым акробатическим этюдом, потом Алик Рябых и Люся Елькина с их зажигательным «кубинским» танцем…
Но в тот раз я тоже затесался в публику. Особый случай был: прежняя ведущая окончила школу, и теперь ее место заняла Валя Бабкина. Ей доверили номера объявлять: «Выступает…» – и так далее.
Забрался я в самую гущу первачков и вторачков, кого-то из них даже на колени посадил, однако Надька все равно меня выглядела, продралась, шуганула какого-то ребятенка с его законного места и угнездилась рядом, зашуршала фольгой.