Последнее звено
– Не придирайся к словам, – махнул рукой Волков. – Я же просто хотел объяснить понятнее про замок. На самом деле все сложнее, конечно, и что запирает прежнюю память, мы не знаем. Может, такой замок находится не в душе, а в теле, где-то в мозгу. В общем, постарайся признать очевидное – ты не попал сюда, в наш шар, каким-то загадочным образом. Ты родился тут, прожил девятнадцать лет – а потом с тобой случилась эта напасть. И ты вспомнил прежнюю жизнь. Все, что ты помнишь, – это не морок, не бред. Это правда. Это действительно было с твоей душой там. Потом ты умер в том своем мире. А здесь родился.
– Неувязочка, – заявил я. – Душа душой, а тело? Вот это самое тело? – ткнул я себя пальцем в живот. – Это чье же тело? Меня, который девятнадцать лет назад родился здесь? Или мое тамошнее тело? Я же прекрасно все помню. Вот этот шрам на ладони – я в пятом классе на даче гвоздем распорол. Вот эти зубы… – тут мне не повезло. Вернее, как раз всю жизнь везло – ни разу к стоматологу не ходил, идеальные зубы… Жаль, а какое было бы железное доказательство – пломба…
– Тут нет ничего странного, – возразил боярин. – Просто получилось так, что там ты умер в том же возрасте, в каком здесь заболел. Одно молодое тело может быть очень похоже на другое. К тому же душа способна в какой-то мере влиять на тело… Вот твой шрам – он, возможно, возник из-за болезни, когда душа, руководимая прежними воспоминаниями, начала перестраивать по ним твою плоть. Пойми, преждепамятная хвороба – штука хоть и редкая, но изученная. Ты не первый такой… Приходилось мне читать об этой болезни, правда, лицом к лицу раньше таких людей не встречал. Я ведь потому и купил тебя… Думаешь, тут некому в огороде репу пропалывать? Просто за неделю до того вышел у меня один досадный случай… В общем, надо было линию выровнять жалостью.
– Ну, спасибо! – издевательски поклонился я. – Я-то думал, вы чисто по-человечески… Оказывается, линия. Тут все про какие-то линии говорят. И что же это вы тут чертите?
– Ступай, Андрей, – боярину, похоже, надоел разговор. – Про линию после потолкуем, а ты пока обдумай уже сказанное. И не расстраивайся сильно, в нашем шаре тоже можно жить…
3Да, в городе было что посмотреть. Во-первых, базар. Во всяком случае, для моего спутника Алешки это было самое интересное место. Еще бы, кончился здешний месяц расплодень, боярин выдал каждому медную зарплату. Не миновала она и меня. Нет, я не ждал с замиранием сердца, но было любопытно, во сколько же Александр Филиппович оценивает мой бесценный садово-огородный труд. Оказалось – целых десять медяков.
– Один в город не ходи, – велел он. – Митяя с собой возьми или Алешку. Ты же цен не знаешь, торговаться, я так подозреваю, тоже не умеешь. Обдерут, как березку на веники.
Насчет Митяя – это, возможно, было тонкое издевательство. Лишенный денежного довольствия парень вряд ли отправится гулять по базару. Только расстраиваться.
Зато Алешка мгновенно навязался мне в спутники.
– Пошли, я тебе все тут покажу, тут такие места есть! Ух…
Ух так ух. Одному мне все-таки было бы в этом Кучеполе как-то не по себе.
– Слышь, Леха, а отчего город так называется? – спросил я, едва мы вышли из ворот волковской усадьбы. Впереди полого спускалась вниз улица, почему-то именовавшаяся Бручничной. Была она, как и прочие, прямой – что очень не совпадало с моими представлениями о средневековом городе. Впрочем, он и не средневековый – двадцать второй век. Город будущего… Интересно, вообще здешнее время как-то соответствует нашему? Что было в нашей истории, когда у них тут объявился этот монстр Аринака?
– Кучеполь-то? – Вопрос, похоже, пацана нисколько не занимал. – Да разное говорят. Вроде как помойка тут была здоровенная, из окрестных деревень сюда мусор сволакивали в кучи. Оттого и назвали так.
Он выждал, искоса поглядывая и, очевидно, ожидая моей реакции. Не обнаружив ее, скучным голосом продолжил:
– А вообще-то здесь чуть не тысячу лет назад была усадьба. Боярин жил эллинский, его тут ихний базилей землей наделил. Агамемнон Анмеподистович звался, только его так никто и не звал, а только по прозванию – Куча. Потому что толстый был и противный… как куча. Ну, сам понимаешь чего. Но он купцов привечал, они тут строились, мастерские всякие ставили, торг большой завели… ну и так получилось, что город вырос.
Какие-то смутные ассоциации зашевелились в моей давно не стриженной голове – но так и не прорвались на поверхность, утонули в подсознании.
Чем дольше мы шли – от окраины к центру, – тем больше менялся город. Если раньше глазу не за что было зацепиться, кроме однообразных усадеб, повернутых к улице задом и огороженных высоченными заборами, то сейчас появилось и что-то вроде площадей и даже сквериков, среди которых тянулись к нему трех– и даже четырехэтажные каменные дома, увенчанные тонкими башенками.
– Тут ученые живут, – уважительно прокомментировал Алешка.
– И по каким же они наукам мастаки?
– Наука всего одна, – в мальчишеском голосе отчетливо проступила сталь. – Это Учение Равновесия.
– Ишь ты, – только и оставалось ответить. Мне до сих пор никто так и не разъяснил, что такое линия, Учение, Равновесие. Понятно, что повариха да пацан тут не лучшие собеседники, старший садовник дед Василий знает больше, но общаться с ним – один большой геморрой. Глух старик, вопросы ему надо чуть ли не в волосатое ухо кричать. Да и что-то не слишком он со мной разговорчив. Тут боярина надо допрашивать, только вот после того долгого и странного разговора про переселение душ он ни разу меня к себе не позвал. Да и, справедливости ради отметим, дома он бывал нечасто. Известное дело – наша служба и опасна, и трудна…
Что-то еще цепляло глаз, какая-то странная деталь обстановки. Или, вернее, отсутствие чего-то. Я минут пять таращился вокруг, силясь сообразить, чего же тут не хватает. Вроде и дома, и старательно мощенные булыжником улицы, и дощатые тротуары даже… Все как у людей. Все как в образцовом средневековом городе. Но…
Не было церквей. Вообще никаких. Ни золоченых православных куполов-луковок, ни острых шпилей католических соборов, ни чего-то похожего на мусульманские минареты. Я сообразил, что ведь и в усадьбе не слышал никаких разговоров о божественном. И Алешка тогда еще удивился моим словам о Рождестве…
У меня порой бывает, что где мысль – там и язык.
– Чего-то я не пойму, Леха, – я притормозил пацана, шустро устремившегося на какую-то боковую улицу. – У вас тут вообще ни в какого бога не верят, что ли? У вас про них говорить не принято?
Мальчишка вновь окинул меня снисходительным взглядом.
– Почему не верят? Что боги есть, все знают. Только какая разница, что есть они, что нет?
– Это как же? – не понял я.
– Ну, есть они, – деловито разъяснил Алешка. – Перун есть, Мокошь есть, Стрибог… и эти, эллинские, Афина там, Зевс, Посейдон… Но от них же ничего важного не зависит. Боги не могут сделать человека более счастливым или более несчастным, – произнес он явно заученную фразу. – Они не могут никак сместить Великое Равновесие. Поэтому и молиться им смысла нет. Лучше о них вообще не думать. Известное дело, кто много о богах размышляет, кто надеется на них, у того линия кривится, и человек потом страдает.
Он говорил что-то совсем уж немыслимое. Как такое возможно? Или человек не верит ни в каких богов, ну вот как я, или если уж верит, то должен их бояться, должен надеяться на их милость… А по Лешкиным словам выходит, что для них боги – ну как для нас какие-нибудь черные дыры в космосе. Не светят, не греют.
– А вот если Перун тебя за такие наглые речи молнией шандарахнет? – искусительно произнес я.
– Не, не шандарахнет, – беззаботно ответил пацан. – В грозу не надо в поле ходить, вот от молнии и убережешься.
– Чего-то я тебя не понимаю, – протянул я. – Вот смотри, он бог, Перун. Так? Он над молниями властен. Захочет – и поразит тебя молнией посреди ясного неба.